Незнакомец из тринадцатой квартиры… - Всеволод Нестайко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рядом с ним сидела женщина — наверно, его жена, — толстая, в самодельной шляпе из газеты. Она переживала молча, но так тяжко и шумно дышала, что свежего воздуха над стадионом, казалось, становится всё меньше и меньше. Профессор-циркач то и дело успокаивал её:
— Рыбонька, не волнуйся! Не волнуйся, рыбонька! Всё будет хорошо. Наши выиграют.
Ява подмигнул мне и тихонько сказал:
— Если б эту «рыбоньку» в воду бросить, вот бы звук был, вот плеску было бы!
Я представил себе это и улыбнулся:
— Да-а…
Но и профессор-циркач и «рыбонька» недолго привлекали наше внимание. На поле было так интересно, что мы забыли про всё на свете. Мы уже не были Павлушей и Явой, у которых свои характеры, вкусы, интересы. Мы были какой-то маленькой частицей огромного существа, которое называлось «стадион» и которое трясло как в лихорадке.
И когда судья несправедливо, как счёл стадион, не присудил одиннадцатиметровый в ворота торпедовцев (а «рука» точно была!), мы вместе со всеми завыли, загорланили, надрывая животы:
— Судью на мыло! Судью на мыло!..
Ну прямо как живодёры… И не существовало в ту минуту на свете ничего, кроме одиннадцатиметрового удара.
Великая вещь — футбол! По-моему, он мог бы даже быть лечебным средством. Например, для лечения нервнобольных. Да и от всяких неприятностей и плохого настроения футбол очень помогает. Во всяком случае, я на время матча про все свои неприятности забыл. И вспомнил только тогда, когда матч закончился. Нужно было снова отделаться от дяди.
— Ну, дядя, вы идите домой, а у нас тут ещё дела… — сказал я, как будто мы были взрослые, а он ребёнок.
— Ой, смотрите мне с этими делами! — сказал дядя. — Рано вы начали женихаться. Глядите, чтоб батьки ваших Дульциней уши вам не нарвали.
Но из-за того, что киевляне выиграли у торпедовцев (3: 2), дядя был в чудном настроении и отпустил нас.
На этот раз нам пришлось ждать. Минут десять, а то и больше. Причём это было совсем не так легко, как вы думаете, потому что мы не просто ждали, а… боролись. Всё время боролись с неудержимым людским потоком, который старался смыть нас и выплеснуть куда-нибудь на Бессарабку или даже на площадь Калинина. И это требовало страшных усилий. Наконец показались ребята.
— Идём! — скомандовал Будка.
И мы, с облегчением вздохнув, поплыли по течению.
— Ну? — нетерпеливо спросил я, подруливая к Будке.
— Потом! Тут не место… Вот уж тянет резину!
Мы выплыли на Бессарабку и нырнули в какой-то проходной двор, который вёл на Печерск. И тут, в тёмной подворотне, Будка остановился.
— Значит, так, — сказал он тихим, конспиративным голосом, озираясь по сторонам. — У нас был разговор с этим чуваком. Мы едва уговорили его. Вот хлопцы скажут…
— Да, ага, ага! — вразнобой, но твёрдо поддакнули хлопцы.
— Он согласился отдать часы, — продолжал Будка. — Но… только ночью. Причём сегодня. Завтра будет поздно. Потому что утром он чешет из Киева — его ищет милиция…
— Ну? — У меня сжалось сердце.
— Железо! Часы у него в тайнике… в пещере… возле Лавры. Днём туда нельзя — прогонят… Так вот, договорились встретиться в полночь у церкви Рождества Богородицы, а точнее, возле могилы Кайсарова. Знаете?
Мы с Явой переглянулись. Одурачить, что ли, хотят? Неужели одурачить? Но зачем?! А хоть бы просто так… Что же делать? А что тут сделаешь!
— Боитесь? — презрительно сощурился Будка. — Ну, если боитесь, как хотите. Часы ваши, а не наши… Одни мы, конечно, не пойдём, нам-то что…
— Ладно, — сказал я. — Мы придём. Если б это были мои собственные часы, я бы ещё подумал, идти или нет. Но вы же сами знаете, что это за часы!
— До встречи, — весело сказал Будка. — Только не проспите!
Глава XII. Казацкому роду нет переводу. Кошевой Карафолька. Письмо запорожцев. Ночь на кладбище (воспоминания).
Вечер. Одиннадцатый час. Мы лежим на широченной, как Крещатик, тахте у открытой двери балкона.
Лежим тихо, не шевелясь — делаем вид, что спим. Дожидаемся, когда заснут дядя и тётя, чтоб можно было потихоньку улизнуть.
Нет, должно быть, более тягостного ожидания, чем вот такое, когда лежишь без сна, неподвижно и ждёшь. Да ещё ждёшь, не зная, что тебя ждёт. Когда тебе нужно в полночь идти куда-то в жуткую темень к могилам…
В голову надоедливо лезут всякие страхи и воспоминания.
Воспоминания! Я, конечно, не Вольф Мессинг, я не могу читать чужие мысли на расстоянии, но, даже не глядя на Яву, который лежит рядом со мной, я готов поклясться, что он вспоминает сейчас то же самое, что и я… Уверен на все сто процентов! Он просто не может сейчас вспоминать что-нибудь другое… То было тоже ночью и тоже среди могил… И точно так же пересыхало в горле, и сжималось сердце, и немели ноги.
* * *…Это было в прошлом году, в сентябре, как раз после «робинзонской» истории. Неожиданно к нам в село приехали археологи. Целая экспедиция из нескольких человек. Вернее, не совсем неожиданно… Двоих из этой экспедиции мы хорошо знали. Это были охотники из Киева, которые каждый год приезжали к нам на охоту да на рыбалку, им-то мы и ловили кузнечиков. С ними мы всегда держались немножко свысока и насмешливо, как со всеми городскими, кто так неприспособленно чувствует себя на селе. Мы посмеивались, когда они с трудом поднимались на заре на охоту, когда опрокидывались на наших лодках в плавнях, когда неумело, раня до крови руки, они чистили рыбу. И мы не могли себе представить, что они так много интересного знают.
Вот ведь как бывает… Ездили они к нам на охоту и не думали ни о каких раскопках, ни о какой своей археологии, просто отдыхали, и всё. Но вот как-то вечером, сидя у костра за кулешом, разговорились с нашими охотниками — дедом Варавой и дедом Саливоном — об археологии. И сразу забыли и про кулеш, и про охоту, и про всё на свете… На следующий же день поехали в Киев (хоть оба были в отпуске и собирались охотиться целый месяц). И вот нагрянули к нам с экспедицией…
Оказалось, что край наш исторический и село тоже самое что ни на есть историческое и ужасно древнее. Что оно древнее, мы и так знали, но то, что историческое, как-то не задумывались. А оказывается, Васюковка наша лежала не только на знаменитом пути «из варяг в греки», за который мы получали двойки в школе, но ещё и находилась на самом перекрёстке походов славных запорожцев.
И под старым дубом, под тем самым, что за околицей Васюковки, останавливались передохнуть в холодке и Владимир Мономах, и царица Ольга, и Богдан Хмельницкий…
Разинув рты, слушали мы рассказы археологов про Запорожскую Сечь, про легендарного вожака казацкого Ивана Сирко, которого пятнадцать раз выбирали кошевым атаманом, чего не заслужил никто в истории Запорожской Сечи, и которого враги боялись «больше огня, больше бури, больше светопреставления»; о последнем кошевом Запорожской Сечи Петре Калнишевском, которого царица Екатерина II сослала в Соловецкий монастырь, где он просидел в сырой, холодной яме целых двадцать пять лет, но не покорился, не отрёкся от казачества и, несмотря на нечеловеческие муки, прожил на свете сто двенадцать лет — такой был богатырь.
Мы ловили каждое слово… Вот это да! Вот какие были наши предки!
В тот же день экспедиция начала раскапывать казацкий курган в степи, километра за два от села. И конечно же, мы, мальчишки, до темноты пропадали там, на раскопках И когда археологи откопали казацкое оружие (саблю, пистолеты), да ещё и гранёную бутылку из-под оковитой[4] (хоть и пустую), да ещё деревянную люльку, на которой жемчугом было выложено изречение: «Казацкая люлька — добрая думка…» — мы чуть не попадали в яму. Это было незабываемое зрелище! Археологи сперва осторожно копали заступами, потом разгребали землю руками, а затем, нащупав что-нибудь, уж совсем не дыша, расчищали специальными щёточками… Мы смотрели как зачарованные. Из земли появлялись вещи, которые пролежали в ней больше трехсот лет.
Археологи сказали, что в кургане был похоронен какой-то славный запорожец из войска Ивана Сирко, так как именно туг разбивал свой лагерь Сирко, когда возвращался из Крыма, разгромив крымского хана у Сиваша. И, видно, как раз тут умер от ран один из его товарищей. Тут его и похоронили. А по обычаям запорожским клали в могилу казака оружие его, люльку и обязательно бутылку горилки, чтоб и на том свете было ему весело.
Мы долго разглядывали эти вещи, особенно пистолеты и саблю, ножны которой были отделаны серебром, а рукоятка из слоновой кости.
Ява вздохнул и прошептал мне на ухо:
— Вот если б знать… Мы бы сами могли откопать!
Кроме кургана, экспедиция вела ещё раскопки у дуба. Правда, выкопали только один ржавый кухоль[5] с крышкой, но сказали, что это кухоль чуть ли не самого Ивана Сирко.
Потом археологи ходили по селу, подолгу разговаривали с самыми старыми нашими дедами и бабками — интересовались легендами, преданиями, а также потомками казаков-запорожцев. Особенно долгой была беседа со стосемилетней бабушкой Триндичкой.
