Тайна леди Одли - Мэри Брэддон

Может, все это было так, а может, и не так; впечатление картина оставляла довольно зыбкое: будто кто-то поднес к лицу женщины источник света, расцвеченный самыми необычными огнями, и этот свет придал ее лицу новое выражение и новые черты, каких прежде в нем никто и никогда не видел. Сходство и колорит не вызывали ничего, кроме восхищения, но было такое чувство, словно вначале художник практиковался в измышлении фантастических средневековых чудовищ, а к портрету миледи приступил лишь потом, когда мозги его уже съехали набекрень, и он, сообразно их перемещению, изобразил молодую женщину в виде прекрасного злого духа.

Ее темно-красное платье, написанное, как и все на этой странной картине, с чрезмерной резкостью, ниспадало вниз крупными складками, напоминавшими языки пламени, и ее светлая головка выглядывала из пылающего нагромождения цвета, как из раскаленной топки. Много вопросов можно было задать по этому поводу, но ясно было одно: бесчисленные мазки, положенные рукою мастера, составили картину, а картина составила весьма отрадное впечатление о таланте ее создателя.

Джордж Толбойз сидел, не шелохнувшись, уже четверть часа — в правой руке подсвечник, левая упала с подлокотника и бессильно соскользнула вниз, и по тому, что он взирал на полотно остекленевшим взором, можно было подумать, что оно не произвело на него ни малейшего впечатления. Но он все сидел и сидел, не меняя позы, пока Роберт не решился наконец окликнуть его.

— Эй, Джордж, ты что, уснул?

— Почти.

— Ты простудился в том сыром коридоре с гобеленами. Помяни мое слово, Джордж Толбойз, ты простудился: голос у тебя хриплый, как у ворона. Однако нам пора возвращаться.

Роберт Одли забрал свечу у друга и спустился в люк. Джордж последовал за ним, тихий и спокойный — спокойный не более и не менее, чем всегда.

Алисия поджидала их в детской.

— Итак? — спросила она.

— Портрет мы рассмотрели, можно сказать, вдоль и поперек, — ответил Роберт Одли за двоих. — Но, говоря по правде, мне лично он не понравился. Есть в нем какая-то… чертовщина!

— Вот и я заметила то же самое, — сказала Алисия. — Мне кажется, что художник, действуя по наитию, обнаружил под обычным выражением лица иное выражение, недоступное простому глазу. Он изобразил миледи такою, какою мы не видели ее никогда, но я уверена, что такою она вполне может быть.

— Ради бога, — умоляюще промолвил Роберт, — не городи чепухи!

— Но, Роберт…

— Право слово, не городи чепухи — если любишь меня. Картина — это картина, а миледи — это миледи. Я не занимаюсь метафизикой и воспринимаю вещи как есть. И, пожалуйста, не переубеждай меня!

Он несколько раз, проявив неожиданное занудство, повторил свой страстный монолог, а затем, одолжив зонтик на случай дождя, покинул Одли-Корт, сопровождаемый Джорджем Толбойзом, который, как всегда, покорно последовал за ним. Когда они подходили к арке, старые глупые часы указывали единственной стрелкой на девять вечера. Под сводами им пришлось посторониться: мимо промчался экипаж. Это был простой одноконный экипаж, нанятый в деревне. Внезапно из его окна показалась прекрасная головка леди Одли. Несмотря на темноту, она разглядела неясные контуры двух молодых людей.

— Кто это? — спросила она. — Садовник?

— Нет, дорогая тетушка, — смеясь, отозвался Роберт. — Это ваш наипокорнейший племянник.

Роберт и Джордж стояли под аркой, пока экипаж не доехал до парадного входа, где господина и госпожу встретили удивленные слуги.

— Ночью, думаю, бури не будет, — сказал баронет, поглядывая на небо. — А вот утром она наверняка разразится.

9

ПОСЛЕ БУРИ

Сэр Майкл оказался плохим предсказателем погоды. Буря обрушилась на деревушку Одли не утром следующего дня, а в тот же день за полчаса до полуночи.

Роберт Одли отнесся к грому и молнии с тем же самообладанием, с каким относился ко всем несчастьям мира сего. Он лежал на софе в гостиной, время от времени потягивая холодный пунш и делая вид, что его чрезвычайно занимает чтение челмсфордской газеты пятидневной давности.

Джордж Толбойз сидел у открытого окна, вглядываясь в черное небо, которое беспрестанно рассекали молнии зигзагами ослепительной стальной синевы.

Джордж Толбойз был бледен, как смерть.

— Джордж, — обратился к нему Роберт Одли, вздрогнув от того, что разглядел в его лице, — ты что, боишься молний?

— Нет.

— От молний бросает в дрожь даже самых отчаянных, это не страх, это нечто такое, что заложено в самой природе человека. Потому я уверен: ты боишься молний.

— Нет, не боюсь.

— Посмотрел бы ты на себя со стороны: весь белый, лицо осунулось, глаза ввалились — призрак, да и только! Говорю тебе, ты боишься молний.

— А я тебе говорю, что нет.

— Джордж Толбойз, ты не только боишься молний, но ты к тому же изводишь нас обоих: себя — потому, что держишь свои страхи в тайне, меня — потому, что не хочешь облегчить передо мной душу.

— Роберт Одли, еще слово, и ты получишь здоровенную оплеуху!

Джордж стремительно вышел из гостиной, с шумом захлопнув дверь.

В это мгновение на улице разразился настоящий потоп.

Боится ли молний Джордж Толбойз, так и осталось недоказанным, а вот в том, что ливень ему нипочем, можно было убедиться воочию: спустившись по лестнице, он направился к выходу и, не обращая внимания на дождь, который лил как из ведра, широкими шагами двинулся на большую дорогу. Походив по ней взад-вперед минут двадцать, он вернулся в гостиницу и теми же широкими шагами направился в спальню.

— Идешь спать, Джордж? — спросил Роберт Одли.

— Да.

— Но у тебя нет свечи.

— Обойдусь.

— Да ты посмотри, на кого ты похож, парень! На тебе же нитки сухой нет! И какая чума погнала тебя в такую ночь на улицу?

— Я устал и хочу спать. Отстань от меня.

— Выпьешь теплого бренди с водой?

Джордж яростно отстранил Роберта Одли.

— Отвяжись от меня; не путайся под ногами! — воскликнул он хриплым голосом, похожим на воронье карканье, и Роберт Одли тут же припомнил, что подобное он уже слышал три часа назад в дядюшкином доме.

И все же Роберт последовал за Джорджем в его спальню, но тот захлопнул дверь прямо перед его носом.

— Должно быть, он сердится из-за того, что я подметил его страх перед молниями, — пробормотал Роберт Одли и как ни в чем не бывало вернулся на свою софу.

Когда Роберт проснулся на следующее утро, погода уже утихомирилась: в воздухе разливалась такая благодать, словно она хотела извиниться за ночной разбой.

Джордж Толбойз поджидал друга, сидя за обеденным столом. Бледность по-прежнему не сходила с его лица.