Последнее лето в Ильзенге - Киони Сэндзё

- Верно говоришь, рома, - засмеялся невидимка. - И ты мне не помеха.

Цыган взревел, резко махнул ладонью в сторону окна, и створка с громким сухим треском разлетелась в щепу. Каскады оглушительно гремящего лопнувшего стекла мелкими осколками осыпали диван.

- Бесполезно, - покачал головой мейстер на это самоуправство. - Он уже слева и предугадает любое твое движение.

Глигор с грацией пантеры шагнул вперед и встал рядом с Филиппом.

- Я бы посоветовал тебе, Граховски, не останавливаться на достигнутом, вкрадчиво сказал он. - Не выпускай из рук Эрнё, а уж мы сообща разберемся с этой проблемой.

И так быстро, что Отон не уяснил значения происходящего, цепь вампиров замкнулась вокруг мейстера, которого цыган по указке одноглазого сгреб в охапку.

- Это глупо, - с легким упреком высказался бесплотный голос. В его сторону по воздуху, шелестя страницами, пролетел увесистый том, врезался в занавеску и шлепнулся на пол рядом с батареей отопления. Невидимка продолжал с противоположного конца:

- Вы подумали, что будет с вами при наступлении рассвета, болваны? Меня-то солнце не остановит, а вот вас... - мимолетная вспышка огня выжгла часть обоев и непоправимо изуродовала подоконник. Голос отдалился, даже не прервав тирады. - Посмотрите внимательно на того, ради кого вы боретесь, - ведь он стремится к смерти и уже не видит ничего, кроме финала...

- Неправда! - с убежденностью фанатика крикнул Филипп. - Я не буду слушать тебя, и он не будет!

- Правда, - тихо возразил мейстер. И за этим заявлением последовал момент такой оглушающей тишины, что Отон расслышал, как на другом конце дома бессмысленно перемещается вверх и вниз потайной лифт.

- Он спятил, - первым опомнился Глигор. Ирен поджала губы и закивала, но Алекс неожиданно громко всхлипнул.

- Эрнё, - выдержав паузу, вновь заговорил невидимка, - если ты со мной согласен, утихомирь свою свору. У нас и так мало времени...

- Да заткнись ты, чертова мумия! - бесцеремонно оборвал Филипп и присел на корточки перед мейстером, взяв его за плечи. - Скажи, ты и вправду этого хочешь?

Эрнё, не произнося ни слова, смотрел на него с невыразимой нежностью и тоской; наконец, губы его разомкнулись, вынося приговор:

- Пропусти ко мне Гая. Пожалуйста...

Гримасничая от душевной боли, цыган оттолкнул мейстера, и тут же снова привлек к себе, ослепшим лицом припал к плечу. Они надолго застыли в одной позе: на коленях друг перед другом, в тесном объятии, белые пальцы Эрнё запутались в смоляных завитках Филипповой шевелюры. Похожее зрелище иногда замечаешь на перроне перед уходящим поездом, когда двое прощаются надолго. Мейстер возвысил голос, адресуясь в пустоту:

- Обещай мне, что не тронешь моих детей ни сегодня, ни потом! Обещай!

- Я не причиню им вреда, если они сами не станут докучать мне, последовал ответ, - но оставляю за собой право защищаться.

- Хорошо, - Эрнё с неохотой разжал руки и поднялся. - Я верю твоим гарантиям.

- Быть честным скучно, но обманывать еще скучнее, - отозвался гость со смешком. - А хорошая вендетта может раздразнить мои до предела пресыщенные чувства.

И Отон рассмотрел его вблизи, во плоти возникшего в комнате: крупного зрелого мужчину с проседью в темных волосах, чьи правильные античные черты и гладкая кожа казались маской, прочно приросшей к лицу тысячелетия назад. Он не был велик ростом, но гостиная при его появлении будто втрое съежилась, уменьшаясь в размерах. Вампиры из клана Вардьяшей отошли, оставив Эрнё с незнакомцем друг напротив друга.

- Ты сейчас похож на моего хорошего знакомого Сенеку, - засмеялся гость, и глаза, светлые с прозеленью, обежали фигуру мейстера с головы до пят. Несмотря на показной стоицизм, мой приятель утопал в роскоши и даже на пороге смерти не отпустил своих рабов на свободу. Но о твоих я позаботился.

- Ты об апостолах, Петроний? - сохраняя самообладание, мейстер опустился на низенькую тахту. А сердце Отона стукнуло о ребра и тревожно затрепыхалось.

- Да, о тех, которые занимают развалюху за рекой. Остался только один, издеваясь, Петроний указал мизинцем на молодого человека. - Ведь вы, такие благородные, держите его в качестве заложника, надеетесь этим обуздать мое орудие.

- Орудие? - воскликнул Глигор. - Запомни, ты сам признался в этом!

Древний вампир саркастически засмеялся в лицо одноглазому.

- Софистика, дитя мое! Ну, скажи честно, неужели тебя волнует чья-то чужая судьба? Тебе же и в голову не пришло, что юноша озабочен участью друзей, нет, вместо этого ты тщеславно надеешься оставить память о себе не только в сердцах жалкой кучки упырей, но и среди смертных.

Мейстер повернулся к Бендику.

- Mea culpa, - сказал он, нахмурившись. - Петроний прав. Идите туда, Отон, проверьте, все ли в порядке, хотя уверен, - он улыбнулся краешком губ, - что Гай блефует.

Взгляды всех, беседующих и жадно слушающих, скрестились на Отоне, он почувствовал, что поставлен перед выбором, который испугал его полным отсутствием рациональности. Возможно, Петроний блефует, возможно, присутствие смертного не входило в планы древнего вампира, и тогда место Отона здесь. С другой стороны, Эрнё хотел оставить Отона рядом с собой, может быть, сделать личным апостолом - не напрасно же он развлекал юношу рассказами из собственной жизни. Почему в таком случае мейстер решил отослать Бендика прочь? Или друзья за рекой в самом деле попали в беду? У молодого человека голова пошла кругом, а окружающее стало россыпью цветных пятен.

- Ступайте, Бендик, полагаюсь на вас, - повторил Эрнё. - Впрочем, нет, постойте. Захватите еще вот это.

Он вложил в ладонь смертного сложенный вчетверо лист пожелтевшей бумаги, и Отон безвольно принял предложенный дар. Он выбрался наружу, спотыкаясь, напутствуемый ехидной фразой Петрония:

- Не сломай себе шею, преданный раб!

Потом он, словно заяц, подстегиваемый паническим ужасом, петлял между деревьями, и зрение его обострилось до невозможного: Отон четко различал каждый лунный блик на каждом трепещущем листочке; с гребня обрыва видел камушки и веточки, облизанные светлыми языками волн. Молодой человек несся, не переводя дыхания, и единым махом одолел спуск, подъем, а также ровный, но затененный отрезок пути до берлоги апостолов. Даже желтый свет в окнах не принес ему желанного облегчения, наоборот, негостеприимная темнота позади сжалась еще плотнее, и смертному чудились подрагивания земли, прогнувшейся под весом чудовищного непроницаемо-черного шара. Отон птицей взлетел на крыльцо и бешено забарабанил по двери.

Уже сидя внутри, в окружении сгрудившихся апостолов, он разлепил пальцы, которые судорожно стискивали унесенную из особняка бумагу. Мишель выхватил ее и поднес к свету.