Нано и порно - Андрей Бычков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ну? – сказала милиция и прищурилась строго. – Покажите.
Тут уролог Иванов хлопнул в ладоши. И из соседнего коптильного помещения выскочила медсестра Капиталина. Ну, милиция одела очки свои роговые такие, модные и узкие (а она любила косить под интеллигенцию), и заправила себе дужки за уши. Ну и склонилась над анализами с самым умным видом. А уролог Иванов стал им объяснять, в смысле, не дужкам, а ушам. И он объяснил им про «пэ-эс-е» и все такое прочее, что, мол, надо не больше четырех, а у Осинина больше сорока четырех. А милиция кивала, кивала так ему умно ушами своими, а вдруг и говорит:
– А почему О? Тут же У!
– Как У?
– Так У, – говорит милиция. – А вот здесь, кстати, Ы. Написано-то, вот видите, УсЫнина.
Ну, Иван Иваныч уролог Иванов глянь в анализы, а там и впрямь написано в одном месте У, а в другом Ы. Так и написано: УсЫнина!
«Ёб твою!» – подумал уролог Иванов.
Но сказал все же тихо:
– Не может быть.
А милиция ему:
– Может! Раз написано У, значит У. А раз Ы, значит, Ы. Тоже мне, урологи, небось сами материтесь, когда зубы болят? Во! Анальгин надо пить, а то, небось, хлещите водяру? Мы же знаем, что многие интеллигенты – алкоголики. Вот вы, наверное, тоже алкоголик?
– Не-е, – побледнел тут уролог Иванов. – Я не алкоголик, ей Богу. Я свое свободное время по-другому провожу. Люблю читать… букеровских лауреатов. Еще я Шуберта люблю и Баха с Вивальди. У нас, кстати, с Альбертом Рафаиловичем общие любимые композиторы.
– А, ну да, – сказала тут, снова прищурившись, милиция. – Баха с Вивальди. Ну-ну. А как нащет Шёнберга или Айвза?
– И…и… Айвза.
– А что ж тогда У от О не можете отличить, коли и Айвза?
– Да я… да я… – стал тут уже задыхаться уролог Иванов и такими пятнами пошел, что стал аж красный, как негр. Да, красный такой негр (бывают и такие!), и, вдобавок, с рыжими волосинками. Но сейчас ужо не топорщились они у него от восторга, а слиплись от пота. И в поте своем лежали смирнехонько.
Тут в разговор вмешался Альберт Рафаилович. До сих пор он всё молча лежал. Но, наконец, он все же пересилил себя, собрался с мыслями и стал говорить:
– А чё вы мучаете его? – начал он. – Ну, даже, если это не у Осинина рак, а у Усынина рак, то все равно он же Алексей Петрович. Верно?
– Кто, рак? – спросила, опешив, милиция.
– Да не рак, а Осинин.
– Ну, верно, – кивнула ему тогда, почесав за ушами, милиция.
И даже сняла свои узкие модные очки.
– А раз так, – продолжил свою замечательную мысль Альберт Рафаилович, – то именно О-о-осинин, а не У и не Ы, был моим пациентом. Вот-с!
– Да-да! – поддакнул тут ему и уролог Иванов. – Вот именно! И чё вы меня-то мучаете?
Тут даже и милиция сама задумалась, а чё она, бля, в самом деле, этого мудака мучает?
– Хотя, я, собственно, и не настаиваю, что мой пациент Осинин преступник, – сказал тут, однако, Альберт Рафаилович. – Он просто не стерпел, так сказать, ошеломительного открытия, что Бога больше нет, вот и ударил меня в аффекте. Кстати, и гематома-то у меня хоть и обширная, но, как говорит вот Иван Иванович, скоро пройдет.
Но милиция пропустила слова Альберта Рафаиловича мимо своих замечательных ушей, ибо она все продолжала буравить взглядом Иванова и додумывать свое: «А чё она и в самом деле мучает этого мудака?»
– А вот чё! – стукнула тут и она себя по лбу, чтобы ей самой дураками не выглядеть, потому как не положено милиции так выглядеть. – Вы чё тут сами, понимаете, в заблуждение нас вводите? Мы, можно сказать, следствие ведем, а вы нам тут пудрите! Вдобавок, как выясняется, собирались зарезать ни в чем неповинного человека? Мы же и вас можем к ответственности привлечь!
Тут уролог Иванов задрожал:
– Ой, ну извините, пожалуйста.
А сам думает:
«Ну, пиздец! Ну полный пиздец! Блядь, ну и обосрался же я с этими анализами! Ну как же эт-та, блядь, ведь О же там было написано, а не У! И, а не Ы!»
И снова смотрит в анализы, пялится на У-то букву, а пот все катится и катится с досады по его лицу.
«Еб твою! – думать продолжает. – Целую тыщу баксов ни за что кинул профессору, да еще и отсосал ему! Ну, я и мудак!»
И стал тут тоже себя по лбу кулаком бить, что даже милиция ему замечание сделала:
– Ну, ладно, ладно, эт-та, чё ты себя по лбу-то лупишь? Успокойся! Ты ж его оповестил?
– Оповестил.
– Ну так, значит, он приедет на операцию?
– Вчера еще должен был быть.
– Да кто приедет-то, Усынин или Осинин? – снова вмешался тут Альберт Рафаилович.
А Иванова уролога Ивана Ивановича опять затрясло, и он полез в свою записную книжечку, а он все всегда записывал в записную книжечку, когда и куда и кому он звонил. Но там было написано О! И он закричал:
– «О»! «О» приедет!
– Так, – сказала тут милиция. – Нич-чё не понимаю. Значит, на операцию приедет все же почему-то именно Осинин, хотя рак у Усынина? Так что ли?
– Дд-а, – задрожал опять уролог Иванов, но все же нашелся: – Ну так вы же Осинина ловите! Он же на психоаналитика напал!
– Ну да, – согласилась милиция, почесав в затылке. – М-мм… Ну ладно, оставим пока так. Значит, возьмем тогда… Осинина. Когда он приедет.
И посмотрела на часы.
– А если не приедет? – тревожно спросил Альберт Рафаилович.
– Да приедет, – засмеялась милиция. – У него же рак. Куда он денется!
– А если все же не приедет? – снова спросил осторожно Альберт Рафаилович.
– Ладно, – сказала милиция, – если до вечера не приедет, то… тогда возьмем кого-нибудь другого.
И так посмотрела на уролога Иванова, что теперь тот весь аж затрясся.
– А не хотите ли, уважаемые, чайку?! – закричал он.
Тут на милицию такой смех напал, что она даже не сразу и остановилась, пока вся не покрылась от наслаждения мурашками, и тогда уже, покрывшись мурашками, согласилась. Иван Иванович побежал в операционную, вскипятил там, в тигле, воды, всыпал заварки, да и плеснул туда еще кой чего покрепче. И так, с чайничком и с тремя пальцами в трех стаканах и прибежал, пританцовывая, обратно. Ну милиция попила, Альберт Рафаилович попил, сам Иван Иванович опять же попил… И пришли они к выводу, что чаек-то очень и очень-с даже ничаво.
– Хм-м, – даже сказала милиция. – А что, можно, пожалуй, и повторить. Вы как, Альберт Рафаилович?
– Я только за!
А в это время в скверике перед клиникой принимал для храбрости и Осинин.
Глава восемнадцатая
О, русские, какие же мы мудаки! И хорошо бы, чтобы нас, русских, не было! Чтобы засеяли нашу бесконечную и унылую равнину другие, умные и трезвые народы. Только вот чтобы нас, русских мудаков не было! Тогда бы и не было никакого мудизма. Ведь мудизм происходит от мудаков. А раз нет русских, следовательно, нет и мудизма! Да, хорошо бы, чтобы нас, русских, не было. Бац – и сдуло с лица наших великих равнин. А еще лучше, чтобы мы сами себя принесли в жертву умному и трезвому человечеству, оставив в наследство разве что русский язык. Хотя и язык-то русский не русские придумали! Русский язык придумал Пушкин. А Пушкин был негр! И не верьте злым языкам, что говорят, будто бы Пушкин был еврей! Вот, кстати, откуда пошли все эти блядуебы и хуеплеты. И в самом деле, ох уж эта ненормативная лексика. Воистину, вот ведь где рак русского языка. Да вырезать бы ее ко всем ебеням и сразу бы стало легче! И министрам, и простым смертным. Вырезать и заменить, как на телевидении на «пип». Глядишь, и заработала бы на полную экономика. А с нею поднялась бы и расцвела культура. Появились бы новые букеровские лауреаты. И с ними во главе догнали бы мы наконец Китай. И перегнали бы Америку. А то че они нас все фак, да фак. Да не надо нас фак. Вырежем мы и сами. Вместе с политнекорректностью. Да-с! Чтоб не поднимался больше никогда и ни на кого русский язык! Неча хуячить им ни Америку, ни Азию, ни Европу. Неча нам на пип, в пипу со всеми ними пипаться! Вырезать и – пипец проблемам!
– Да ебаный ты, блядь, в рот, гондурас пиздорванистый! – закричал Тимофеев и вывернул на себя до конца ручку «газа». – Да гони же ты, приебастая Судзука!
Как мышь, стремительно ввинчиваясь в пространство, пронизывая тайными ходами, уходя от погони, ругаясь и матерясь, пролетая, появляясь и исчезая, бесшумно и оглушительно тарахтя на украденной Судзуке, Тимофеев прочесывал город влево и вправо, вперед и назад, вниз по туннелям и вверх по мостам. Он искал Осинина. Искал, блядь, как сына своего. Чтобы спасти.
– Алеша! – кричал Тимофеев.
Но Алексей Петрович не отзывался. Его словно бы не было нигде. Пиздец… Но он, конечно же, где-то был! Он был где-то спрятан. Это они его спрятали – суки, гады и пидарасы. Они хотят его изнасиловать. Блядь! Завязать в кожаные ремни, пристегнуть медными пряжками, проткнуть ляжки пирсингом, затолкать в рот вонючий резиновый кляп, затянуть потуже и опрокинуть на стол, на стул, на диван, на кровать и – насиловать, насиловать, насиловать! В дымящееся от трения, в загорающееся от трения, да, блядь, отверстие. Вынуть, смазать и продолжать, продолжать, продолжать… Нет, врете вы все, пидарасы! У Алешки не только отверстие, у него прежде всего хуй, слышите, хуй!
