Ретушер - Дмитрий Стахов

Меня распирало любопытство – что за фотография лежала у него на столе?

– Ну?!

– Мне нечего сказать! Нечего!

– Очень хорошо. – Он закурил. – Тогда расскажи, как ты провел день.

– Какой?

– Вчерашний, голубчик, вчерашний!

– Весь день я работал. Был у себя в мастерской. Приезжала Алина, потом она уехала. Потом я отправился в ресторан. Все.

Он выдвинул ящик, достал фотографию Минаевой.

– Это ее звали Алина?

– Нет. Дело в том, что Алина…

Он спрятал фотографию, а другую, лежавшую на столе, перевернул: на фотографии был совершенно незнакомый мне человек в кожаной куртке, с широкими плечами.

– Знаешь его? – постукивая по фотографии пальцем, спросил лысый.

– Этого не знаю, но, когда я подъезжал к ресторану, видел таких же, в двух машинах. Они и стреляли. Наверное…

– Этот стрелять не будет, – пряча фотографию плечистого в ящик, сказал лысый, вынул из ящика бланк и начал его заполнять.

– Кстати, как вы спали? – взглянув на меня так, словно видел впервые, и переходя на «вы», спросил он.

– Плохо, – ответил я.

– Сон – второе здоровье, Генрих Генрихович. А вам здоровье – ох как нужно! Ну, – он пододвинул бланк ко мне, – распишитесь вот здесь. И здесь.

Я взял ручку, привстал со стула.

– Где?

– Здесь. И здесь. Я расписался.

– На вашем месте я бы всегда читал то, под чем ставлю подпись, – лысый улыбнулся и показал мелкие желтые зубы. – Но все равно – до свиданья. Мы вас вызовем.

Глава 7

Сейчас я сижу и жду. Мы договаривались. Она должна прийти.

Вернее всего, она придет не одна, а с каким-нибудь молодцом, способным переломить меня одним отработанным приемом. Или – с двумя цепкими и бесстрастными профессионалами, которые устроят мне пятый угол. Сколько их будет – неважно. Важно другое: они приложат все силы, все умения, заставят меня подчиниться, а потом – уберут. Пусть я никогда и не попаду под подозрение, но они ни за что не оставят в живых свидетеля-исполнителя.

То есть – меня.

Она, я уверен, придет. Она не может довериться плечистым молодым людям. Ей нужно будет лично убедиться в том, что я выполнил все их распоряжения. Проследить, чтобы остатки моего архива, все мои и отцовские бумаги, фотографии, прямо или косвенно говорящие о нашем наследственном даре, были уничтожены.

А еще она будет искать свои фотографии: кому охота идти вслед за человеком, которому ты же и подписал смертный приговор?

Несомненно, она уже давно догадалась: я вышел из-под контроля и в любой момент могу начать свою собственную игру. Да, я еще могу ее удивить, но все-таки было бы лучше, если бы она пришла одна.

Пусть, пусть ее сопровождающие, пока суть да дело, ждут на улице, в скверике, на скамейке. Как эти ребята умеют посадить свое мускулистое тело! Никогда не сутулятся, не наклоняются вперед, никогда не ставят локти на колени. Они сидят основательно, широко раздвинув ноги. В их позах есть некий мистический смысл: их сокровенное, их промежность открыта, распахнута к миру, из нее как бы исходит их мужская, всесокрушающая сила.

Она же будет виться вокруг меня, будет оправдываться, будет говорить, что произошло недоразумение, что я ее неверно понял. Будет ласкаться как кошка. Выгибать спинку и обижаться: почему я ее не глажу?

Чтобы подозрения не усиливались, придется погладить. Да я, признаться, и сам этого хочу, но кто их знает, что они там напридумывали? И вот в самый разгар наших ласк войдет молодой человек, с лицом непроницаемым и спокойным, – с ключами у них, хоть я и поменял замки, проблем не было и не будет – сыграет обиженного, оскорбленного, брата, покинутого и ревнующего любовника, причем – неумело, переигрывая или, наоборот, топорно, плоско.

Он схватит меня за горло. Встряхнет. Мои шейные позвонки хрустнут. Последнее, что я увижу, будет ее равнодушная маска: извини, я не виновата, виноват ты сам, это твой и твоего отца дар, так уж получилось. Ничего не попишешь.

Мое тело будет валяться на полу. Проходя мимо, к выходу, она лишь равнодушно передернет плечами.

Строго говоря, у меня нет выхода.

Я, конечно, могу использовать скребок до ее прихода, но кто знает, сколько придется ждать освобождения от оригинала. К тому же есть те, кто стоит за нею. Поэтому убери я ее, не убери – ничего для меня не изменится. Мне не ускользнуть, а фотографий всех прочих, молодых и плечистых, ее хозяев или компаньонов, у меня нет. Я человек – хотя с таким даром вряд ли ко мне применимо столь простое и одновременно столь сложное определение – конченый. Песенка моя спета. Я загнан в угол.

Тем не менее, когда я был отпущен лысым оперативником, оптимизма во мне было больше. Просто так все закончиться не могло, в проявлениях дара уже не было ничего случайного, они, эти проявления, выстраивались в ряд, в магистральную линию, но главным тогда было чувство приближения к повзрослевшей, ставшей такой близкой Лизе.

Я был полон неясных надежд. Не беда, что звали ее не Лиза. Не в имени было дело. Мне казалось, с ее помощью я смогу выкарабкаться, избавиться от переходящего в явь наваждения.

Я сразу поехал к отцу. Причиной тому была не только уверенность, что связь между смертью этих людей и выполняемой мною работой существует. В квартире отца я надеялся встретить Таню.

Оказалось – напрасно. Она – или они – уже поставили на моем отце крест, он уже был для них смертельно опасен, они уже проверили и убедились: я полностью унаследовал дар отца, но в отличие от него не имею того эмгэбэшного опыта, а значит – той изворотливости, того мастерства, которыми обладал мой отец.

Отец отказался, я – еще нет. И они думали – не откажусь.

Я въехал, как обычно, во двор. Ни о какой слежке не думая, сразу, машину толком не заперев, влетел в подъезд. Забыв про лифт, перепрыгивая через ступени, помчался наверх по лестнице.

У двери квартиры, вспомнив об отцовском приспособлении, тщательно, одновременно успокаивая дыхание, встал на красные плитки, потянулся к звонку, проверил, правильно ли я стою, и только после этого нажал на кнопку.

Динамик не включился! Я нажал на кнопку еще раз: тот же эффект.

Я постучал в дверь костяшками пальцев, потом – кулаком. За дверью была тишина. Весь дом, казалось, ждал, что я предприму, а я никак не мог осознать, что случилось нечто, заставившее отца покинуть раковину и выползти на открытое пространство.

В противоположном конце площадки приоткрылась дверь квартиры, из-под больших седых бровей на меня зыркнул какой-то маленький желтолицый старик.

– Простите, э-э, простите! – Я повернулся к нему, но открывшаяся было дверь с грохотом закрылась, с внутренней ее стороны загремели засовы, звякнула цепочка.

Спокойной жизни я старику не дал: пересек лестничную площадку, позвонил в его дверь. Он, видно, стоял по ту сторону, наверняка изучал меня через глазок.

– Что нужно? – послышался из-за двери его голос, надтреснутый и басовитый.

– Вы не видели – ваш сосед никуда не выходил?

– Говорите громче, я плохо слышу.

Приблизившись к двери вплотную, я повторил свой вопрос.

– Нет, – ответил он. – Нет! Но к нему, к нему приходили, приходили к этому чертову Миллеру!

– Кто? – с надеждой спросил я.

Дверь неожиданно, чуть не ударив меня по скуле, распахнулась, я отскочил назад и увидел, что старик хотя и действительно невысок, но зато крепок и жилист. Голубая застиранная майка, коротковатые домашние брючки. Он был босиком. Здоровенные ступни, ногти блестящие, выпуклые. Он меня не боялся.

– Такие же, как и вы. Господа-а, – насмешливо пожевывая губы, проговорил он. – Трое. Звонили долго, фотографировались перед его дверью. – Он вдруг напрягся. – А вы кто, собственно? – спросил он. – Из милиции?

– Нет.

– Из КГБ?

– Нет. Да и КГБ уже не существует.

– Ой ли? Вы, деточка, наивный. Так кто вы?

– Я сын, сын вашего соседа.

Мой ответ вызвал совершенно неожиданную реакцию: старик потянул на себя дверь, накинул цепочку, поверх цепочки зыркнул на меня и гаркнул так, словно командовал полковым смотром:

– Вон!

После чего дверь захлопнул.

Через арку я вышел на улицу, но там остановился в нерешительности: надо было искать отца, надо было что-то предпринимать, но что именно – я понятия не имел. Пройдя мимо входа в кинотеатр, я дошел до угла.

Куда же он мог пойти? Тем более сейчас, днем, когда он обычно или сидел в большой комнате с газетой, или перебирал свои бумаги.

Я пересек идущую вдоль реки улицу, поднялся на мост; подойдя к парапету, посмотрел на набережную: по ней, удаляясь от моста спиной ко мне, двигалась фигурка очень похожего на отца человека.

– Папа! – крикнул я.

Человек не обернулся. Он втянул голову в плечи и ускорил шаг.

– Папа! – Я сорвался с места, расталкивая прохожих, побежал за ним, но пока я пропускал сворачивающую на улицу машину, пока перебегал на другую сторону, он исчез.

Навстречу по тротуару шли люди, мне пришлось выбежать на проезжую часть, и тут меня чуть было не поддела машина. Водитель затормозил, нажал на сигнал, высунулся из окошка.