Секс в Средневековье - Рут Мазо Каррас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на то, что моделью для средневековых монашеских орденов стало общежительное монашество, а не отшельничество, отшельническая традиция глубоко повлияла на восприятие святости в средневековой культуре – как в монашеских общинах, так и вне их. Люди собирали и распространяли истории о героической аскезе матерей-пустынниц и (преимущественно) отцов-пустынников – истории о мужчинах и женщинах, которые почти ничего не ели и которые наносили себе увечья или по крайней мере придерживались строгой аскезы, чтобы побороть дьявольское искушение:
«С тех пор, как я стал монахом, я никогда не ел хлеба досыта, не пил воды вдоволь и не спал вволю; и так, мучая себя тягой к тому, что насыщает нас, я избавил себя от мучительных уколов похоти».[44]
Отец-пустынник святой Антоний —
«…ограждал свое тело верою, бодрствованием и постом; дьявол принимал ночью образ прекрасной женщины и всячески пытался возбудить в Антонии страсть, но тот погашал ее мыслью о геенском неугасающем огне и неумирающем черве»[45].
Возможно, строгий пост у ранних монахов мог повлиять на их сексуальную активность (включая поллюции), но не факт, что он влиял на их мысли о сексе.
Героическая аскеза не была всеобщим стандартом или требованием: некоторые истории рекомендовали умеренность и утверждали, что слишком рьяное стремление к аскезе может расцениваться как гордыня – точно такой же грех, как и потакание своим слабостям. Когда один из монахов вслух попросил немного соли, поскольку он не ел приготовленную пищу, отец Федор сказал ему: «Брат мой, лучше было бы тебе вкушать мясо в келье твоей, нежели вести такие речи в присутствии братьев наших»[46]. Но истории об аскезе захватывают читателей больше, чем истории об умеренности. Они рисуют жизнь святого как постоянную борьбу с искушением, вызванным или другими людьми по наущению дьявола, или же самим дьяволом.
Христианская святая могла бороться не со своим искушением, но с искушением другого человека, таким образом принимая на себя ответственность за сексуальное поведение мужчины. Палладий – писатель, живший в V веке – рассказывает об одной из пустынниц, Александре, которая заключила себя в гробнице и десять лет не показывалась другим людям. Она объяснила причины, побудившие ее к такому решению: «Один человек сходил с ума по мне. Чтобы не огорчать и не бесчестить его, я лучше решилась заключить себя живою в этой гробнице, нежели соблазнить душу, созданную по образу Божию»[47]. Эта история начинает череду средневековых сюжетов о женщинах, которые калечат себя, чтобы не соблазнять мужчин: средневековая мысль настойчиво пыталась заставить женщин взять на себя вину за желания мужчин.
Рассказы о матерях-пустынницах и отцах-пустынниках стали так важны для средневековой традиции, поскольку они не отрицали наличие сексуального желания у целомудренного человека, но показывали, что такой человек может преодолеть желание усилием воли. Цель была в том, чтобы больше не чувствовать желание, но не было никакого величия в том, чтобы его не чувствовать изначально. Эта сторона отношения к целомудрию будет сложным образом взаимодействовать со средневековой медицинской теорией. Чем сильнее было искушение человека – то есть чем сильнее было желание – тем больше добродетели было в том, чтобы его преодолеть. Однако некоторые авторы медицинских трактатов считали, что сексуальное наслаждение у женщин сильнее, чем у мужчин, и женщинам труднее контролировать вожделение, поскольку женщины от природы слабее духовно. Таким образом, женщинам сложнее оставаться целомудренными, нежели мужчинам, а значит, их нужно строже контролировать; с другой стороны, когда у них получалось блюсти целомудрие, это было намного больше достойно восхищения, нежели в случае мужчин, поскольку им приходилось преодолевать более серьезные препятствия. Как писал Пьер Абеляр: «Ведь женщины слабее мужчин, а значит, сила их совершеннее и больше угодна Господу»[48]. Идея о том, что добродетель заключается не только в воздержании, но и в борьбе с искушением, особенно ярко проявилась в отношении средневековых людей к кастратам. Западная церковь критиковала буквальное толкование слов Христа о тех, кто «сделали сами себя скопцами для Царства Небесного». Добровольная кастрация требовала гигантского волевого усилия – но однократного: после этого уже не было никакой борьбы с искушением, тогда как метафорическая кастрация подразумевала постоянную битву. (На самом деле кастрация после полового созревания может не повлиять ни на сексуальное желание, ни на возможность эрекции, но средневековые люди считали, что это не так.)
В восточном христианстве скопцы могли быть священниками, монахами и даже епископами (хотя некоторые монастыри отказывались их принимать, поскольку они могли послужить искушением другим монахам), но клирики, которые о них писали, не особо ценили их аскезу, поскольку для них соблюдение обета безбрачия не требовало такое усилия воли. В раннее Средневековье восточные христианские авторы считали евнухов опасными (поскольку они были сексуальным искушением для мужчин) и не особо добродетельными. Они не могли бороться с искушением или достигнуть состояния апатейи (бесстрастия), поскольку все это уже было достигнуто за счет кастрации. С другой стороны, некоторые авторы считали самокастрацию похвальной, поскольку она позволяла служить Господу, не беспокоясь об обвинениях в сексуальных домогательствах. В период Высокого Средневековья в Византийской империи считалось, что евнухи могли достичь святости иными средствами: большинство из них пережили кастрацию в молодом возрасте и были отданы на службу при дворе или в церкви, что позволяло им стать влиятельными покровителями религиозных учреждений.
Но в Западной Европе на кастрацию как средство соблюдать целомудрие смотрели косо, если только это была не метафорическая кастрация. В XIII веке Цезарий Гейстербахский рассказывал о монахе, который не мог контролировать свои плотские желания. Ему приснилось, как человек с длинным ножом набросился на него с ужасающей стремительностью и жестоко покалечил его. Пробудившись в ужасе от этого кошмара, он решил было, что стал евнухом, и это в самом деле было так, однако не ножом это свершилось, как было явлено ему в видении, но благодатью Господней.
После этого сна желание больше его не тревожило, хотя физически его яички никуда не делись[49].
Когда мужчины и женщины достигали состояния апатейи, то есть отсутствия полового влечения, их жизнь коренным образом менялась.
