Песни с темной стороны - Роман Дих

Потом в их отношениях произошли странные изменения: человек и бесовка стали часто вздорить, ругаться, причём она не стеснялась в выражениях. Со стороны, если бы их кто-то видел, это выглядело бы забавно: на человека злобно кричит непонятное рогатое существо. Но ему не было смешно, ему было тяжело от постепенно наступающего прозрения — человеку и бесовскому отродью никогда не жить вместе.

И последней каплей стало завершение одной такой ссоры, когда зверёк-бесовка сорвала со стены портрет его покойной дочери и стала топтаться по нему, изрыгая площадную брань, а потом прыгнула к себе в коробку и уснула как ни в чём не бывало.

А его после увиденного святотатства охватил дикий гнев, он подхватил коробку, где мирно почивала дьявольская зверушка, бегом спустился с горы к морю и вытряхнул содержимое коробки на песок, причём бесовка даже не проснулась.

Он положил бесовку на один из прибрежных валунов, подобрал с песка камень-голыш покрупнее, и одним ударом размозжил голову своей звероподобной подруги, потом, уже совершенно не владея собой, перебил ей и лапу, ту, что когда-то излечил. И с изумлением увидел, как бывший невинный с виду зверёк на глазах превращается в тварь из его кошмара, пившую по ночам кровь из его сердца.

Он кинулся прочь от этого места, и вернулся в свой дом в скорби, ему всё же жаль было свою бывшую подругу. А ночью, когда он собирался уже отходить ко сну, со двора послышался многоголосый крик, и в свете полной луны он увидел множество бесов, возглавляемое нагой безобразной женщиной с разбитой головой. Она буквально прилипла к оконному стеклу, крича что-то несуразное, а пришедшие с нею принялись утешать её и поносить на все лады хозяина дома. Женщина же принялась петь дикие песни о пирогах с ядом, о каких-то офицерах и врачах… Он едва мог уснуть под крики бесов.

Так продолжалось несколько месяцев: днём он чертил на дверях и окнах своего дома оградительные знаки, чтобы хотя бы так препятствовать появлению нечисти, ночью же его дом сотрясался от ударов и криков, и стены звенели от мерзкого пения.

Однажды он спустился со своей горы в город, немного развеяться и передохнуть от бесовской напасти. А когда вернулся, с изумлением обнаружил, что его дома нет: за одну ночь отсутствия бесы разрушили. Покопавшись в руинах, он собрал то немногое, что уцелело после разгрома, и вернулся в город, где вскоре нашёл себе другое жилище.

В первую же ночь на новом месте ему приснился сон: бесы отвергли его бывшую подругу, потому что она после уничтожения его дома перессорилась и со своими соплеменниками. И она скитается по морскому берегу возле того места, где он её когда-то нашёл, не нужная ни бесам, ни людям, рыдает и осыпает его проклятьями, и воздвигает по всему берегу могильные холмы с пустотой внутри. И ему не было теперь жаль бесовку, даже во сне.

.. И словно уходили на миллионы километров

…Мучительно-щемяще-сладостно-неописуемо, когда мы с тобой сплетались в одно, и казалось, всё вокруг нас наполнялось той силой любви, что источали наши тела, а потом долго лежали в изнеможении (слова ни к чему, нет, нет), потом ты одевалась. «Не смотри, не нужно…» — и я покорно отворачивался, хотя хотел посмотреть.

Я и в постели, перед тем как кинуться на тебя со всей страстью, что пробуждало твоё смуглое тело, моя дорогая, вначале набрасывался на тебя мысленно, поедая глазами твою грудь, молодую и упругую (сколько же тебе лет… лет… я не знаю твоего возраста и мне это не нужно, правда?) Гладкие руки, живот… а потом неистовые наши объятия, безумные ласки, распаляющие… похоть? Нет, нечто большее, твоё и моё сознания сплетались в одно ещё во время обоюдных ласк и словно уходили на миллионы километров от этой постели в твоей съёмной квартирке, от города, страны, Земли, за миллионы световых лет мы парили… И уже там сливались своими высшими телами друг с другом. А наши земные оболочки вели себя как положено земным — хищник набрасывался на вожделенную добычу, и добыча нисколько не сопротивлялась, она сама становилась хищником, и поглощала данное ей вместе с владельцем… И, наконец, восторженный вопль двух победивших друг друга существ отзывался в стенах комнаты.

Я тоже одевался, ты запирала скрипучую дверь квартиры (идиллия кончилась — подтверждало хрюканье ключа в замке, и на меня накатывала нелепая злость на простенький металлический механизм, будто злорадствующий), мы спускались на улицу и долго гуляли по вечереющему городу, словно дети, взявшись за руки.

Заходили в какое-нибудь кафе, они часто переполнены в это время, но для нас всегда почему-то находился столик. Ты пила своё белое сухое, а я всё не мог налюбоваться тобой, как пацан семнадцатилетний, с глупой, должно быть улыбкой… Если бы не кем-то когда-то созданные морально-этические нормы, я бы взял тебя прямо тут, на столике, грубо задрав подол твоего чёрного платья, (ты всегда любила чёрное), словно изголодавшийся солдат в захваченной деревне берёт поселянку. И твой крик, если бы ты кричала от неожиданности и стыда, что ЭТО происходит прилюдно, только подстёгивал бы меня…

Сказка заканчивалась, когда мы доставали свои телефоны, чтобы вызвать такси. Ты никогда не позволяла мне заказать для тебя машину, и я никогда не знал, куда ты едешь — к себе ли, нет. И, странное дело, не ревновал тебя ни капли.

Я же прозаически направлялся домой, к жене, Люсе драгоценнейшей — как я периодически заверял её, и сыну тринадцатилетнему. Я открывал дверь своим ключом, Люська обычно сидела перед телевизором, или же слушала музыку — стоны сладкоголосых певичек-шлюх и безголосых полупокеров под однообразный ритм. Она поднимала на меня глаза: «Ну что ты долго так, опять на работе?..» — задавала традиционный вопрос и получив аналогичный ответ, сообщала, что ужин на кухне. Словно рыба в аквариуме, мелькала мысль, пока я шёл на кухню. Есть обычно не хотелось, и, поковырявшись для вида в еде, я потихоньку сваливал её в пластиковый пакет и отправлял в мусорное ведро, чтобы не было лишних подозрений.

Нет, я был, полагаю, добросовестным мужем и отцом. Деньги в дом, и супруге уделял внимание, меня и на неё хватало, на традиционную супружескую «палку перед сном». Просто, когда исполнял супружеский долг, я крепко зажмуривался и представлял Тебя, в то время как входил в жену, и в мозгу загорался маленький огонёк, тёмный огонёк нашей с Тобой страсти, а жена в это время охала. Полные женщины, как моя Люся, быстрее достигают оргазма, и огонёк угасал. Люся вскоре засыпала, прихрапывая, и я следом за нею.

Дитё наше чаще всего у себя в комнате резалось в одну из бесчисленных своих игр, или просто лазило в долбаном Интернете. Меня меньше всего интересовало, где там чадушко шарахается. Нет, периодически я конечно, как добропорядочный семьянин, устраивал сыну разносы, чаще для порядка: «я в твои годы!..», «Бля, нынешнему поколению ничего не надо…» — так я по-отечески наставлял изредка, чаще всего за провинности, чаще всего по выходным. И прыщавое худое чадо в жёлтой майке с дебилоидным каким-то рисунком и камуфляжных штанах, из которых сын в последние дни не вылезал, покорно опускало длинноволосую башку, краснея и блудливо взглядывая на меня и в сторону, мол «Пизди, пизди, папаша, всё равно, по-моему, будет!».