Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера) - Виталий Чечило

Прапорщик Крашенинников сожительствовал сразу с бабкой шестидесяти пяти лет, её дочкой сорока пяти и внучкой шестнадцати лет. Поставили две кровати и спали вповалку. Обнаружил эту кровосмесительную связь майор Давлетов. Он был старшим в комиссии — делил пайки. Был въедлив и ему доверяли. Когда делил я, под кроватью почему-то оставались один-два ящика тушенки. Раз пропал мешок с чем-то, подозрение пало на нашего прапорщика. Жил он на первом этаже. Давлетов зашел к соседу, прошел через лоджию и затаился. Увидел свой мешок, пошел дальше, чтобы накрыть на горячем, и обомлел… Одна сосет, другой — он лижет, что делала третья — не помню. Но и этого ему было мало. Он ещё сожительствовал с бабкой, живущей этажом выше.

— Такой кайф, она уже и не шевелится!

Бабка его даже ревновала.

Капитан Кувелин (кличка Гнус) женился восемь раз, кончил тем, что перерезал себе вены.

Капитан бил жену. Та приходила жаловаться в штаб. Когда замполит задавал ему дежурный вопрос:

— Ну, почему вы бьёте свою жену?

Он отвечал:

— Да потому, что люблю.

Аргумент признавали веским.

Командир роты Бахур — сам питерский, из мореманов — начал «доставать» жену. Она — на балкон:

— Ещё шаг — и я прыгну!

— Так я тебе помогу!

Она небольшая такая была, Бахур схватил её за руки и сбросил. Посмотрел, как падает. Вызвал «скорую помощь». У жены — перелом позвоночника. Из Ленинграда приехал тесть, тоже моряк, собирался научить жизни. Бахур схватил кортик — у него дома висел над ковром. Хорошо, что жил на втором этаже — тесть спрыгнул следом за дочерью. «Боба» патруль поймал уже у Дома офицеров. Я с ним год служил, вообще мужик был остервеневший. Когда его жена загремела в больницу, Боря купил курицу лет восьми отроду и отдал братьям-«бацильникам» — известным кулинарам. Те — дипломированные повара — так её зажарили, что когда Боря принес эту курицу жене, та натолкла его ею по физиономии. Зажили душа в душу.

Рядовой Яшин (потом он стал прапорщиком) на «гражданке» вместе с отчимом сожительствовал с сестрами. У вотяков это не грех.

— А чего я буду из дома уходить?

У них по двенадцать-пятнадцать детей в семье, «папаня от водки помре». Он же склонял к сожительству и солдат. Был в роте один солдат, «Машка». Отдавался за деньги, за сеанс однополой любви — трёшка. В караул он шёл нарасхват, фигурка у него была женственная. Я его вычислил по тому, как он переходил из смены в смену — заступали на неделю, попробуй собаку трахнуть — она покусает, овцу ещё можно затащить… Снисходя к положению солдат, я его особенно не гонял. Начштаба достал:

— Позор, надо его убрать.

— Пускай, нравится человеку.

Я его под благовидным предлогом сплавил в другую роту. Через какое-то время прибегает её командир:

— Ты мне проститутку подсунул!

Первыми эстетами в полку стали эстонцы: они уже знали, кто такие «голубые». Прежде фельдшер Горбунов в санчасти драл всех подряд. Так как бабы ему не давали, доводил больных до истощения и сожительствовал за пайку хлеба, как в концлагере. Один было подкатился ко мне жаловаться и услышал в ответ:

— Да иди ты на хуй!

Мне бы его проблемы.

Ленкомната

Ленкомната — это самая настоящая кумирня с изображениями святых и нечестивых. Только вместо Георгия Победоносца и змея, гидру империализма колол советской воин.

Полагалось иметь 8 стендов, вроде бы солдаты понимают, что такое «национальный доход». Наш замполит брал формой, стеклами, фигурными гвоздями, объемностью изображений. Как-то в проулке, я в одном тексте насчитал штук 80 ошибок — солдат писал.

На стене висела стенгазета антисоветского содержания. За её написание отвечал рядовой Шарапов, татарин по национальности, зашуганный и хитрый, с 8-ю классами образования. Газету никто не читал, даже замполит. Однажды в роту приволокся пропагандист из бригады (последней в ракетных войсках) «Что делать не надо» — майор Тарадада. Кстати, отсосал орден «За службу Родине в Вооруженных Силах» 3-й степени. У нас от этого ордена отбивались — он был непривычной квадратной формы. Майор любил читать стенную печать. Прочитал и ужаснулся. Кроме массы грамматических ошибок, все было политически неграмотно.

— Я забираю эту газету!

Дневальный:

— Пока нет командира, я не отдам. Повесьте её на место, товарищ майор.

А они охраняли старты и майоры перед ними ползали на карачках — на старте всё зависит от солдата, сорвет пломбу — и майор будет ходить капитаном. Караул-то мне не подчинён, а подчинён дежурному по караулу, какому-нибудь лейтенанту из инженеров, понятия не имеющему о караульной службе. И приказать нельзя — дневальный по роте подчинён дежурному по роте. Тарадада впоследствии на совещании возмущался:

— Я посмотрел в глаза этому солдату и понял, что если я не повешу газету на место, он меня выкинет. Я вынужден был подчиниться.

Неприменным атрибутом ленинских комнат, кроме стенгазет, были «ваальчики» — маленькие бюсты В.И.Ленина, сокращенно ВИЛ — Ваал. Его дневальный каждый день протирал, чтобы пыль за ушами не скапливалась. Если покупать готовые в Алма-Ате, они все узкоглазые, смахивают если не на Мао, то на Конфуция. Комбинат лепил по макетам, как-то исправить их было трудно — очень уж плоскомордые. Лучше всего было купить в Джусалы в «Культтоварах» бюст Луначарского. Если сделать лысину и уменьшить бороду, шел за Ленина. Умельцам было по силам любой бюст обточить, даже бронзовый. Могли и Шевченко «вылепить», и Дзержинского…

Плац

Я в принципе не согласен с «теорией руин» Шпеера, согласно которой нельзя использовать железобетон для культовых сооружений. Наш начальник политотдела, полковник Кузнецов (рост — метр шестьдесят, любимая поговорка — «И я посмотрел Де Голлю в глаза») был одержим манией созидать. Построил на плацу стенды из швеллеров. За усердие был переведен в Москву, где перекопал какой-то важный правительственный кабель, за что и был уволен.

Обилие стройматериалов действительно побуждало к строительству. Я за два дня из железобетонных плит построил на плацу трибуну для начальства. Дорожные плиты были взяты на старом старте, благо, техника позволяла, поднимала до ста тонн. Единственной проблемой было вырубить звезду размером с хороший письменный стол. Рубили зубилами и тупыми топорами, шлифовали кирпичом. Единственную «болгарку» перед этим украли у начальника инженерной службы. Я видел, как Яшин в перерыве поволок её за столовую и продал Кобелеву за три литра спирта. Вижу: несёт в дипломате. Выпили все вместе… Когда прежний владелец увидел «болгарку» у Кобелева в гараже, то таскал хозяина вместе с ней по всему помещению, но так и не вырвал. И двухскоростную дрель тоже.

Потом звезду надо было закрепить на другой плите, с углублением под неё, которое тоже надо было высечь. Трибуна получилась, как пирамида. В пустыне её не разрушит ничего, кроме взрыва. Она и сейчас возвышается над плацем. Главное — правильный выбор стройматериала.

Плац без трибуны — не плац, так, заасфальтированная площадка. В городке могло не быть света, хоть убейся, но на плацу всегда горели «неонки». Сейчас бы разметку наносили светящейся краской. Кроме трибуны возвышались флагшток и плакаты.

«Запомни, сын, что Партия, Родина и мать — понятия святые». Щит закрывал солдат от дежурного, они там мочились. Утром за пять минут в туалет все не влезут. А зарядка — 40 минут, молодые выскакивают, куда? Когда кусок отгнил, убедились, что плакат не следует опускать до земли, чтобы видеть ноги того, кто гадит. Все должно быть продумано. А то один узбек нарисовал солдат, похожих на китайцев. Вышло как в НОАК. Кизуб, замкомандира части, за голову схватился:

— Что вы понамалевывали?!

Когда шифер покоробило, получилась какая-то японская графика.

Перед большими строевыми смотрами на плацу вешали зеркала. На ночь выставляли дневальных — отгонять солдат, чтобы не смотрелись. Делом чести считалось украсть или разбить.

Смысл воинских ритуалов до сих пор неясен. Вынос и относ полкового знамени, воинская святыня под щенячий визг полкового оркестра перед чумазыми солдатами… Кого и на что это должно было вдохновлять? Оркестр состоял из трёх труб барабана и литавр, эти были и вовсе некстати. Трубача-солиста я выгнал из своей роты — он был прикомандирован к музкоманде в клубе и в любой момент мог нажраться. Железное правило — избавляться от всех нестроевых солдат. Он же заодно исполнял и обязанности капельмейстера — играл и притопывал. Убожество, эта вшивота знала только встречный марш «бум-бум». Барабан был не натянут и шлепал, как сапог без портянки. На разводе этот, прости, Господи, оркестр исполнял что-то среднее между лезгинкой и «Алеет Восток». Начальнику штаба при докладе командиру с большим трудом удавалось попасть в ногу — барабанщик выдавал далеко не сто двадцать ударов в минуту. Но самое страшное случалось, когда они исполняли Гимн Советского Союза. Мелодия была невероятно затянута и напоминала «Боже, царя храни!» Начальник политотдела от греха подальше уходил с плаца. В конце концов капельмейстер упился в клубе брагой. Его приволокли в роту, а в личных вещах нашли боевые патроны с номерами моей роты. Меня потом особист таскал неделю, а все это время капельмейстеру чистили морду в каптёрке — за патроны. Оказалось, он когда-то был дежурным по роте, а старшина пересчитывал патроны. Вот он воспользовался моментом — подменил холостые на боевые. А так как автомата у него в клубе не было, то он делал из них шариковые ручки и брелки. На чем, падла, и попался.