Дойти до ада - Олег Игнатьев

— Умыться! Дайте мне умыться!

Плеснули на лицо.

— Еще! Еще! Плевок горел в глазах.

— Во рту пополощи. Противник серьезный.

Гонг.

— Плахотя-а, бей!

— Круши!

Климов с ожесточенной веселостью парировал свистящую перчатку и, не переставая следить за ногами соперника, делал все, чтобы Плахотин не подошел вплотную.

— Бе-е-ей!

Любимчика спортивного Ростова просто раздирала собственная кровожадность.

Климов прыгнул, ушел от «клинча» и увидел фингал под левым глазом Зюни. Сам не заметил, когда приварил.

«Понюхай, гад, свою губу, — злился Климов, доставая еще раз по корпусу и целя в подбородок. — Сейчас ты мне откроешь диафрагму. Ха! Вот так. Сейчас мы перестроимся и…»

— В угол!

«…по печени и в челюсть».

— В угол!

О том, что удалось заехать любимчику слева, Климов догадался лишь тогда, когда услышал: «Три… четыре…»

Элегантный рефери выщелкивал перед собой наглядно растопыренные пальцы.

— Восемь… девять… Аут!

Плахотин помотал головой и повалился навзничь.

Судья на ринге вскинул руку Климова и объявил победу.

…А били его в душевой. Их было пятеро, а он один. Как раз намылил голову, лицо… Ударили чем-то тяжелым. Вода была напористая, мелкая, и он довольно скоро сломался. Ханыг и след простыл. Сбежали. Бой Климова был заключительный, и в душевую больше так никто и не зашел…

Климов открыл глаза, потрогал голову рукой. Нет, не болела, но свет был таким убийственно-слепящим, что Климов, на мгновение разлепивший веки, вновь закрыл глаза. «Светобоязнь какая-то», — сказал он сам себе, но так, как будто говорил о ком-то постороннем. Отвращение к той реальности, которая вторглась в его сознание и враждебно требовала усомниться в праведном устройстве мира, в непогрешимо-добром восприятии людей, подкатило под сердце такой дурнотой, что Климова стало знобить.

— Я жду, — процедил чей-то голос, и Климов краем сознания уловил, что фраза обращена к нему. Сказана она была таким тоном, что нетрудно было представить себе злой, упрямо очерченный рот палача. Палача, который глумливо-медленно освобождает шею осужденного от спутанных волос или случайно завернувшегося ворота.

Климов даже обернулся, словно ожидал увидеть того, чьи пальцы он почувствовал на своей шее, но увидел лишь угол стены да мутное, истекающее каплями дождя оконное стекло… И Юлю. Она ворожила над стерилизатором, шприцем и ампулой с лекарством.

— Изупрел, полкубика!

Голос принадлежал Медику.

Юля испуганно покосилась на него и сказала, что изупрела нет.

— Тогда кубик эфедрина.

У Климова тоскливо заныло под ложечкой, и туман начал застилать его глаза. Почувствовал, что умирает.

Прерываемый ослабшим, изнуренным сердцем ток недужной крови еще гнал по жилам сокровенное тепло и чудо жизни, но Климов уже почувствовал свою смерть. Беспощадную, жестокую, цинично-подлую в своих помыслах, но очень откровенную вот в эти считанные, как удары его сердца, краткие секунды.

— Атропин.

Кто-то умножал пятнадцать на четыре и никак не мог умножить.

Постепенно пустота под сердцем стала заполняться жаром. Климов выплыл из небытия, открыл глаза.

Юля как раз отшибла пинцетом головку ампулы, и хрустнувший стеклянный звук придавал уверенности в том, что все еще не так плохо.

— Молодечек, Юля, — неосознанно пробормотал Климов и не услышал собственного голоса. Горло словно залито смолой. Да и нельзя узнавать Юлю…

— Что у него? — раздался голос Чистого, и санитар Сережа с подлой ласковостью произнес:

— Сердечко выдохлось… зажмурило глазенки…

Юля сделала еще два укола, потерла Климову виски, дала понюхать нашатырь.

Глаза их встретились.

Летучая тень, скользнувшая по ее лицу, дала почувствовать, что Климова она узнала, но не может это показать, и он ее ответно не узнал. По крайней мере, не заподозрят в сотрудничестве.

«Раскаяние не по греху», — подумал Климов и услышал голос Чистого:

— Очухался, паяльник. Оклемался.

Юля отошла, и дюжие телохранители подволокли Климова к креслу, рывком подняли с пола и усадили, сдавив плечи.

— Как огурчик.

— Вот и хорошо, — скрестил руки на груди Медик и стал напротив Климова. — Продолжим разговор?!

«Значит, меня уже пытали, — промелькнуло в мозгу Климова, — а я совсем не помню. Дело дрянь. Надо базарить, что-то говорить, иначе замордуют».

Подумал, хотел что-нибудь произнести небрежно-легкое, веселое, нисколько не обидное для всех присутствующих в кабинете, но жалкий стыд истерзанного человека, чувство пережитой смерти и обида за свою беспомощность оглушили его немотой, сдавили горло. Климова стало тошнить. Чтобы не вырвало на ковер, решил подняться, но, судорожно глотая воздух, точно астматик, еще глубже осел в кресле. Ничто сейчас не было так отвратительно, как собственная беспомощность.

В ушах послышался садистский хохот Чистого.

— Не любишь быть в замазке, мусорило.

— Не люблю, — внезапно для себя ответил Климов. — Ненавижу.

— Вот и чудненько. Заговорил. Уважил дядю.

Рука у Чистого была на перевязи. Одет он был во все цивильное, изъятое из гардероба какого-то местного босса. А в глазах — лютая ненависть. Желание разорвать на кусочки.

Словно подтверждая ощущение Климова, он повернулся к Медику и с нарочитой вежливостью попросил:

— Отдай ты его мне, а сам возьми девчонку. Вставишь клизму.

Бивший Климова озноб уже прошел, тошнота отпустила, но теперь в ушах стоял смех озлобленного Чистого.

— О'кей?

Медик подумал, посмотрел на замершую в страхе Юлю, перевел глаза на Климова, оценивающе прищурил взгляд, полез за сигаретой.

— Не спеши.

Чистый взревел:

— Да я его, ментяру, на куски… очко распорю!

— Не базлань, — спокойно чиркнув спичкой, сказал Медик. — Он мне нужен.

Чистый врезал Климову ногой по колену, ухмыльнулся. Посмотрел на Юлю, плюнул Климову в лицо, захохотал:

— Ну, я сейчас шахту ей раскурочу… Дойки оборву и жрать заставлю.

Такого бешенства в глазах Климов не видел. Дернулся и получил по скуле.

— Не взыщи.

Не глядя на Медика, Чистый сгреб Юлю за шиворот и выпихнул из кабинета.

— Пошла, курва!

«Медик обменял меня на Юлю. Почему? Что ему надо? Что задумал?» — Климов прикрыл веки.

Жуткий женский крик прервал его мысли. Климов посмотрел на Медика. Тот — на него.

— Все ясно?

В голосе слышалась уверенность в себе и в своих действиях. Медик разогнал рукой слоистый дым и сел напротив Климова. Говорил он сейчас больше для себя, чем для него:

— Теперь ты мой. Не говорю, что наш. Спешить не буду. Но своей жизнью ты обязан мне. Уже в психушке я тебя лелеял. Учил разуму. Оберегал от Шевкопляс. Иначе она, ведьма, выцедила бы всю твою кровь… по капле…

Климов понимающе кивнул:

— Редкая стерва.

— Исключительная, — согласился Медик. — Серости нам не нужны, сам понимаешь. — Он затянулся сигаретой, помял мочку уха пальцем, выдохнул вверх табачный дым. Показывал, что настроение у него отличное. Все движется по плану, приближается к цели.

— Мы с тобой одни, — сказал он дружелюбно Климову, — поэтому я откровенен.

— В чем?

Климов язвительно скривился, склонил голову.

— Во всем, — ответил Медик. — Я тебя давно и хорошо знаю. Научился понимать тебя, и ты мне нравишься. Как личность редкая, неординарная. Беда твоя в том, что ты умный. А умные других считают дураками. Поэтому не я в твоих руках, а ты в моих. И так будет всегда.

— Посмотрим, — сказал Климов.

— Разумеется, — не стал с ним спорить Медик. — Поживем — увидим. По крайней мере, у своих, — он ткнул пальцем наверх, — ты числишься как наш. Я тебя сдал. Спалил. Называй, как хочешь. В общем, действуешь ты согласно нашим планам. — Он впервые улыбнулся. — Заминировал въезд в город, взорвал скалы, начисто отрезал городок от мира. В лоб теперь нас не возьмешь. Мы в кольце гор. А сбрасывать на нас десант — пустое дело.

— Почему? — обескураженно пожал плечами Климов. — Вполне возможно. — Он уже злился на себя за «маленькое шоу».

— Потому, — ответил Медик. — Думай сам. Если они, — он снова показал наверх, — пойдут на это…

— Запросто.

— …мы взорвем штольню.

— Аммонал?

— Зачем? Взрывчаткой ты уже распорядился. Взорвем газ.

Глаза у Медика стали пустыми.

— Какой газ? — не понял Климов.

— Самый настоящий. Боевой. Почти такой, каким ты накачал пакет и отравил парня. — Взгляд Медика стал жестким, беспощадным. — Удушающий газ. «Си-би-зет». Знаком с таким?

Климов пытался понять, каким образом в бомбоубежище или в восьмую штольню попали цистерны с мгновенно действующим смертельным газом. Он потер ушибленное колено, тяжело вздохнул. Десантный «камуфляж» с него сняли, он сидел в своем костюме, без ботинок, босиком. Галстука не было. Брючного пояса — тоже. Нащупав в кармане платок, вытер лицо. Все это он проделал вяло, равнодушно, безвольно.