Дело о старинном портрете - Катерина Врублевская

Я отметила про себя это «от меня» и поняла, что не только я стала жертвой протасовской меланхолии. Бедная девушка в силу своей молодости и неопытности полной ложкой нахлебалась того, от чего я могла оградить себя в силу возраста и положения. Мне нужно было сообщить ей страшную правду.

— Он умер, мадемуазель Мерсо, — сказала я, глядя ей прямо в глаза. — Вернее, его убили.

— Как? Полин, ты не ошибаешься? — воскликнул репортер, а девушка ахнула и закрыла руками лицо.

— К сожалению, нет. Я была на опознании тела. Андре задушили, а потом сбросили в Сену. Хорошо, что его быстро нашли, иначе, по словам полицейского инспектора, тело так обезобразили бы рыбы, что невозможно было бы произвести опознание.

Сесиль зашлась в рыданиях и упала спутнику на колени. Доминик принялся ее успокаивать, нежно поглаживая по голове. И вдруг в моей душе поднялась волна гнева и боли: вчера я была одна, наедине со своими страданиями, и никто не пришел утешить меня, никто не облегчил их. Мне пришлось самой выкарабкиваться из бездны, в которую бросила меня смерть Андрея. А эту барышню сразу пожалели, приласкали, погладили по головке. Но я тут же остановила себя: во мне говорили ревность к девушке и жалость к себе, а вовсе не справедливость. Ведь Доминик и ко мне прекрасно отнесся, помог, когда меня сбила лошадь, отвел к себе, позаботился…

Вдруг девушка подняла голову.

— Я знаю, кто его убил! — воскликнула она. — Да-да, знаю, уверена! Этот иностранец, Улисс! Он завидовал таланту мсье Протасова и делал мне скабрезные намеки! Хотел, чтобы я бросила Андре и ушла к нему. Даже обвенчаться предлагал. Это он, он!

— Полно, полно, успокойтесь, Сесиль, — сказала я, а про себя подумала: «Если в ее словах есть хоть крупица правды, то Андрей мог бы остаться в живых, уйди эта гризетка к Улиссу».

Да что же это такое? Разве я зря молилась в храме Александра Невского? Мне никак не удается быть покорной судьбе и принимать ее удары с истинно христианским смирением.

— Нужно обязательно сообщить в полицию о твоих подозрениях, Сесиль, — произнес Плювинье.

— Я не пойду в полицию, — заупрямилась она.

— Почему?

— Меня уже сажали в тюрьму как малолетнюю воровку, мне полицейские не поверят, — ответила она и добавила с вызовом: — А куда было деваться? Я младшая в семье, мать, не покладая рук, работала поденной уборщицей и прачкой, сестра выросла и ушла от нас, и мне с двенадцати лет пришлось смотреть за чужими младенцами. Однажды я пошла в булочную, взяла три багета, а на третий денег не хватило, вот булочник и обвинил меня в краже.

— Неужели детей сажают за это в тюрьму? — удивилась я.

— Еще бы! Ведь этот тип служил в национальной гвардии, уважаемый человек в округе, ему орден Почетного легиона дали. А я кто? Прачкина дочка, побирушка. Когда меня выпустили из тюрьмы, я сказала себе: «Сесиль, делай что хочешь, вывернись наизнанку, но выберись из этого ужасного квартала возле церкви Нотр-Дам-де-Лорет…»

— Полин, я хочу пояснить тебе, — вмешался Плювинье. — Ты хоть и бывала прежде в Париже, но многое в нашей жизни тебе незнакомо. Слышала ли ты такое слово — «лоретка»?

— Как будто слышала. Это вроде кокотки? — спросила я.

— Примерно… Только кокотка будет рангом повыше. Кокоток скорее можно назвать содержанками или дамами полусвета, а лоретки — это обыкновенные проститутки самого низкого пошиба. Так их назвали потому, что лет семьдесят назад начали строить церковь Нотр-Дам-де-Лорет, о которой упомянула Сесиль, а вокруг — квартал доходных домов. Отцы города ничтоже сумняшеся решили назвать этот квартал попривлекательнее и дали ему имя Новые Афины. Им хотелось, чтобы на новом месте поселились писатели и художники, но не тут-то было. Богема не стремилась на задворки Парижа. Дома пустовали, владельцы терпели убытки, и тогда они решились на крайние меры: стали сдавать комнаты «нечистой» публике, а именно — падшим девицам. Но так как проститутки вовремя вносили плату, а работали за пределами Новых Афин — к примеру, на Елисейских полях или площади Клиши, — то какое дело было домовладельцам, падшие они или нет? С легкой руки одного из хозяев доходных домов, мсье Пюибаро, таких женщин стали называть лоретками — по названию церкви Нотр-Дам-де-Лорет. Теперь понятно, почему Сесиль так мечтала вырваться из этого злосчастного места?

— Понятно. Но откуда тебе все это известно, Доминик? — удивилась я.

— История Парижа — моя страсть. Я собираю книги, старинные карты, свидетельства очевидцев, старые письма. Мечтаю когда-нибудь написать книгу о неизвестном Париже. Если захочешь, я возьму тебя на прогулку и покажу такие уголки, которые не доступны ни одному туристу. Пойдешь?

— С удовольствием! — воскликнула я, но тут же пала духом, вспомнив об одной проблеме. — Как же мне достать документы Андрея? Мне нужен его российский паспорт, ведь надо доказать, что он православный, иначе батюшка в церкви откажется его отпевать.

— У меня есть ключ от комнаты мсье Протасова, — тихо всхлипнула Сесиль. — Я принесла его с собой.

— Так что же ты молчишь? Нужно немедленно пойти туда, пока полиция не опечатала комнату! Идите вниз, я вас догоню.

Мои гости спустились, а я быстро переоделась и через несколько минут присоединилась к ним.

Князь Засекин-Батайский сидел в саду с неизменной «Фигаро» и курил сигару, а хозяйка подстригала розовый куст.

— Мадам Авилова, — окликнула она меня, — что бы вы хотели на обед? Антрекот или бычий хвост в горшочке? Мне надо дать указание поварихе.

— На ваше усмотрение, мадам Соланж. Я не привередлива.

— Не забудьте, обед в семь. Постарайтесь не опаздывать, бычий хвост быстро стынет.

— Не волнуйтесь, я только схожу на улицу Турлак и тут же вернусь обратно. Это не займет много времени.

Мы быстро дошли до здания, где Андрей снимал мансарду, — Доминик провел нас дворами.

Все та же консьержка сидела при входе. Увидев нас, она отложила в сторону вязание, встала и уперла руки в бока.

— Мадемуазель, — грозно обратилась она к Сесиль. — Ваш друг уже которую ночь не ночует дома, а квартирную плату обещал внести еще на прошлой неделе. Что я скажу хозяину? Может, вы хотите, чтобы его выгнали на улицу? Мне стоит только сказать…

— Не беспокойтесь, — выступила я вперед и раскрыла сумочку. — Я заплачу. Сколько мсье Протасов должен за квартиру?

— Сто тридцать франков, мадам.

— Возьмите деньги. Мы поднимемся в мансарду.

— А если вы оттуда что-нибудь заберете? Мне же придется отвечать, зачем пустила…

— Сесиль, покажи ключ, — потребовал Плювинье. — Сами видите, мадам, у подруги мсье художника есть ключ от его комнаты. Значит, он ей доверяет.

— Но другая дама…

— Это его родственница из России. Она даже оказалась столь любезной, что оплатила долг вашего жильца. Или вы хотите вернуть ей деньги?

— Нет-нет. — Консьержка сделала шаг назад и спрятала деньги за спину. — Проходите, господа.

Когда Сесиль открыла дверь, я с замиранием сердца вошла внутрь. Просторная комната была залита светом из потолочных окон. Из обстановки здесь были лишь продавленная кровать, небольшой стол, заваленный тюбиками с красками, и шкафчик в углу. Все остальное пространство занимали картины. Натянутые на подрамники, они стояли, прислоненные к стене, или были сложены в стопки на полу. На мольберте был укреплен незаконченный холст — торс обнаженной натурщицы, все тело состояло из голубых углов, белых выпуклостей и впадин, густо заполненных киноварью. Слабо пахло льняным маслом и скипидаром.

— Кто это? — спросила я, указав на портрет.

— Это я позировала, — печально ответила девушка. — Но я тут совсем на себя не похожа. Словно утопленница.

Тут она поняла, что сказала бестактность, и испуганно умолкла.

— Что будем делать, Полин? — спросил Доминик. — У Андре не осталось душеприказчика, да и продать тут нечего — он только пачкал холсты. Это же ни на что не похоже!

Репортер взял один из холстов и повернул его к свету. На картине были изображены в хаотическом беспорядке разноцветные треугольники, пятна и кляксы, перечеркнутые ломаными линиями. Такими было большинство холстов, лишь изредка попадались незаконченные наброски и картины в классическом стиле: наяды, девушки с кувшинами, обитательницы гарема — все фальшивое, небрежное и без тени таланта. Даже я, с моими небольшими познаниями в живописи, понимала это.

Дверь открылась, и на пороге появился благообразный человек с маленькими усиками, в очках, котелке и с тросточкой. Черный костюм сильно обтягивал его живот, и я удивилась, как этому господину не жарко?

— Доброе утро, дамы и господа, приветствую вас! Вы позволите? — Незнакомец, не дожидаясь ответа, вошел в комнату и остановился около стола.

— А… Это вы, мсье Кервадек, — поморщился Доминик. — Собственной персоной. Стервятники спешат на падаль…