Самоучитель по философии и психологии - Андрей Курпатов

«Один шимпанзе - не шимпанзе!» - сказал один замечательный исследователь обезьян. Один человек… Один человек тонет в трясине непомерно разросшегося человечества, его голос глохнет (даже если бы ему и вздумалось кричать), не способный пробиться через бесчисленное эхо голосов, звучащих по тысячам телевизионных каналов, на сотнях тысяч радиоволн, со страниц миллионов печатных изданий и в вопиющей разноголосице Интернета. Это словно бы гигантский слой ваты, словно бы завеса над голосом - звукоизоляция, тишина… Ныне достойные Нобелевской премии (я упоминаю ее здесь лишь как символ) не делают ничего, чтобы позволило им получить эту премию, и это естественно для негероической эпохи, и в этом прочитывается ее обреченность.

В конечном счете все это напоминает какой-то замкнутый круг - отчаянная необходимость Героя делает его явление невозможным, невозможность явления Героя упражняет необходимость в нем. Если же кому-то все-таки вздумается его ждать - это станет окончательной катастрофой. Всякий претендент подвергнется такому испытанию батареей сомнения, что автоматически превратится не в Героя, а в экспериментальное животное, в собаку с выведенной слюнной железой, в кролика с раскроенной черепной коробкой, в лягушку, распластавшуюся с распоротым брюхом на секционной пластине.

Мы заложники своего прогресса - все самое важное сделано, из эпохи познания мы переходим в эпоху потребления. Ньютон рассказал о силе всемирного тяготения (то, что никто не знает, в чем существо этой силы, ничего не меняет, поскольку отсутствие этого знания не мешает использованию соответствующего закона). Современная физика уже дала свой практический выход, далее она движется вхолостую, и ее «сверхмощные ускорители частиц» уже мало кого интересуют. Законы эволюции прописаны и списаны с учета. Палочка Коха открыта, реакция Вассер-мана работает исправно. Законы наследования поняты, а геном инвентаризирован. Поезда ходят, самолеты летают, машины ездят, средства связи стыкуют абонентов, искусственный мозг придуман - далее только совершенствование деталей, работа «серых тружеников». Завтра кто-то откроет стопроцентное средство от рака и вируса иммунодефицита человека - откроет, его лицо «халифа на час» растиражируют масс-медиа, чтобы через условленный час спрятать в своем безмерном, как черная дыра, архиве.

Время Великого прошло, эпоха Героев стала историей. Что-то еще, наверное, можно изобрести, но наши потребности в основной своей массе удовлетворены полностью. Правда, речь идет только о тех потребностях, удовлетворение которых возможно при помощи техники и технологии, остальные же - сироты… Но эти - остальные и, как мы теперь узнаем, самые важные, - они могут быть удовлетворены только нами самими. Аллилуйя, мы сделали открытие: счастье не продается! Супер! Его можно лишь созидать, пестовать терпеливой работой своего собственного существа… И когда ты понимаешь это, открывается, пронзая все твое бесхозное существо, сознание подлинной необходимости Героя… Но нет Героев, нет Учителей, есть лишь «один человек», теперь «совсем один».

Мы живем в негероическую эпоху, к сожалению, этим сказано даже больше, чем нужно: покуда нет в нашем мире Героев, мы обречены на вселенское одиночество.

РЕЛИКТ

Что это за «штука», в действительности никто не знает. Эта «штука» меня занимает, но меня не занимает никто из тех, кто сейчас занимается этой «штукой». Хотя, положа руку на сердце, вся эта «штука» как раз и состоит из тех, кто ею занимается, - без них ее бы не было, теперь с ними ее нет. Это не значит, что среди тех, кто занимался этой «штукой» в течение последних ста лет, не было тех, кому следует внимать подобно глашатаям истины. Более того, за указанный срок их было больше, чем за любой другой обозримый с нашей колокольни период. Однако все они с трудом выговаривали название этой «штуки», хотя и именовались ею. И вряд ли кто-то из нынешних их «коллег» назовет нужные имена, не допустив здесь существенной ошибки.

О «этом» ничего нельзя знать по одной простой причине: те, кто «это» делал, умерли, а те, кто делают «это» теперь, занимаются историей «этого», а не «этим». А история - это только история. Вместе с тем «это» может быть лишь в настоящем, поскольку мертвого «этого» нет. Вопрос - было ли когда-то? Я думаю, что до того момента, пока не было науки (в том виде, в котором мы сейчас ее понимаем), «это» было. «Это» должно было реформироваться в момент передачи своих прав науке, сохранив за собой безусловное единовластие, став по-настоящему системообразующим началом, но не смогло. Те, кто могли, не были должным образом услышаны, а может быть и не очень того хотели. Теперь многие ученые (корифеи науки) делают для «этого» больше, чем «это» само может для себя сделать.

Вся коллизия, как мне представляется, состоит в следующем: было содержание, и был остов этого содержания, когда содержание отошло науке, оказалось, что оставшийся остов совершенно не проработан, слаб и нетехнологичен. Надо было заняться этим остовом. Знание нуждается в том, чтобы им пользовались, а чтобы им пользоваться, его нужно организовывать, а для этого нужен остов. Ныне ситуация такова: знание плодится как на дрожжах, теряя всякие отличительные черты знания (не случайно тиражирование полого обозначения - «информация»), а как с ним управляться - никто не знает, его складируют и разводят руками: «Будем использовать как есть…» Выходит дурно.

Теперь, в нынешнем темпоритме, на «это» - на эту «штуку» - нет времени, зато есть оскомина, которая отторгает живые умы, а без последних здесь никак нельзя. Возможно, кому-то я покажусь пессимистом, но мне, по крайней мере, понятен алгоритм последующих действий: с почетом похоронить эту «штуку» и исключить использование ее наименования «в настоящем времени», далее следует с почетом возвести на полагающееся ей место методологию и вспомнить о том, что знание - это сила; в неструктурированном виде - бессмысленная и беспощадная.

Так я сейчас отвечаю на вопрос о философии.

ДУАЛИЗМ

Все- таки мы все с вами отчаянные дуалисты! Не в том смысле, конечно, что мы рассматриваем духовное и материальное в качестве «равноправных начал», а в том смысле, что, поскольку нам не уйти ни от того ни от другого, монисты из нас не получаются, как бы ни старались. Забавным выглядит «идеалист», который утверждает «первичность духовного, мыслительного и психического», ссылаясь при этом на явления, которые были бы невозможны без его психического аппарата, тогда как последний суть нейрофизиологический, т. е. сугубо материальный, аппарат. Не менее смехотворным выглядит и «материалист», полагающий материю «объективной, первичной, несотворимой и неуничтожимой». Ему и невдомек, что он выводит все эти, с позволения сказать, характеристики «материального», пользуясь цифрами, понятиями и прочими абстракциями, которые есть все та же работа все того же психического аппарата, который, хоть и является по сути нейрофизиологическим, но по факту - функция, а потому не верифицируем в качестве материи.

Мы заплутали в трех соснах. Мы сформулировали две позиции - «идеальное» и «материальное», потом ввели понятие «объективности» и совершенно запутались. Объективно ли «идеальное»? Если вы понимаете хотя бы часть из того, что здесь написано, то безусловно. Объективно ли «материальное»? Некоторые готовы положить голову на отсечение, настаивая на этом допущении. Каков же результат этой «дуалистической» позиции? «Идеальное» - это все, что составляет нас как ощущающих, чувствующих и мыслящих субъектов. Однако мы допускаем «объективность» материального, но вся эта материя является нам в виде «психологического опыта» (иной материи, по вполне понятным причинам, нам не сыскать), который не может быть определен иначе, нежели «идеальное». Мы создаем этот «опыт», описываем его, придумываем ему названия и играем ими, называя результаты этой игры «закономерностями». «Закономерности» - это священная корова, поскольку без них фикция «материального» и фикция «идеального» невозможны, поэтому в них верят как в «объективное» и те, кто считает себя «идеалистами», и те, кто называет себя «материалистами». Так или иначе, но мы верим в то, что мы думаем, в то, что мы думаем, в то, что мы думаем, и думаем, что мы верим. Вот в этакой неразберихе и существует наша методология…

Проблема методологического кризиса, постигшего современную науку, по всей видимости, заключена в наших амбициях. Избавься мы от этой досадной инфекции, то, верно, быстро бы нашлись с очевидным ответом. Мы почему-то свято уверены в том, что избранный нами некогда способ думать («сознательно» и «знаками» в содержательных пространствах) состоятелен. И хотя эта политика уже тысячу раз подводила нас самым драматическим образом, мы то ли из-за страха, то ли по глупости продолжаем реализовывать эти прежние, заведомо обреченные на провал методологические стратегии.