Избранное - Даниил Хармс

Только четверть дыма.

V. — Федя, а Федя!

— Что-с?

— А вот я тебе покажу "Что-с"! (молчание)

— Федя, а Федя!

— В чем дело?

— Ах ты, сукин сын! Еще в чем дело спрашиваешь.

— Да что вам от меня нужно?

— Видали?! Что мне от него нужно! Да я тебя мер завца за такие слова… Я тебя так швырну, что по летишь сам знаешь куда!

— Куда?

— В горшок. (молчание)

— Федя, а Федя!

— Да что вы, тетенька, с ума сошли?

— Ах! Ах! Повтори, как ты сказал!

— Нет, не повторю.

— Ну, то-то! Знай свое место! Небось! Тоже!

VI. Я подавился бараньей костью.

Меня взяли под руки и вывели из-за стола.

Я задумался.

Пробежала мышка.

За мышкой бежал Иван с длинной палкой.

Из окон смотрела любопытная старуха.

Иван, пробегая мимо старухи, ударил ее палкой по морде.

VII. Жалобные звуки испускал Дмитрий.

Анна рыдала, уткнувшись головой в подушку.

Плакала Маня.

1937 год.

— 95

О ЯВЛЕНИЯХ И СУЩЕСТОВОВАНИЯХ

1. Художник Миккель Анджело садится на груду кирпичей и, под перев голову руками, начинает думать. Вот проходит мимо петух и смотрит на художника Миккель Анджело своими круглыми, золотисты ми глазами. Смотрит и не мигает. Тут художник Миккель Анджело поднимает голову и видит петуха. Петух не отводит глаз, не ми гает и не двигает хвостом. Художник Миккель Анджело опускает глаза и замечает, что глаза что-то щиплет. Художник Миккель Анд жело трет глаза руками. А петух не стоит уже больше, не стоит, а уходит за сарай, за сарай на птичий двор, на птичий двор к своим курам.

И художник Миккель Анджело трет глаза руками, поднимается с груды кирпичей, отряхает от штанов красную кирпичную пыль, бро сает в сторону ремешок и идет к своей жене.

А жена у художника Миккель Анджело длинная-длинная, длиной в две комнаты.

По дороге художник Миккель Анджело встречает Комарова, хвата ет его за руку и кричит: "Смотри!"

Комаров смотрит и видит шар.

"Что это?" — шепчет Комаров.

А с неба грохочет: "Это шар."

"Какой шар?" — шепчет Комаров.

А с неба грохочет: "Шар гладкоповерхностный!"

Комаров и художник Миккель Анджело садятся на траву, и сидят они в траве, как грибы. Они держат друг друга за руки и смотрят на небо. А на небе вырисовывается огромная ложка. Что же это та кое? Никто этого не знает. Люди бегут и запираются в своих до мах. И двери запирают и окна. Но разве это поможет? Куда там! Не поможет это.

Я помню, как в 1884-м году показалась на небе обыкновенная ко мета величиной с пароход. Очень было страшно. А тут — ложка! Ку да комете до такого явления.

Запирать окна и двери?

Разве это может помочь? Против небесного явления доской не загородишься.

У нас в доме живет Николай Иванович Ступин, у него теория, что все — дым. А по-моему, не все дым. Может, и дыма-то никакого нет. Ничего, может быть, нет. Есть одно только разделение. А мо жет, и разделения-то никакого нет. Трудно сказать. Говорят, один знаменитый художник рассматривал петуха. Рассматривал, рассмат ривал, и пришел к убеждению, что петуха не существует.

Художник сказал об этом своему приятелю, а приятель давай сме яться. Как же, говорит, не существует, когда, говорит, он вот тут вот стоит, и я, говорит, его отчетливо наблюдаю.

И великий художник опустил тогда голову, и как стоял, так и сел на груду кирпичей.

В С Е

Даниил Дандан

18 сентября 1934 года.

— 97

ХНЮ*

Хню из леса шла пешком.

Ногами месила болота и глины.

Хню питалась корешком рога ворона малины.

Или Хню рвала побеги

Веселого хмеля, туземца рощ.

Боги ехали в телеге.

Ясно чувствовалась мощь богов, наполненных соком лиан и столетних нев.

И мысль в черепе высоком лежала, вся окаменев.

Зубами щелкая во мху,

грудь выпятив на стяги,

варили странники уху,

летали голые летяги,

подвешиваясь иными моментами на сучках вниз головой.

Они мгновенно отдыхали, то поднимая страшный вой,

в котел со щами устремляясь,

хватая мясо в красную пасть.

То снегири летели в кучу печиков,

то медведь, сидя на дереве и запустив когти в кору, чтобы не упасть,

рассуждал о правосудии кузнечиков.

То Бог в кустах нянчил бабочкину куколку,

два волка играли в стуколку таков был вид ночного свидригала,

где Хню поспешно пробегала и думала, считая пни сердечного биения.

Аскет в пустыне — властелин,

бомба в воздухе — владычица,

оба вместе — лучшее доказательство человеческого гения.

Пусть комета в землю тычется,

угрожая нарушить бег нашей материи.

И, если пена — подружка огня на черном кратере выпустит мух с небесными каракульками на лапках,

мы гордо глядим на вулкан и, в папках земных дел отмечаяя рукой астронома событие,

способное закидать дредноут лепестками вишни,

мы превратили мир в народное увеселение и всюду увеличили плотность населения.

Еще недавно кверху носом летал Юпитер,

в 422 года раз празднуя свои именины,

пока шутливая комета не проскочила в виде миски в хрустальном животе Глафиры.

Пропали быстро звездные диски,

Исчезли тонкие эфиры,

даже в пустынях арифметики не стало сил Аскету пребывать в одиночестве.

Хню шла вперед и только отчасти скользила кверху гибким станом.

Сел свет, рек звон, лесов шуршание ежеминутно удалялось.

Хню пела. Чистые озера,

кой-где поблескивали, валялись,

То с шумом пролетал опасный овод,

то взвизгивал меж двух столбов гремучий провод,

сидя на белых изоляторах. То лампы освещали каменные кочки ногам приятные опоры в пути воздушного болота,

то выли дерзкие моторы в большие вечные ворота.

Иной раз беленький платочек садился на верхушку осины

Хню хлопала в ладоши.

Яркие холмы бросали тонкие стрелы теней.

Хню прыгала через овраги,

и тени холмов превращали Хню в тигрицу.

Хню, рукавом смахнув слезинку. бросала бабочек в плетеную корзинку.

Лежите, бабочки, и вы, пеструшки,

крестьянки воздуха над полевыми клумбами.

И вы, махатки и свистельки,

и вы, колдунки с бурыми бочками и вы, лигреи, пружинками хоботков сосите, милые, цветочные кашки.

И вы, подосиновые грибы станьте красными ключами.

Я запру вами корзинку.

Чтобы не потерять мое детство.

— 99

ВЛАСТЬ

Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на велосипеде и вдруг, доехав до Казанского собора, исчез.

Знает ли он, что дано было сотворить ему: добро или зло? Или та кой случай: Один артист купил себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала эту шубу, но зато дру гой старушке, а именно своей матери, которая жила у артиста и обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу,

он сотворил, по всей видимости, зло, ибо от новой шубы столь невыносимо пахло каким-то формалином и нафталином, что старушка,

мать того артиста, однажды не смогла проснуться и умерла. Или еще: как-то один графолог надрызгался водкой и натворил такое,

что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы: что хо рошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно."

Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.

— Хо-хо, — сказал он, лежа на полу, — че-че.

Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и пло хо. С одной стороны сказано: Возлюби, а с другой стороны, сказа но: не балуй. Может, лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлю би. А возлюбишь — набалуешься. Что делать? Может, возлюбить, да не так? Тогда зачем же у всех народов одним и тем же словом изображается возлюбить — и так, и не так? Вот один артист любил свою мать и одну молоденькую, полненькую девицу. И любил он их разными способами. Он отдавал девице большую часть своего зара ботка. Мать частенько голодала, а девица пила и ела за троих.

Мать артиста жила в прихожей на полу, а девица имела в своем распоряжении две хорошие комнаты. У девицы было четыре пальто, а у матери одно. И вот артист взял у матери это одно пальто и пе решил из него девице юбку. Наконец, с девицей артист баловался,

а со своей матерью не баловался и любил ее чистой любовью. Но смерти матери артист побаивался, а смерти девицы артист не поба ивался. И когда умерла мать, артист плакал, а когда девица выва лилась из окна и тоже умерла, артист не плакал и звал к себе другую девицу. Выходит, мать ценится, как уника, вроде редкой марки, которую нельзя заменить другой."

— Шо-шо, — сказал Мышин, лежа на полу, — хо-хо.

Фаол продолжал: "Это называется чистая любовь! Добро ли такая любовь? А если нет, то как же возлюбить? Одна мать любила своего ребенка. Этому ребенку было два с половиной года. Мать носила его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили своих детей и другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока малень ких детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешенная собака,