Большой круг - Мэгги Шипстед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обиженный Джейми не отрывал взгляда от картошки. Калеб смеялся. Уоллес рассказал, что слышал по радио, как молодой пилот Чарлз Линдберг утром вылетел из Нью-Йорка, намереваясь первым в истории пересечь Атлантический океан. После обеда его видели над Ньюфаундлендом.
– Говорят, сейчас он где-то над океаном.
– Над океаном, если ему повезло, и в океане, если нет. – И Трикси усмехнулась, как будто удачно сострила.
– Будь этот Линдберг постарше, – сказал Феликс, – я бы назвал его самоубийцей. Но он ребенок, так что просто чертовски глуп. Оцениваю его шансы тысяча к одному.
Мэриен попыталась представить океан, но у нее ничего не получилось. Она вспомнила синеву из атласа, рассказы из отцовских книг, но огромность не давалась.
В столовой были флоковые обои и овальный стол с разномастными стульями. В серванте со стеклянными дверцами, где обычно выставляют серебро и хрусталь, хранились собранные Мэриен и Джейми непомерно разросшиеся коллекции камней и костей. Из простой бутылки объемом в пинту Уоллес налил Феликсу и Трикси что-то коричневатое (самогон, окрашенный нерафинированным сахаром, хотя, если угодно называть это виски, ради бога).
– Как вы научились летать? – спросила Мэриен Феликса, чьи волосы еще не просохли после ванной.
Брейфогл вырядился в слишком просторную для него одежду Уоллеса, поскольку их с Трикси вещи Берит постирала и развесила на веревку.
– Во Франции, – ответил он. – В войну. Я хотел летать, а французы были готовы брать американских добровольцев и учить их.
– Я бы хотел посмотреть войну, – брякнул Калеб.
Феликс покосился на Калеба, и вдруг между ним и остальными пролегла дистанция, он будто отстранился от стола и перенесся в другое место.
– Феликс не любит говорить о войне, – заметила Трикси.
Внимание Феликса, похоже, вернулось в столовую:
– Я решу, о чем мне говорить, спасибо.
Он обучался на юге, рассказал Феликс, недалеко от города По. А когда закончил, его откомандировали в эскадрилью, состоявшую из американцев, в Люксей, где расквартировали на вилле возле курорта. В нелетную погоду пилоты отмокали в горячих ваннах или играли в карты и пили. А когда небо было ясным, на бреющем полете отправлялись в разведку или гонялись за наблюдательными аэростатами – огромными серыми водородными бегемотами, покачивающимися над линией фронта.
– Лучше всего с ними разделаться, подлетев поближе и выпустив очередь из пулемета, но, взорвавшись, они, скорее всего, прихватят тебя с собой.
Феликс видел людей, которых разрывало на куски, разносило снарядами в клочья, подбрасывало на колючую проволоку и их съедали крысы. Раненых, которые ползли и ползли. Куда, по их мнению, они могли доползти? Они пытались оттащить себя от боли. Чтобы человеку умереть, существует куда больше способов, чем он раньше думал.
Однажды в ангар аэродрома бог знает откуда забежала лошадь без всадника, может, приняв его за конюшню. Она страшно горела. Они пристрелили бедное животное, чтобы сократить его мучения.
– А один раз, – продолжил Феликс, – я выстрелил в немца, двигатель загорелся, а пилот вылез на крыло и прыгнул. В огромном коричневом меховом пальто он напоминал падающего с неба медведя. Парашюта у него не было. Он решил лучше разбиться, чем сгореть. Наверное, я поступил бы так же. Его пустой аэроплан какое-то время еще летел, потом развалился.
Уоллес незаметно долил Феликсу.
– И все-таки, – подытожил тот, подняв стакан, – лучше это, чем то, во что ввязался Линдберг.
* * *
Брейфоглы выбрали флигель и его единственную кровать над верандой. После ужина Калеб ушел в ночь, а Джейми и Мэриен отправили наверх, чтобы и духу их не было. Они забрались на кровать Мэриен – рыжая енотовая гончая спала в ногах, – встали на колени и стали смотреть в окно, как Феликс в сумерках сидит на ограде загона Фидлера и курит. Когда к нему подошел мерин, он протянул руку и погладил старика по щеке.
– Представь, у тебя есть аэроплан и ты можешь полететь куда угодно, – сказала Мэриен.
– Зачем он рассказал нам про горящую лошадь?
Обычно присутствие Джейми давало Мэриен ощущение симметрии, правильности, уравновешенности. Без него она казалась себе слишком легким каноэ, предоставленным на милость течения. Джейми более спокоен, менее импульсивен. Балласт. Строго говоря, он не являлся ее частью, но и не был кем-то совершенно другим, как Уоллес, Калеб, Берит или кто угодно.
Однако сейчас она очень хотела от него избавиться, желая думать не о горящей лошади, а только о Феликсе.
– Ты тут ничего не поделаешь. Выбрось из головы.
– А знаешь, – запальчиво воскликнул Джейми, – иногда мне хочется, чтобы людей вообще не было! Правда.
– Люди тоже гибли. – Мэриен погладила спящего пса, пошевелившегося и развалившегося сбоку от нее, задрав лапу и обнажив пузо. – Миллионами. Разве нет?
– Но лошади не понимали, чем они виноваты.
Джейми не очень утешал вид собственной лошади, которая в тихий вечер стояла на дворе, вела безоблачную жизнь, потому что он слишком ясно представил себе панику и растерянность Фидлера, если бы того подожгли, если бы он бежал и не мог убежать от боли.
– Интересно, почему он на ней женился? – спросила Мэриен, не сводя глаз с Феликса. – Не очень-то она и красивая.
– Какая разница? – ответил Джейми. – Все равно мы их больше не увидим.
Мир за окном – опрятная конюшня, флигель, опаловое небо – вдруг ударил Джейми, будто это иллюзия, коварный покров, под которым бурлит страдание и смерть. И оттого, что Мэриен так не думала, оттого, что, упершись подбородком в кулаки, а кулаками о подоконник, лишь задумчиво смотрела на незнакомца, мечтая улететь из дома, где им так надежно, ему стало страшно одиноко.
Он пожелал ей спокойной ночи и пошел к себе, за ним поплелась гончая. Пес запрыгнул на кровать, свернулся и угомонился. Все в животном требовало любви: длинные мягкие уши, черная шерсть с рыжими вкраплениями на боках, то, как он уютно прикрыл хвостом нос. Джейми не мог примириться с огромностью страдания в мире. Это выражалось в том, что в сердце поднималась волна жара, начинало покалывать, а в голове становилось легко; не острое, но непереносимое ощущение. Можно было только прогнать его, но, даже обращая мысли на другое, он не избавлялся от него, как человек, живущий у плотины, осознает: по ту сторону его ждет наводнение.
Чтобы успокоиться, Джейми достал из-под подушки блокнот и, усевшись по-турецки, начал рисовать пса.
* * *
Мэриен легла в постель, но спать ей не хотелось. Она думала о Феликсе, перебирала коллекцию воспоминаний дня: его загорелые предплечья, мозолистые руки, запах мыла после ванной, плечи под ее бедрами. Между ногами у нее что-то сдавило. Она положила туда ладонь и испугалась тому, как внутри, словно одуванчик, на который сильно дунули, взорвался шар искр.
Тихие голоса внизу. Она выскользнула из-под одеял, просочилась в дверь и по-обезьяньи спустилась по перилам, чтобы не заскрипели ступеньки. На веранде, за желтым пятном света с кухни сидели Уоллес и Трикси. Мэриен подкралась к открытому окну.
– А откуда все вещи во флигеле? – спросила Трикси. – Феликс так заинтригован.
– Моего брата, – ответил Уоллес.
– Следует ли мне заключить, что он вроде исследователя?
– В известном смысле.
– Он умер?
– Не знаю. Вряд ли. Мэриен любит ходить туда читать.
– Она влюблена в Феликса, – задумчиво сказала Трикси. – Славная девчушка. И головастая. Только, боюсь, она решила, мы с ней соперницы.
– Потому что у нее нет матери. Она не знает, как быть с женщинами.
– Феликс нравится женщинам, ваша девочка не исключение. Я уже устала их отбивать.
– Он, кажется, достаточно привязан к вам, не то что я много в этом понимаю.
– Думаю, да. Достаточно.
Чиркнула спичка. Выдулось облачко дыма.
– Скажите, должно быть, странно иметь детей, свалившихся на вас с неба. Сколько они уже у вас?
– С младенчества.
– Вы очень добры, раз взяли их.
– Нет. Долг. Будь я добрым, я бы… не знаю. Не знаю, что бы я делал. Уделял бы больше внимания. Был бы добрее.
– Я бы подкинула их на церковную паперть. В тростниковой корзине, как Моисея.
– Ох, по-моему, Моисея оставили в корзине в зарослях тростника.
– Все равно, я бы нашла тростник.
Кожу у Мэриен закололо, как будто она сгорела на солнце. Она тихонько поднялась по лестнице, нещадно виня себя за то, что никогда не думала об огромной ответственности, которую
