Мильтон в Америке - Питер Акройд

- Я слышала, как он говорит целыми главами, Гус. Произносит вслух целые книги. Он - настоящая библиотека для себя одного.

- Да уж, легче остановить ветер. «Мы создадим самодостаточное государство, - продолжал он, - во всех отношениях устремленное к процветанию и обеспеченной жизни. Наш город станет оплотом Господа». - «Но что с индейцами, сэр?» - «А что с индейцами?» - «Что вы предложите для них?» - «О, этот языческий сброд со временем рассеется сам собой. Об этом и думать незачем». - «Должны ли мы облагодетельствовать их своими знаниями?» Я задал вопрос серьезным тоном, хотя и улыбался вовсю: ведь слова эти были мной заимствованы у хозяина. «В начальную пору нашей истории нельзя ослаблять бразды правления. Закон - вот наш пробный камень греха и совести, Гусперо, и он не может быть запятнан развращенным потворством. Веди меня внутрь. Я должен разобраться со своими мыслями».

Я остался снаружи палатки и только принялся чистить его обувь стеблями вьюнка, как вдруг снова увидел тебя, Кейт. Ты держала на руках Джейн в тени раскидистого дерева и что-то тихонько ей напевала.

- Это был клен. Погода стояла нежаркая, и у меня было хорошо на душе.

- А я подошел к тебе, помнишь? «Смышленое дитя - так замечательно устроиться». - «Мистер Гусперо, вы меня напугали». - «Уверен, эта малышка станет настоящей жительницей Новой Англии. - Я начал играть пальчиками Джейн, чтобы не встретиться с тобой взглядом. - Ты никогда не думала завести себе такую же?» - «Мистер Гусперо!» - «Видишь ли, мой хозяин говорит, что братья должны заселить собой эту пустыню». - «Сдается мне, что вы вовсе не из их числа. Я ни разу не видела вас за молитвой». - «Ну да. Они молятся о насаждении лозы, а я молюсь о винограднике. И еще кое о чем, Кэтрин Джервис. Можно сказать, о чем?» Ты промолчала.

- От удивления. Твоя неучтивость заставила меня онеметь.

- Тогда я отважился на большее. «Я молю Бога, чтобы мой духовный пыл сосредоточился только в одном направлении». - -«Уйдите прочь, мистер Гусперо: вы злостный богохульник».

Но ты мне улыбалась, Кейт, и я знал, что ты не так уж смертельно оскорблена.

- Я не улыбалась. Солнце било мне в глаза.

- В твоих глазах был я, Кейт. Потом ты принялась шептать Джейн разные бессмысленные слова. Дада. Лала. Тала. И всякое такое. Мне вспомнились слова, которым меня научил Маммичис.

- Это были хорошие девонширские слова. Сердце. Сон. Сад. Любовь.

- Теперь я это понимаю, Кейт. Знаю, что твое сердце спало в саду любви. Но тогда-то я этого не знал. А что за песенку ты напевала девочке? Она у меня в ушах, но вспомнить слова в точности не могу.

Вкруг майского шеста плясать нам, Гус, отрада:

Венки из роз, гвоздик чарующи для взгляда -

И краше нет зеленого девичьего наряда…

Как раз на этой строчке мистер Мильтон меня позвал в палатку. Я воспользовался случаем и легонько поцеловал тебя в щеку.

- Не помню ничего подобного, Гус. Я бы наверняка вся вспыхнула. И даже могла бы дать тебе пощечину.

- Ты и вспыхнула, а я поцеловал тебя еще раз. А уж потом заторопился к нашему хозяину. Он хотел подготовить выразительную речь перед посещением площадки для строительства Нью- Мильтона, поэтому я вооружился угольным карандашом и клочком бумаги. Во время работы хозяин расхаживал из угла в угол. «Как ты думаешь, Гус, не привлечь ли сюда нравоучительный образ Геркулеса?» - «Силача?» - «Разумеется. Ты слышал о его подвигах?» - «У меня был дружок в таверне "Геркулес": он говорил, будто тому пришлось изрядно потрудиться». - «Оставь свои глупости. Однако ты навел меня на мысль, что эта аналогия покажется моим добрым слушателям языческой. Необходимо подыскать более благочестивый пример».

Это было накануне нашего путешествия, и потому его слова, Кейт, были свеженькими, будто прямо со сковородки. Перед тем, как он начал говорить, все должны были собраться перед ним в кружок. «Неизвестно, какой мудрый и красноречивый человек впервые силой убеждения обратил свой народ в цивилизованное общество, но передо мной стоит несколько иная задача. Мне суждено возвышенное и нелегкое предприятие, которое я смогу осуществить только посредством воздержания и непрерывной молитвы, длительных бдений и трудов во имя вашего дела. Но я согласен. - Он выдержал одну из своих драматических пауз. - Я согласен быть вашим главой, вашим мировым судьей и вашим пастырем». - «Хвала Господу!» Помнишь, как Смирения Тилли всегда разражалась восторженными восклицаниями?

- Подчас мне хотелось бы, чтобы она разродилась лягушонком. Скажи, Гус, это жестоко питать к кому-то ненависть?

- Очень. Не думаю, что наш хозяин ее обожал, однако своего отношения никогда не выказывал. «Узнаю тебя по голосу, дорогая Смирения, - сказал он, - и благодарю тебя. Я обращу мой внутренний взор на благо семьи, церкви и нашего сообщества. Никто не будет терпеливее в выслушивании исков, дотошнее в расследовании обстоятельств, скрупулезней в восстановлении справедливости. Но я всего лишь орудие…» - «Нет! Нет!» - снова завелась Смирения. - «…Орудие силы и разума, которые выше и лучше всего человеческого, орудие, направленное на достижение всеобщего блага в этом падшем мире». - «Нас осенило освященное небом водительство!»

- Это походит на изречения Элис Сикоул.

- Так оно и есть. «Могут найтись некоторые, - продолжал он, - кто склонен будет считать, что я беру на себя задачу, слишком огромную и непосильную для моих лет и приниженного положения». - «Горе на их головы!» Смирения в жизни не уступила бы госпоже Элис. Нет-нет, ни за что.

«Такие мнения не совсем беспочвенны. Греки и римляне, итальянцы и карфагеняне, при всей своей нечестивости, по собственной воле отвергли власть монарха. Вот почему я решительно против всякого деспотического правления. Вы совершили столь дальнее путешествие не для того, чтобы вами повелевал новый король. Поэтому после того, как мы с верой переселимся в Нью-Мильтон, мы учредим свободную ассамблею. Если это всех устраивает». - «Конечно, устраивает, добрейший сэр!» - «Кто это сказал?» - «Финеас Пресвят Коф- фин, сэр». - «Да благословит тебя Бог, Пресвят».

В тот вечер он позвал твоего брата сесть рядом с ним.

- Морерод любит поговорить.

- Но до мистера Мильтона ему далеко. «Запиши, - велел он мне. - Во-первых. Нам необходим искусный плотник». - «У нас он есть, сэр, - ответил твой брат. - Мастер Хаббард уже превратил березу в три богоугодных стула для нашей семьи». - «Хорошо. Нам требуется также опытный рыболов. И охотник-птицелов. Нам нужно мясо. Хорошее мясо».

В чаще за нашей спиной послышался шорох - и наш слепой друг поспешно обернулся. «Это всего лишь дикая кошка, сэр, - прошептал я. - В поисках пропитания». - «Будьте любезны также запомнить, что нам нужен каменщик и мастер по укладке черепицы для лучшего устройства наших жилищ. - Он снова оглянулся и с минуту прислушивался. - Нам понадобится умелый столяр. И бочар». - «Господь Бог ниспослал нам людей и снабдил инструментами, сэр. Мы явились для работы в этой глуши во всеоружии». - «Единственно надежные инструменты, мистер Джервис, это дисциплина и размеренная деятельность. Мы должны с той же готовностью дисциплинировать себя, как иные упорно обучают лошадей или соколов для охоты».

Вечером в лесу стоял такой гнусный запах, Кейт, что я чуть не лишился чувств.

- Бедняжечка Гус!

- Потом из леса послышались крики странной твари, которую называют здесь гагарой. Она кричит вот так.

- Гус, да это же собачий лай.

- Если это и собака, то скрещенная с чайкой. Но мистер Мильтон продолжал говорить. «Для жизни человека в этом мире нет ничего важнее и необходимей строгости и самоконтроля. Вы с братьями обдумали мое предложение относительно всеобщей ассамблеи?» - «Да, сэр, и находим его безупречным». - «Тогда мы должны уладить вопросы жалованья и условий найма, таможенных обложений и налогов. - Он оглянулся в третий раз, хотя кошка давно исчезла. - Немного английского порядка - и мы укротим и приручим все живое».

Мой брат во Христе, Реджиналд, дражайший друг и сотоварищ по вере в Господа, что еще могу я поведать тебе о нашем паломничестве? Мы отправились в путь на следующее утро после того, как я призвал братьев упражняться в дисциплине доброго правления. Участок для будущего Нью-Мильтона находился всего в пяти милях от нашего поселения в Нью-Тайвертоне, но нам пришлось пробираться через чудовищные леса и болота; предполагалось, разумеется, что возглавить процессию из двух сотен душ должен буду я, но, по воле Всевышнего лишенный зрения, я счел более уместным неторопливой поступью двигаться вслед. Несколько раз путь мне преграждали густые заросли, поваленные, сломанные стволы, и потому, как Ремалию, царя Израиля, дорога меня утомила. Наконец мы вышли на ровное пространство низкорослой травы, где после душной влажности леса воздух казался суше и жарче. «Не такая это ровная равнина, какой хотелось бы братьям, - сказал мне этот малец Гусперо. - Кое-кто сильно изранился и порезался в кустарнике. А кто не надел высокие сапоги, тот в крови, как поросенок после Великого поста». Однако наше передвижение замедлялось не только усталостью. Палящие солнечные лучи накалили пахучий папоротник - и от воздуха, перенасыщенного сладким ароматом, многие из братьев, как мне сказали позже, едва не теряли сознание.