Моё большое маленькое Я - Фабио Воло

Акустическая система моего стерео снабжена защитой. При превышении уровня предельной громкости колонки могут выйти из строя, поэтому, как только вы превысили уровень, защита автоматически срабатывает, и колонки отключаются. Со мной, наверное, случилось то же самое. Одна колонка стояла у меня в голове, другая — в сердце. В определенный момент они отключились, и я так до конца и не понял, что произошло.

Три дня я провел в морге, потом были похороны. Говорят, что на Рождество мы все делаемся добрее. Я так и не понял, это правда или нет. Но вот на похоронах добрее мы точно бываем. На похоронах мы становимся лучше, чем мы есть на самом деле. На лице каждого из нас появляется деликатная улыбка, мы вежливы и предупредительны, немногословны, говорим вполголоса.

Стоял прекрасный солнечный день. Казалось, наступило лето, и погожий день лишь усиливал наше горе. В такой день всем нам вместе с Федерико следовало бы отправиться в кафе-мороженое или устроить пикник на берегу моря, есть рыбу, запивать ее холодным белым вином, а вместо этого мы пришли на похороны Федерико.

Его кремировали. Мой лучший товарищ вдруг весь уместился в сосуде не больше банки с краской, которую мы купили для покраски оконных рам и дверей в гостинице. Все было настолько сюрреалистично, что я еле сдержался, чтобы не рассмеяться. За эти дни возникло немало абсурдных ситуаций, и если бы Федерико был жив, он первым хохотал бы пуще всех. Трудно и почти невозможно описать, сколько всего смешного происходит на похоронах. В этой драматичной ситуации можно отыскать много поводов для иронии.

На похоронах моего деда не обошлось без курьеза. Мастер ошибся при сооружении погребальной ниши, и когда гроб стали задвигать в нишу, он застрял посередине. Его нельзя было сдвинуть ни вперед, ни назад. Срочно послали за кладбищенским каменщиком, а пока он не пришел, мы в течение нескольких минут наблюдали невероятное зрелище: на высоте четырех метров от земли из ниши торчала половина гроба.

На каждых похоронах всегда отыщется что-то смешное. Не знаю, происходит ли это от того, что сам погребальный обряд часто носит гротескный характер, или же наше чувство самосохранения и жажда жизни невольно вызывают у нас желание рассмеяться. Быть может, после нескольких дней сильного напряжения мы испытываем естественную потребность на мгновение расслабиться, избавиться от груза пережитого. В это трудно поверить, но мне известны такие случаи.

Я вспомнил Федерико, его характер, его образ жизни, и мне показалось, что будет глупо, если я не рассмеюсь. Я хорошо знал его, я был уверен, что ему самому было бы приятно увидеть меня смеющимся на его похоронах.

Со временем мои размышления о смерти и Федерико стали меняться. В моей голове мелькали самые разнообразные мысли. Например, такая: пройдут годы, я постарею, моя внешность изменится, а он навсегда останется таким, как на фотографии, которую я повесил у себя дома.

Сейчас, когда я повзрослел, я часто думаю о том, как мне было бы приятно поболтать с ним, пофилософствовать о жизни. Попить с ним пива. Посмотреть, у кого раньше начнут седеть волосы. Было бы здорово снова вместе махнуть куда-нибудь, пусть даже с нашими семьями. Когда от нас уходит близкий человек, мы замечаем, как много мы потеряли в жизни. Мы чувствуем, что масштаб потери во много раз превышает то, что мы сделали или пережили вместе. Ведь Федерико в своей жизни должен был пройти через многие испытания, вернее, мы должны были пережить их вместе.

Почему? Почему?

На этот вопрос не найти ответа, и если вовремя это не понять, можно сойти с ума.

Невозможно было исправить то, что случилось, — прошлое нельзя изменить. Зато можно было изменить сам вопрос. Пора было прекратить спрашивать «почему?», пришло время задуматься над тем, как превратить это горе во что-то конструктивное. Как дать ему выход и преобразовать его.

Иногда мы почти боимся, что люди не поймут всей глубины нашего горя, когда мы снова начинаем улыбаться после пережитой трагедии. Возможно, это правда: когда умирает близкий нам человек, он продолжает жить в нас самих. Мы должны принять его в своем сердце, мы должны дарить ему самую счастливую жизнь, на какую только способны. Когда сейчас я думаю о Федерико, боль утраты уживается во мне с улыбкой, той улыбкой, которая всегда сияла на его лице.

После его смерти прошло почти три года, и моя глубокая боль превратилась в мощную силу. Федерико навсегда останется моим лучшим другом: наша дружба не изменилась, она лишь трансформировалась.

— Федерико, не оставляй меня. Никогда не бросай меня! — повторял я в первые дни после его смерти.

И он ни разу не бросил меня.

9 Кулон для Софи

Франческа не выносит, когда трогают ее пупок. Я не знаю почему, да и сама она тоже не знает. Интересно, акушерки надавливают на ее пупок, чтобы ускорить роды? Во время нашей первой близости я провел рукой по ее животу, и она подскочила, будто ее укололи булавкой.

— Извини, просто мне неприятно, когда пальцами трогают мой пупок.

— Я не знал.

— Я даже не знаю почему. Представляешь, это единственная настолько чувствительная точка на всем теле. Я совсем не боюсь щекотки, но вот пупок у меня был всегда какой-то странной точкой.

— Тогда ты могла бы быть Адамом или Евой.

— Почему?

— Потому что у них не было пупка.

— Как так?

— Они жили без пупка, потому что мать их не рожала, у них даже не было детства.

— Я об этом никогда не думала. Как странно все-таки — я говорю не о пупке, а о детстве. Адам и Ева никогда не были детьми… как жалко!

— Да… первородный грех!

Все дни после смерти Федерико я жил в безнадежном отчаянии. Я не думал, что в жизни могут наступить такие леденящие времена. Но в те дни меня пронизывал страшный холод. Мне не хватало тепла, я искал человеческой теплоты, которая могла бы согреть мою душу. Как изголодавшийся зверь, я рыскал в поисках ощущений, которые заставили бы вновь забиться мое сердце. Словно призрак, жаждущий обрести плоть, я вымаливал для себя хоть немного настоящей, живой жизни. Я попал в тяжелое положение и хотел вырваться из него, я искал окно, из которого мог бы увидеть голубой просвет среди облаков. Я обращался к Федерико, обращался к Богу, у того и у другого я просил ответа и просветления. Я мечтал о том, чтобы добрые руки прикрыли и защитили меня, я хотел почувствовать, как кто-то так сильно прижимает меня к своей груди, что я как бы растворяюсь в его теле.

Я искал семейной теплоты. Я каждый день приходил ужинать к отцу с сестрой, в надежде получить от них немного тепла, поддержки и ощущения семьи. Я понял, что семья — это не просто отец, мать, сестры и братья, а чувства, которые их всех объединяют. Я уже давно отдалился от своих родных, но все равно надеялся на их помощь.

Мой отец держал мастерскую, а сестра занималась бухгалтерией — кассой, накладными, счетами.

Чем чаще я к ним приходил, тем яснее понимал, что и там для меня нет места. К тому же я уже давно жил отдельно от них.

Как-то вечером я зашел к ним, и пока сестра готовила ужин, а отец сидел на диване и смотрел телевизор, я зашел в комнату, в которой спал в детстве.

Сейчас ее стали использовать как кладовку и гладильню, но обстановка осталась той же, что и раньше. На стене все еще висела моя фотография, сделанная во время первого причастия, там же были снимки семейного отдыха на море и детские фото Федерико и моих друзей. Над кроватью на плакате по-прежнему красовался Брюс Ли с расцарапанной грудью.

На постели лежало выглаженное и сложенное стопкой белье. Я переложил его и лег, вытянувшись во весь рост.

Как только я снова оглядел свою комнату, уже лежа на кровати, воспоминания унесли меня в далекий мир детства. Стены комнаты были оклеены цветочными обоями. Кровать стояла у стены. На уровне подушки сходились две полосы обоев, и в этом месте я надорвал одну полосу. По вечерам я ковырял пальцем в образовавшейся щели. Это помогало мне думать. Под этим куском обоев прятались важные секреты и детские признания. Этот кусок обоев стал моим надежным сообщником.

Я снова просунул палец под обои. В доме было много малозаметных деталей, на которые я постоянно обращал внимание. В ванной, например, сбоку от унитаза стояла отопительная батарея, и на кромке третьей секции справа застыла капелька краски. Можно было еще разглядеть под слоем краски волосок от малярной кисти. Я много раз пытался ногтем отодрать эту капельку от батареи, но у меня ничего не получалось, так что она до сих пор еще там. Я никогда не говорил о капле краски своим домашним, но мне было любопытно узнать, обратили ли они на нее внимание. Я к этой капле испытывал дружескую привязанность, и до сих пор, когда захожу в ванную в родительском доме, я обязательно на нее смотрю.

Именно эти недоделки и дефекты стали дороги мне, с ними дом был родным и приветливым.