Конец ордена - Вадим Сухачевский

Комиссар белый весь, знает, что дело для него "вышкой" пахнет, однако за свое держится:

— Совершенно не понимаю, товарищ Серебряков, я-то здесь при чем?

Арнольд Иванович ему – вроде как даже с сочувствием:

— Да при том, при том, Пал Аркадьич! Когда и после таких угроз бандиты своего добра не получат – смекнут, к чьим рукам оно прилипло. А мы-то с вами, Пал Аркадьич, оба это хорошо знаем, не так ли? И если девчушка из-за этого погибнет безвинно – я, поверьте, не стану молчать.

Затрясло комиссара мелкой дрожью. Как лист осенний прошелестел:

— Не губите, товарищ Серебряков…

— Да я и не собираюсь вас губить, — спокойно сказал Арнольд Иванович. — Другой, право, заботы нет, как вас губить. У вас и выход есть – проще не придумаешь. Прямо сейчас отдайте все этой девчушке, а она, когда воры к ним в дом снова заявятся, все им и отдаст – мол, нашла случайно вчера в подполе. И сама жива останется, и на вас никакого намека. По-моему, единственное разумное решение, так что уж давайте, Пал Аркадьич, а не то…

— Да, да, конечно!.. Сейчас!.. — Комиссар метнулся в комнату, не было его довольно долго, наконец вынес большой узел, протянул его трясущимися руками: — Вот, товарищ Серебряков. Слово большевика – здесь все до грамма!.. Но только – заклинаю вас!..

— Все в порядке, — невозмутимо отозвался Арнольд Иванович. — Можете не тревожиться, поскольку все разрешилось самым наилучшим образом. С вашей стороны это было разумно. Держи, Катюша. — И он, как пустяковину какую-нибудь, протянул тяжелый узел этой самой Катюше (Виктору, стало быть). — Не извольте гневаться, Пал Аркадьич, за поздний визит. Желаю здравствовать.

Комиссар закивал, но произнести ничего не мог – все еще трясся. Оставив комиссара трястись в одиночестве, они покинули дом.

Лишь когда у себя на Мясницкой вывалили содержимое узла на стол – там было, наверно, с полпуда и золотых вещей, и перстней да серег с каменьями – Арнольд Иванович с облегчением вздохнул:

— Ну вот, теперь, похоже, послезавтра сполна расплатимся, пускай приходят. — И лицо его только сейчас из серого, землистого стало обретать живой цвет.

…Ах, слишком рано он возрадовался!..

Если б знать, если б только знать!..

На другой день, вернувшись из школы, Виктор еще прежде, чем вошел в дом, каким-то чутьем самому ему непонятным вдруг учуял беду…

Потом уже, когда вошел… Все стало ясно сразу!

Квартира выглядела так, словно по ней прокатился ураган. Все было перевернуто вверх дном, ящики письменного стола торчали наружу, паркетины местами выдраны, бумаги и книги валялись на полу. А главное – сейф был распахнут и внутри него зияла черная пустота. Ни денег, лежавших в нем раньше, ни тем более узла с драгоценностями, разумеется, там не было.

Это после он понял, как все могло произойти. Воры, верно, о чем-то догадывались и следили за домом комиссара. А когда увидели выходящего из комиссарского подъезда Арнольда Ивановича и девчушку с тяжелым узлом, проследили и за ними. Как они с Арнольдом Ивановичем были в тот вечер на радостях неосторожны! Как могли два орденских архангела не почуять слежки за собой?!.. Но еще прежде, чем он обо всем этом подумал, только одно слово крутилось в голове. Это слово было: "Погибли!.."

И то же самое: "Погибли!" – было в глазах у Арнольда Ивановича, когда тот вечером вернулся со службы… Нет, вслух он говорил, что время еще есть – к завтрашнему дню, когда те двое придут, еще что-нибудь придумается, но лицо у него снова сделалось землистым, и: "Погибли! Погибли! Погибли!" – не переставало читаться в глазах.

Виктор сказал, что завтра добудет наган, тогда они смогут за себя постоять.

— Да, да, наган – это хорошо, — рассеянно отозвался Арнольд Иванович. — С наганом мы уж – как-нибудь… Впрочем, — сказал, — утром ты в школу ступай, они придут только вечером. Может, еще и без нагана обойдется…

А ведь знал наверняка, что визит состоится не вечером, а утром. Просто берег Колобуила – сейчас-то он, Виктор Арнольдович, это ясно понимал…

Но тогда ему поверил и утром ушел. Не в школу, понятно – не до нее. Ушел наган добывать.

Наган-то имелся – еще будучи Федулой он его во время облавы на Сухаревке под кустами нашел. Тогда же его на другом конце города, завернув в промасленную бумагу, в земле и зарыл.

Место, где зарыл, отыскал сразу, потому что в свое время ножом сделал метки на трех деревьях, между которыми оружие было закопано. Только, несмотря на промасленную бумагу, наган совсем заржавел. Часа три ушло у Виктора на то, что отчищал его керосином и маслом оружейным смазывал. Поскольку вокруг был глухой лесопарк и вокруг ни души, Виктор даже рискнул наган опробовать – пальнул по шишке на дереве один раз. Шишку не сбил – промазал; но револьвер работал вполне исправно.

Имея его в кармане, Виктор почувствовал себя немного спокойнее и заспешил на Мясницкую. Прикидывал так: когда он вернется, Арнольда Ивановича еще не будет дома, тот куда-то собирался уходить, поэтому он сможет спрятаться в шкафу у него в кабинете. Замрет там, как мышь; сколько надо, столько и просидит, не шевелясь. А если вдруг начнется – что именно "начнется", он себе так и не представлял – но если начнется, он с наганом тут как тут. И тогда – только держитесь, гады!..

Однако, подходя к дому, понял, что ошибся. Из окна на всю улицу разносилось "Шествие троллей" – значит, получалось, Арнольд Иванович был дома…

И сердце в тот миг ничего почему-то не подсказало Виктору…

Вот когда слегка сжалось – когда он, войдя, уловил странный, неприятный запах. Пахло почему-то помойкой и нечистым человеческим телом. Не могло в доме у Арнольда Ивановича пахнуть так!..

— Это я! — крикнул Виктор с порога.

Но никакого ответа не последовало.

Теперь уже сердце колотилось вовсю. С наганом в кармане, держа палец на курке, он двинулся на звук музыке. Лишь теперь впервые она казалась ему зловещей…

Наконец открыл дверь кабинета – и увидел…

Странно, что не свалился в обморок. Ибо ничего страшнее не видел никогда…

На пол натекло много крови, и она еще продолжала течь…

Арнольд Иванович был распят на стене – руки и ноги прибиты толстыми строительными костылями. А пятый костыль торчал у него из живота, с него-то кровь и лилась струйкой на пол.

И гремела во всю мощь музыка из граммофонной трубы – кружились, кружились, плясали, неистовствовали разбушевавшиеся тролли

Но еще страшнее было, когда Арнольд Иванович вдруг открыл глаза. В них уже стояла смерть, но глаза были все еще живые. И что-то он прохрипел со стены…

Потом уже Виктору как-то придумалось само по себе, что те последние слова были: "Отомсти за меня…" И была, была потом месть Колобуила, страшная месть. Воры, укравшие узел, за год исчезли все один за другим. Сколько цепей для этого пришлось выстроить! А с главарем шайки случилось самовозгорание – вдруг ни с того ни с сего загорелся, как факел, и заживо сгорел дотла.

Только с теми двоими, с королем нищих и с императором помоек, расправиться Колобуилу так и не удалось. Даже близко к ним подобраться – ох как не скоро еще получилось… Теперь вот подобрался – да что толку?.. Может, новый, более расторопный Колобуил справится с ними… Хотя и то вряд ли. Сильны, слишком сильны были их помойные империи и нищенские королевства!..

И Арнольд Иванович, архангел Селафиил, даже умирая, это понимал. И последние слова его были вовсе не "отомсти". Нет, он сказал в тот миг другое.

— Сними пластинку… — проговорил он перед тем, как навсегда закрыть глаза.

И не было больше Селафиила. Оставался только орденский архангел Колобуил, обреченный, как и было сказано двести лет назад магистром Прошкой, на одиночество. Начиналась еще одна его новая жизнь..

БЕЗ НАЗВАНИЯ

…Но, архангел, одиночество твое – и лучшая тебе награда, ибо страшиться можешь лишь за себя самого.

И опять, когда вставлял ключ в замок, услышал, как за дверью беснуются тролли. Значит, Колобуил успел за это время у него побывать. Впрочем, Виктор Арнольдович и с самого начала знал, что разбивать пластинку не выход – неминуемо появится новая. Да если б и не было пластинки, она все равно звучала бы у него в ушах. Вопрос был в том, откуда Колобуил мог знать, что у него, у Виктора Арнольдовича, с этой пластинкой связано. Казалось, что, если бы он это понял, то и Колобуила смог бы выявить. Однако никакие мысли на сей счет в голову пока не приходили.

Выключив проигрыватель, Серебряков заглянул в стенной шкаф. Как он и ожидал, конверта с райским яблочком на полке не было. Стало быть, его послание уже у Колобуила. Теперь интересно, что он ответит и когда.

Виктор Арнольдович взглянул на часы. Было уже шесть вечера, а Наташа, помнится, обещала вернуться из библиотеки в пять. Что ж, могла и задержаться. Серебряков сейчас чувствовал не столько беспокойство за нее, сколько пустоту в доме, от которой за время, что Наташа жила у него, он как-то уже отвык.