Письма с острова Скай - Джессика Брокмоул

Кто мой отец? Пожалуйста, дядя Финли, я должна знать! Какие у меня корни?

Лондон, Англия

6 августа 1940 года

Уважаемый сэр, мадам!

Много лет назад по этому адресу проживала семья по фамилии Грэм. Мне неизвестно, живут ли они здесь по-прежнему или уехали из Чикаго, и я буду признательна за любую информацию, которой Вы сможете поделиться. Я давно потеряла связь с этой семьей, но хотела бы возобновить отношения. Если Вы располагаете сведениями об их местонахождении или если Вы являетесь членом семьи Грэм, прошу Вас связаться со мной. В настоящее время я остановилась в гостинице «Лэнгхэм» в Лондоне. Заранее благодарю Вас.

Искренне Ваша,

Глава тринадцатая

Элспет

Париж, Франция

17 декабря 1915 года

Моя Сью!

Все идет к тому, что Рождество мне придется отмечать под Эйфелевой башней. Нет нужды говорить, что я бы предпочел отметить его в Эдинбурге, на Скае или в любом другом месте, где будешь ты. Харри в качестве компаньона оказался вполне на высоте, но он не совсем тот человек, которого я хотел бы застать врасплох под веткой омелы.

Мы живем в общежитии над госпиталем вместе с другими добровольцами из Америки. После первых нескольких дней, когда нам приходилось выискивать смысл в скорострельных очередях французского языка, так приятно было снова услышать американский гнусавый говор. Мы спим в одной большой комнате, кровати стоят вдоль стен. На всех всего один душ, и притом холодный. По ночам света нет, за исключением лампочки в центре комнаты, поэтому я пишу это письмо урывками в течение дня. Условия скромные, но на некоторое время это мой дом!

Мы с Харри наивно думали, что сядем за руль сразу же, как сойдем с корабля на берег, и помчимся прямо на фронт. Но туда нас пока так и не послали, хотя без дела мы не сидим. Меня вместе с еще одним парнем, по фамилии Макги, приписали к небольшому фургону. Когда приезжают поезда с ранеными, наша задача — срочно прибыть на сортировочную станцию в конце улицы Ля-Шапель и забрать искалеченных пассажиров. Некоторые из них в тяжелом состоянии, но все равно не настолько плохи, чтобы не пережить путешествие на поезде. Должно быть, в самых серьезных случаях раненых даже не доносят до вагона. Мы выгружаем всех и затем развозим по темным улицам во временные госпитали, разбросанные по всему городу. Мне нравится воображать, будто где-то рядом мчится Джек-потрошитель и раненые, едущие в моем фургоне, достанутся тому из нас, кто доберется до госпиталя первым. Мой юркий автомобильчик легок и быстр, и потому Джек-потрошитель всегда отстает как минимум на квартал, наглотавшись пыли.

Однако работа наша, должен сказать, не слишком утомительна. Поезда прибывают по большей части ночью. Некоторое время нам приходится проводить в гараже, поддерживая машины в рабочем состоянии. Все равно в течение дня остается много времени, чтобы исследовать Париж. Мы с Харри изучаем достопримечательности словно завзятые туристы, смотрим фильмы за полцены в кинотеатре «Гомон». Прочесываем французские книжные магазины с таким же удовольствием, с каким ты обходила их лондонских сородичей. Усевшись в нашем кафе, мы со скрипом одолеваем Дюма и Буссенара (в оригинале) в попытке реанимировать наш крепко позабытый со школьных лет французский.

Еще не совсем Рождество, но я уже посылаю тебе подарки. Я бы хотел быть рядом с тобой, чтобы самому их вручить. Ты сделаешь, как я прошу? Когда канун Рождества сменится Рождеством, то есть ровно в полночь, выйди на улицу и подними лицо к небу. Почувствуй снежинки у себя на губах и представь, что это мои губы прикасаются к тебе. Я тоже выйду на улицу в это же время, обещаю. Не важно, в Париже я буду на тот момент или где-то еще во Франции, я закрою глаза и представлю то же самое. Вдруг тогда наш воображаемый поцелуй станет реальностью, хотя бы на миг. Если в эту ночь произошло такое чудо, как рождение Христа, то уж нашим душам не составит труда встретиться.

Люблю тебя,

Эдинбург

Поздно вечером в канун Рождества,

первые минуты Рождества 1915 года

Любовь моя!

Сейчас поздний вечер кануна Рождества, дети давно уложены в кроватки, и только я одна не сплю в ожидании святого Николая.

Мы с Крисси сегодня засиделись допоздна и выпили слишком много глинтвейна. Нам впервые удалось выкроить время и спокойно, без детской возни и беготни, поделиться тем, что произошло за эти шесть лет. Мне рассказывать, в общем-то, почти и нечего было. За исключением отъезда мужа и соблазнения американцем, прошедшие годы оказались заполнены фермерством да сочинительством. Нечаянно у меня с языка сорвалось твое имя. Что-то в моем лице заставило Крисси молча поцеловать меня в лоб, вместо того чтобы задавать вопросы. Затем она отправилась спать.

Я налила себе еще глинтвейна и наблюдала через приоткрытую дверь, как Крисси забирается в кровать, в которой после смерти Аласдера не было ни одного мужчины. Она не поймет меня, даже если бы я решилась рассказать ей о тебе. Она останется женой Аласдера до самой своей смерти. Так что я удалилась в гостиную со свечой, тетрадью, вином и секретами.

Там я распахнула окно и села на подоконник ногами наружу. Решила наконец открыть твои подарки. Ах… настоящие французские духи! Что может быть лучшим подарком из Парижа? И, о Дэйви, ожерелье просто обворожительно! Жемчужина идеальной формы и цвета, словно капля лунного света. Спасибо.

Каминные часы (они спешат на две минуты) бьют полночь. Ты почувствовал, как я высовываюсь из окна, любовь моя? То не снежинка упала тебе на щеку — мои губы ласкают тебя. То не ветер шелестит у тебя над ухом — мой голос шепчет: «Я люблю тебя». Ты ощутил в воздухе аромат «Амбре антик»? Это была я.

Догадываюсь, что дети проснутся рано и помчатся в кухню проверять, не приходил ли святой Николай, так что мне пора идти спать, как ни хочется провести всю ночь с тобой и этим письмом. Может, мы сейчас далеко друг от друга, но сегодня все же постарались стереть это расстояние хотя бы на мгновение.

Счастливого тебе Рождества.

Париж, Франция

1 января 1916 года

Моя дорогая Сью!

Я с таким нетерпением ждал твоего письма! Совсем упустил из виду, что из-за праздников почта работала медленнее. Легче бы мне не стало, но, по крайней мере, знал бы, что причина твоего долгого молчания в том, что ты ждала Рождества, чтобы написать мне, а не в том, что ты нашла себе другого нахального ковбоя.

Наручные часы просто великолепны! Ты запомнила, что я хотел именно такие вместо моих карманных часов. В военное время они гораздо удобнее. Обычно я пристегиваю карманные часы к подкладке куртки, и их нелегко вытаскивать, когда нужно узнать время (что теперь случается довольно часто).

Твое письмо и подарок вспыхнули искрой света посреди мрачной и грозовой недели. Дело отнюдь не в погоде, которая не так уж дурна. Это мое настроение стало мрачным и грозовым. Я ужасно огорчился из-за того, что провожу Рождество вдали от семьи (да, я скучал даже по маминому фруктовому пирогу!). А потом поступил приказ об отъезде Харри.

До сего дня мы с Харри были неразлучны, и вдруг начальству пришло в голову отослать его в самую гущу сражений, а меня оставляют тут с сопливым Макги. И все только потому, что Харри стоял впереди меня, когда мы поступали на службу. Без семьи, без тебя, моя Сью, я надеялся, что хотя бы Харри будет рядом со мной в Рождество. А вместо этого мне пришлось выбирать: пойти с Джонсоном и другими дегенератами в «район красных фонарей» или остаться в общежитии и слушать, как Макги перечитывает вслух старые письма своей матери.

В конце концов я забрался в кровать вместе с Драйденом (уже довольно потрепанным) и читал до самого отбоя.

Хотя Харри не имел никакого отношения к злосчастному приказу, я очень злился на него, пока он собирал вещи. Я ворчал и обзывал его разными прозвищами, по большей части позаимствованными у Шекспира, том которого лежал у меня на кровати. Особенно мне приглянулись «чудовищный злодей» и «медвежонок, что матерью своею не облизан». Он только смеялся в ответ, два раза ткнул меня в плечо, что является мужской версией нежных объятий, и швырнул на мою кровать чистую пару своих носков. Это наша с ним старая шутка. Чуть ли не в первый день знакомства мы с Харри попали в какую-то переделку по дороге из школы. Не помню точно, в чем там было дело, но, так или иначе, он оказался без шапки, а я — без ботинок и носков. Сначала мы добрались до дома Харри, и я умолял его одолжить мне что-нибудь из обуви, так как знал, что мальчика, представшего перед придирчивым взором матери босым, ждет невообразимое наказание. Харри склонялся к отказу — все-таки наша дружба насчитывала лишь несколько часов, — но в конце концов смилостивился после того, как заставил меня скосить глаза и плюнуть через плечо в знак клятвенного обещания вернуть ботинки и носки. Позднее он признался, что не надеялся увидеть их вновь. Мне же Харри очень понравился, и я хотел продолжить с ним дружбу, а потому принес все на следующий же день.