Вероломство - Анна Харрелл

Позвонил старый друг из Чикаго. В ближайший уик-энд он собирался быть в Бостоне по делам и предложил вместе пообедать. Она поблагодарила и отказалась. Меньше всего ей думалось о мужчинах теперь, после того как она увидела фотографию Джеда Слоана.

Звонили из полдюжины благотворительных организаций с вежливыми, завуалированными просьбами о пожертвованиях. Две она знала как вполне благонадежные и обещала передать чек, о двух ничего раньше не слышала и просила прислать дополнительную информацию, а остальные две показались ей подозрительными, и она велела им больше ее не беспокоить.

Для одного утра звонков было предостаточно. Хватит уже. Ребекка включила автоответчик и отправилась в район старой пристани. Она позавтракала в кафе «Молочная бутылка», название которого полностью соответствовало форме. Кафе располагалось на небольшой площади в окружении красно-кирпичных зданий, напротив бостонского Детского музея. Свой вегетарианский салат она ела, сидя на каменной уличной скамье, чтобы удобно было наблюдать за толпой, состоявшей, в основном, из туристов, детей и белых воротничков, наскоро перекусывающих на улице. День стоял прекрасный.

Когда Ребекка встала, чтобы приправить салат перцем, ее скамейку окружили десятка два дошколят с пакетиками хлопьев. Пикник происходил под неусыпным присмотром взрослых. Ребекка вспомнила о том, как во Флориде она устраивала на пруду пикники для своих младших братьев, как учила их отличать ядовитую змею от безвредной, как они ловили древесных лягушек и ящериц. А вечером, у себя в комнате, она подробно описывала все, что случилось днем, в письмах к деду Блэкберну.

Сначала Флорида ей страшно не понравилась. Изнурительная летняя жара, огромные, незнакомые комнаты в доме «папы» О'Кифи, выстроенном в стиле двадцатых годов, пруд на заднем дворе, нескончаемые рощи цитрусовых, отсутствие соседей, пауки, гигантские тараканы и змеи. Все это так отличалось от Бикон-Хилл. Но мама обещала ей, что скоро она полюбит это место. Ребекка и правда полюбила Флориду, но как-то по-своему. Она не перестала мечтать о том, как могла бы сложиться ее жизнь, если бы они не уехали из Бостона. Суждено ли ей было стать еще одной в длинной череде беднеющих, но гордых бостонских Блэкбернов? По крайней мере их «бегство в пустыню» (выражение Томаса Блэкберна) избавило ее от этого.

Пожевав еще немного салата, Ребекка выбросила остатки в мусорницу и пошла в сторону Конгресс-стрит. Надо возвращаться в студию и принимать все предложения. Может быть, стоит подумать и о работе в Нью-Йорке. Пора браться за дело.

Когда она шла по мосту мимо копии парусника, памятного знаменитым «бостонским чаепитием», в толпе промелькнуло знакомое лицо. Ре-бека застыла.

— Господи, — услыхала она собственный шепот.

Он постарел, стал совсем старым, но — та же легкая хромота, то же крепкое, мускулистое тело.

Да, это он — тот француз из Сайгона.

Или его тень. Помедлив на старой пристани, Ребекка хотела удостовериться, что это не галлюцинация, порожденная обстоятельствами ее возвращения в Бостон, когда фотография, появившаяся в «Успехе», заставила ее вновь пережить кошмар того апреля 1975 года.

Но это была не галлюцинация.

Сердце Ребекки отчаянно заколотилось. Все не случайно. Он здесь из-за нее. Увидел ее фотографию в газете, узнал адрес студии в телефонной книге и теперь идет к ней.

За пристанью народу на улице стало меньше, и Ребекка без труда различала прихрамывающую фигуру в потертых, отвисших джинсах и вылинявшей черной футболке. С его белыми, как снег, волосами и изрубцованным лицом невозможно затеряться в толпе.

Ребекка шла за ним по Конгресс-стрит и думала только о том, как бы не сбить дыхание и не упасть в обморок, что было бы очень глупо. Встреча с ним — это, конечно, потрясение. И сердце не унять. Но должна ли она его бояться — вот в чем вопрос?

Скоро выяснится, надо только не отставать от него…

В ее доме и вокруг достаточно народа, так что нечего опасаться, что он выкинет какой-нибудь номер. И она не такая дура, чтобы идти за ним до самой студий, одиноко расположенной на верхнем этаже. Если он поднимется туда, то сможет рыться в ее вещах сколько его душе угодно.

Он не собирается ее убивать, успокаивала себя Ребекка. У него был шанс четырнадцать лет назад, но он им не воспользовался.

Конечно, за эти годы он мог не раз пожалеть о своей ошибке.

Быстро сверившись с номером дома, француз вошел в подъезд. Ребекка судорожно и крепко сжимала кулаки. Она кралась за ним на цыпочках по тому, что в ее доме сходило за вестибюль. Француз уже вызвал лифт.

Прежде чем она успела хоть что-то сказать, он повернулся к ней со словами:

— Мне кажется, что вы шпионите за мной.

Он говорил с едва заметным французским акцентом, а густой тембр голоса остался таким же, каким запомнился Ребекке по Сайгону. И глаза были те же: карие, мягкие и удивительно ранимые. Он смерил ее взглядом, но Ребекка знала, что он видит перед собой не испуганную двадцатилетнюю девчонку, которая ждет, что он с минуты на минуту вышибет ей мозги. Теперь позади у нее если не прошлое, то отрезок жизни.

Ребекка подыскивала ответ и старалась не смотреть на изуродованное лицо француза. Что она может сказать? В 1975 году он вместе с каким-то вьетнамцем, жестоким и безжалостным, убил Там и оставил умирать раненого Джеда. Ребекка не забыла той ночи, и он, без сомнения, не забыл.

Француз, кажется, почувствовал ее беспокойство и улыбнулся мягкой и какой-то вымученной улыбкой.

— Я видел вашу фотографию в газете, — спокойно объяснил он. — До этого я так и не знал, удалось ли вам благополучно выбраться из Сайгона.

— Благополучно — это преувеличение, — сказала она, с трудом шевеля пересохшими губами и двигая напряженным языком. — Но мы выбрались. Мне… Мне бы хотелось знать, кто вы.

— Я могу назвать свое имя, — пожал он плечами, и Ребекка отметила, до чего задубела его кожа, а узловатые, как веревки, мускулы напомнили ей боевых петухов, которых держал «папа» О'Кифи. — Но разве имя что-нибудь изменит?

— Одно имя нет, но вы могли бы рассказать мне, кто вы и откуда, и почему оказались в ту ночь в Сайгоне, и почему сейчас вы здесь.

— Лучше не задавайте вопросов, Ребекка Блэкберн. — Ее имя сорвалось у него с языка, словно он привык произносить его. Ребекка старалась скрыть дрожь, но он заметил это и сказал: — Наверное, мне не следовало приезжать.

— А зачем вы приехали?

Лифт, скрипя и вздыхая, подходил к нижнему этажу. Ребекка решила выбежать на улицу, лишь бы не оказаться с ним в лифте.

Но позволит ли он уйти?