Эммануэль. Верность как порок - Эммануэль Арсан

Лукас разложил платье на полу и начал играть кончиками пальцев с одной из его сторон. Разные части ткани исчезали и вновь появлялись с непогрешимой покорностью.

Тогда молодой человек без слов передал пульт управления своей подруге. Та повторила операцию, результат был тем же. Она растерянно пожала плечами. Лукас же положил конец этой безмолвной сцене, высказав предположение:

– А что, если блоку просто-напросто не понравилось лежать в твоей пачке «Данхилла»?

– Да ты сноб! Он что, вел бы себя лучше, если бы ему предложили «Картье»?

– Посмотрим, – проговорил Лукас и вновь вставил сероватый блок внутрь пустой коробочки.

Сначала все шло хорошо. Но когда прибор вновь стал бунтовать, изобретатель признал: платье не подчиняется командам. Лукас прервал испытание.

– Понял! – отрезал он. – Кажется, я обнаружил дефект. Помехи дает колесико. Оно и фазор не могут долго совмещаться. Глупо было замаскировать прибор под зажигалку.

– Но это была моя идея, – сказала Эммануэль.

– Наша, потому что я ее принял. Придумаем что-нибудь получше. Это несложно.

Продолжая сидеть все в той же позе, Эммануэль волнующе поежилась. Лукас смотрел на нее все более и более восхищенным взглядом. Он спросил:

– А что твой муж? Он не был шокирован, когда увидел тебя обнаженной на вернисаже?

– Напротив! Он был горд, как отец, который ведет дочь к алтарю. Кстати, я проделала все это перед ним, еще до выхода из дома. Он снимает перед тобой шляпу! Несмотря на то что в глубине души он еще сомневается в твоем существовании. Открыто он о тебе не спрашивает, но иногда мне кажется, что он думает, будто ты – плод моего воображения.

– Но ведь он видел мою ткань?

– Если бы я ему сказала, что сама изобрела ее, он бы поверил мне на слово. Он бы не удивился, даже если бы увидел, как я воскресила Еву для воссоздания верха парижского панье[17].

– Почему же он не верит в мое существование? Может, ревнует? Но ведь я не грешил… – удивился Лукас.

Эммануэль засмеялась со снисходительной гримасой.

– Ты представляешь себе ревность как логическую модель? – спросила она. – Марк бы не знал, как себя вести, если бы увидел, как меня целуют, но он находится на седьмом небе от счастья, когда меня пожирают взглядами.

– Странно! – решил Лукас. – Особенно для человека его профессии. Разве реклама не старается убедить всех нас в том, что нам хочется чем-то обладать?

– Реклама – это не точная наука, – заметила Эммануэль. – Но у меня пока что не было времени обучить Марка математике.

– И что бы ему это дало? Я не люблю математиков, – проворчал Лукас. – Они все отрицают. Они получают садистское удовольствие, доказывая, что та или иная вещь невозможна и никогда возможной не станет. Почему я должен им верить? Я просто беру и делаю!

Эммануэль заговорщически улыбнулась:

– Не слушаешь музыку именно потому, что считаешь, что она как-то связана с математикой? У тебя нет ни музыкального центра, ни дисков, ни кассет, ни гитары, ни флейты. Даже барабана нет! Разве тебе это не нужно?

– Зачем? Я слушаю глазами.

– А у тебя никогда не было желания напевать себе что-нибудь под нос, когда работаешь или принимаешь душ? Или, например, когда направляешься выпить кофе?

– Для меня поют образы, подпевает видимая реальность, ритм сквозь линзу задает жизнь. Удары сердца проникают сквозь невидимую ткань, а свет придает своим гаммам цветную оболочку. Я вижу! Видеть – это самое важное.

Эммануэль восхитилась:

– Наконец-то! Я открыла в тебе поэта!

– Вовсе нет! Я – ученый.

Лукас тщетно пытался выцедить хоть каплю вина из последней бутылки.

– Невооруженному глазу кажется, что вино кончилось, – констатировал он. – Но ведь глаз-то не может залезть в бутылку.

Он вдруг резко встал, повернулся спиной, отошел на несколько шагов, а потом вернулся обратно.

Эммануэль не сомневалась, что он сейчас докажет свою теорему, но не с помощью новой бутылки.

4

– Когда ты мне все расскажешь, – предупредила Эммануэль, – тогда и я признаюсь тебе кое в чем.

Лукас вдруг неожиданно позеленел в буквальном смысле слова. Он весь стал зеленым.

Позеленело его лицо, за исключением глаз, которые по-прежнему остались черными, волос, бровей, ресниц, губ и зубов, которые сохранили свой натуральный цвет.

Он развязал свой шейный платок: его руки и шея тоже были зелеными, оливкового цвета, который отличался от цвета его вельветовых брюк и его рубашки, но совершенно с ними не дисгармонировал.

– Ты сказала, что мне идет этот цвет, – объяснил он. – Полагаю, ты имела в виду лишь одежду? Или ты хотела дать мне понять, что иной цвет кожи подойдет мне больше?

Эммануэль не знала, что ответить. «У него не было времени испачкаться в краске, – подумала она. – Что же тогда он сделал с собой?»

В конце концов она несколько недовольно спросила:

– Ты съел таблетку? Во время ужина?

– Нет. Двадцать секунд назад. Знаю, это слишком долго. Реакция должна быть мгновенной. Но у меня уже есть идея, как ее сократить. Ты увидишь: скоро я получу отличный результат Тогда у меня не возникнет никаких сложностей, чтобы разработать формулы для правильного использования других материалов.

Эммануэль знаком показала, что поддерживает его идею. Но самом деле она видела лишь то, что зеленый цвет кожи просто отвратителен.

– Ты долго будешь таким страшным? – в замешательстве спросила она.

Лукас расхохотался.

– А я надеялся, что тебе понравится! Вот и доказано: я ничегошеньки не знаю о женщинах.

И он упал на большую пеструю подушку, одна из полос на которой сливалась с цветом его кожи. Через мгновение Лукас притворно вздохнул.

– Мне кажется, что все мои выходки тебя разочаровывают. Помню, какой у тебя был вид, когда я в первый раз открыл тебе свой талант суконщика.

«Отлично сыграно! – решила про себя Эммануэль. – Прекрасный способ убедить меня в том, что его недооцениваю».

Эммануэль присела к нему на подушку, притронувшись плечом к его плечу:

– Возможно, я бы лучше оценила твои открытия, если бы ты не делал из них такой тайны. Ты знаешь мой каприз: чтобы мне понравилась практика, мне иногда нужно знать немного теории. О! Слава богу! Мне кажется, твоя кожа начинает обретать нормальный цвет.

– Я принял всего лишь одну дозу, а она действует только две минуты. Хотя, возможно, в конце концов, я знаю о женской чувственности больше, чем думаю… Коньяку?

– Давай!

Он налил две рюмки, посмотрел на свою и отставил ее.

– Как считаешь, его цвет лучше бы подошел к моей внешности?

Эммануэль вновь встревожилась:

– Ты не думаешь, что эти таблетки могут тебе навредить?