Любимая - Александр Казанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сократ его не дослушал, хмыкнул:
— Так ведь он поднял на меня ногу!
— Сама Афина свидетельница этого кощунства! — не унимался скототорговец, схожий с аристократом утонченностью своих черт и манер. — Неужто ты не подашь в суд на этого наглеца?!
— А если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать в суд? — вопросом на вопрос ответил Сократ.
Даже в те мгновения не забывал он о своей любви к Аспасии, но никак не мог предположить, что так искренне вступившийся за его честь Лизикл, называющий себя почитателем сократовой мудрости, скоро станет причиной отчаянья его…
Примерно через полгода, так и не насмелившись навестить Аспасию, узнал Сократ, что его любимая сошлась с каким-то богатым скототорговцем, который благодаря ей открыл в себе дар оратора. А потом и сам услыхал блистательную речь Лизикла на агоре…
Будто молния ударила в кряжистый платан расщепила, выжгла до сердцевины.
А ученики, брошенные учителем, гадали: чем же провинились они перед Сократом? Может, тем, что по молодости своей не придавали столь ужасающего значения смерти Перикла, могли смеяться и даже подумывать о любовных похождениях, когда на глазах их гибнут Афины?.. Философ заперся в своем доме, никуда не выходил и никого не впускал, через дверь хрипло говоря посетителям, что никого не хочет видеть.
Он и с ложа почти не поднимался. Лежал, уставившись в закопченный потолок, видел в нем то ту самую ночь, когда на плоской крыше, задыхаясь от волнения, говорил с Аспасией об Эроте, то всю черноту своего отчаянья…
Аспасию он не винил. Знал, что смерть Перикла принесла ей такую боль, расстаться с которой она уже не сможет. Понимал, что брак с Лизиклом спасает ее от нищеты, ведь честный до щепетильности стратег так и не сколотил надлежащего состояния, а на руках Аспасии остался Перикл-младший. Еще осознавал Сократ, что рассудительный, добрый и богатый Лизикл будет для вдовы самой надежной опорой, что не чужд он вовсе ни духовности, ни мудрости, хоть и занимается скототорговлей…
Гений или демон внушал Сократу: «Смирись. Это лучший выбор твоей любимой». Но нестерпимая боль затмевала глаза, распластывала его на ложе.
«Сам-то ты так и не насмелился прийти к ней! говорил ему рассудительно внутренний голос. — И что бы ты мог ей дать? Что?!. Да ты тогда вовсе и не любишь ее, не способен вовсе любить!»
И метался Сократ на ложе своем, выстанывая:
— Люблю! Люблю!.. Никогда разлюбить не смогу!
Он слышал, как порой стучат к нему, но не поднимался. А однажды услыхал за дверью громкий плач — хлюпающий, будто детский. Поднявшись все-таки с ложа, он отворил дверь и увидал сидящую на приступке пухлощекую Ксантиппу, дочь соседа-гончара. Она была заревана, как ребенок, хотя выглядела, несмотря на молодость лет, вполне уже сложившейся девушкой.
Когда Сократ отправлялся в военный поход на Потидею, она была совсем девчонкой, и философ поцеловал ее на прощанье по-соседски, ведь ни одного родного человека у него в Афинах не осталось — толком-то и проститься не с кем.
Он и раньше с шутливой лаской относился к дочке гончара, ему нравились ее бойкость, смышленость, острый язычок. Когда она была мала, он даже усаживал ее на колени, рассказывал о краях, которые успел повидать, о своих друзьях, о всяких смешных случаях. Тогда Ксантиппа, видать, и привязалась к нему. Но не мог он предположить, что привязанность эта так сильна, что заставит ее, уже девушку, рыдать под его дверью.
— Что это с тобой? Ты задумала потопить мой дом вместе со мной?.. — через силу пошутил он.
— Я думала, ты умираешь!.. — вырыдала Ксантиппа так, что голос ее слышен был двора за три, не меньше. — Нельзя тебе умирать, слышишь! У нас в Алопеке, во всем городе, нет никого добрей и умней тебя!
Через несколько месяцев она стала женою Сократа.
Почти вся улица слышала, как ее отец, горшечных дел мастер, такой же громкогласный, как дочь, призывал Ксантиппу одуматься:
— Ты что, тоже босиком ходить собралась?! У него ведь даже ни одного раба нет — ты рабыней будешь!
А своенравная дочка отвечала еще громче:
— А вот и нет! Все знают, что Сократ был другом Перикла, у него и теперь друзья в верхах есть, да он скоро богаче всех будет! У нас денег будет куча, две даже!..
Характер юной Ксантиппы уже тогда был непреклонен. Гончар сплюнул и принес из укромного места небольшой кувшин, полный драхмами и оболами, которые он откладывал на свадьбу любимицы своей…
Под пение гимна «О, Гименей» с брачным факелом родные привезли Ксантиппу в дом жениха, где приобщили ее к очагу мужа…
Сократ в который раз надеялся найти забвение на этот раз в женитьбе. Зря надеялся.
Накануне его свадьбы скототорговец Лизикл, ставший благодаря уму Аспасии одним из предводителей демократов, был избран стратегом. А когда семя Сократа, давшее завязь, бугром вздуло живот Ксантиппы, в Афины пришла весть о гибели в жестоком бою стратега Лизикла…
13
«Ревет она теперь так же, как когда-то ревела у меня под дверью… — думал Сократ, глядя на жену, пришедшую к нему в темницу. — Только куда же подевалась ее былая прелесть? Ведь такой была смазливой черноглазой пампушкой, а теперь грузна, сутула, измучена… Только голос и остался прежним — аж в ушах звон!..»
Вот опять заголосила, давясь рыданиями:
— Как же нам жить без тебя, Сократ!..
Будто сладка ей жизнь с таким вот несуразным мужем, будто не рухнули давным-давно все ее надежды стать богатой, будто и не бранила она никогда непутевого супруга, не кричала в сердцах проклятий, а ведь бывало величала и старым кобелем!.. Это когда он, уже став отцом двух сыновей, стал частенько наведываться в «Дом любви», в тот самый, который раньше содержала Аспасия, а потом приняла ее младшая ученица Феодата, задушевная подружка Критона.
Ну разве можно объяснить Ксантиппе, разве поверила бы она, что, приходя в «Дом любви», он всего лишь мило и шутливо беседовал с Феодатой, давал ей добрые советы, стараясь казаться спокойным и рассудительным, в то время как сердце его то замирало, то начинало гулко бухать в пустой груди, когда видел ту же надпись «Любовь прекрасна» на мозаичном полу, те же бронзовые светильники, подвешенные на вычурных канделябрах, того же беломраморного шалуна, грозящего позолоченной стрелой… И казалось Сократу, что вот-вот вновь услышит от громкий и картавый голос своего друга, читающего стихи, а следом Ее голос, журчащий серебряным ручейком, неповторимый… И казалось ему, что вот-вот Она спустится по лестнице, устланной ковровой дорожкой, поправит легкой рукой золотое руно волос и ясной улыбкой вновь поприветствует его… Будто нет и не было безнадежности, будто жива Она, не улетела Ее душа в Элисий, не пожрал Ее тело высокий погребальный костер…
Не поверила бы Ксантиппа, нет. И не надо ей вовсе ничего знать. Пусть остается в уверенности, что ходил он в «Дом любви» тешить свою плоть, пусть в сердцах обзывает старым шелудивым кобелем!
Никто не знает Великую Тайну Сократа. После смерти Аспасии — никто…
Они почти и не виделись в последние годы. Встретились лишь на суде, обвинявшем Перикла-младшего, сына Аспасии, тоже ставшего стратегом, в страшных преступлениях, якобы совершенных им.
Сократ тогда был выбран одним из пританов суда, лишь он и голосовал против казни Перикла-младшего.
Тогда, увидав, как потемнело от горя лицо Аспасии, как плетьми повисли ее руки, понял он, что жить ей осталось совсем недолго.
Через месяц узнал он о смерти Ее…
Погребальный костер пожрал Ее изнуренное бедами тело, а душа Ее, пожалуй, осталась прежней, неизменной, как ничуть не изменилась за долгие годы любовь Сократа…
— Я люблю тебя, Сократ, люблю! Не могу без тебя!..
Это голос рыдающей Ксантиппы. А как он безумно мечтал услышать подобные слова из иных уст!..
Старший сын Лампрокл тоже стал поскуливать вслед за матерью, а Софрониск, как ни тер глаза, — слез не выжал. Ну не может еще никак прочувствовать горе, а ведь соображает, что поплакать бы надо, смышленый малец!.. А младший — Менексен ножонками сучит, розовый свой фитилек выставил: смотрите, мол, я какой!.. Он Сократа и не запомнит вовсе…
«Вот бы стать сегодня разумом, как этот младенец! — с завистью подумал узник. — Тяжелый будет день, тягостный… А рыдания Ксантиппы просто непереносимы…»
Сократ обрадовался, когда завизжала дверь и мрачный Никанор впустил в темницу толпу друзей. Попрощаться с учителем пришли и уже совсем седой Критон, и безусый еще Аполлодор, и фиванец Симмий, и неразлучный друг его Кебет, и Евклид из Мегар, и… Сразу в довольно-таки немалой темнице стало тесно — человек десять вошли…
Однако не увидел Сократ среди них любимца своего, Платона, молодого богатого афинянина, отнюдь не обделенного плотью, прекрасного ликом и душой, которого, быть может, не раз настраивали родные и близкие против его старшего друга и наставника, всегда босого, почти неимущего, но не слушал Платон ни советов, ни наветов, дорожил каждым часом, проведенным в обществе Сократа, записывал в свитках своих слова, сказанные им. Старый философ добродушно посмеивался: «Ты, Платон, делаешь из меня еще большего лентяя: я бы, глядишь, и одумался, начал свои мысли записывать… А зачем, если ты строчишь без устали?..» Посмеивался и над метаниями Платона между философией и поэзией. А сам любил этого юношу, как любил когда-то покойного Алкивиада… Не зря ведь как раз перед тем, как встретил он Платона на агоре, приснился Сократу белый лебедь, рвущийся в высоту…
