Тройная медь - Алексей Чупров

Дом этот в тихом переулке, с отдельным, прямо из палисадника, входом, так что трудно было поверить в его, существование в самом центре Москвы, мучительно напомнил Федору детство. Они тоже жили в таком доме, правда, в бревенчатом, но, как и этот, двухэтажном, с такой же крутой деревянной лестницей наверх, в кабинет отца. Забраться туда было великой радостью, и все казалось таинственным и значительным: и ружья отца, и морской бинокль, и модель трактора, и старинные книги о животных и растениях, о Земле...

Но отличился он на дне рождения так, что, верно, Ирина Сергеевна навсегда ему запомнит, да и чем это обернется в отношениях с Аленой — непонятно.

Знакомый Ирины Сергеевны, тот самый Дима в меховом жилете, который доказывал Анатолию Сергеевичу, что нам у Запада еще учиться и учиться, уже собираясь уходить — он сказал, что опаздывает на какой-то посольский прием,— вдруг обратил внимание на Алену.

Федор стоял с Аленой у окна, рассматривая висевшие в простенке африканские маски, задумчивых чертей, отполированных до странной живости, и слушал, как Алена что-то о них рассказывает, не понимая толком сути слов, но переводя звуки ее голоса в желанный ему смысл.

Дима подошел к Алене как-то боком, крадучись, так что Федор подумал, он шутит, и вроде бы в шутку обхватил ее одной рукой за талию и, сказав с придыханием: «Что за прелесть!» — протянул было другую руку к ее подбородку.

Но Федор, повинуясь взгляду жалобных Алениных глаз, в исступлении мгновенно перехватил его руку и с такой силой сжал ее, что от смугловатого Диминого лица отхлынула кровь.

«Суши весла!» — сказал он Диме тихо. Плевать ему было, что Дима ходил здесь королем, что наверняка перебрал шампанского, что был старше него; если бы не страх, остекленивший черные Димины глаза, Федор бы врезал ему на память, на хорошую память.

Но подоспела Ирина Сергеевна и, конечно, не разобравшись в том, что произошло — не могла же она вступиться за человека, который так обошелся с ее дочерью,— сказала Федору, едва сдерживая раздражение: «Свою силу вы можете испытывать в другом месте и на своих приятелях…»

И Дима, отвернувшись от Федора и растирая руку, проговорил капризно и зло: «Ирэн, при покойном Сергее Ивановиче подобных обалдуев,— он боднул головой воздух в сторону Федора,— здесь просто не могло возникнуть. Это был д о м. Я всегда благоговейно...— Он снова повернулся к Федору: — Скажи спасибо, что ты в этом доме...»

До сих пор Федор был рад, что удержался от прямого удара правой. Удержался, поняв по вспыхнувшему красными пятнами лицу Ирины Сергеевны, по ее потерянной улыбке, что в чем-то Дима достал ее до живого. Торопливо начал он было подбирать слова извинения, но Алена сказала холодно и твердо: «Прости, мама. Наше с Федором время истекло. У нас билеты...»

Куда билеты, какие билеты?! Не было у них никаких билетов. А от этого «наше с Федором», с неожиданной бесповоротностью объединившего их в глазах ее матери, и этого Димы, и подошедшего к ним из другой комнаты красавчика студента, с которым Алена ездила в Дагестан, Федор запаниковал. И надо было уходить с Аленой, и так неловко было почему-то остаться наедине с ней, что и уходить не хотелось... Анатолий Сергеевич собирался показывать свой фильм о заповедниках и слайды из прежних поездок; с кухни соблазнительно тянуло жареным мясом; разговаривали, спорили, смеялись доброжелательные друг к другу люди, и он представлял себя среди них не чужим...

Заготовка вращается в центровальном приспособлении, но внезапно в ее равномерное гудение врывается пронзительный писк от станка Чекулаева.

«фреза полетела,— морщась, думает Федор,— менять надо...» Он смотрит в сторону Чекулаева и видит, как Бабурин, на каждом шагу распахивая коленями полы зеленого халата, со злой стремительностью чешет к пульту управления чекулаевского станка, вырубает его и оборачивается к Чекулаеву, все в той же позе, но со свежей сигаретой сидящему на стуле и словно не замечающему приближение мастера. «Сейчас начнется,— думает Федор.— Какой смысл перед перерывом ругать человека, и на обед настроение испортится и на работу после обеда».

В ту же минуту и другие станки затихают. Обеденный перерыв подкатил незаметно, будто и не понедельник. Из своей будки под крышей по железной лестнице спускается молоденькая бледная крановщица в спецовке, в ватнике, в пестрой косынке... Пора. Федор поочередно останавливает свои станки, быстро очищает их от стружки.

—А на хрена мне эти шесть рублей в день? — слышит он крик Чекулаева.— Какой нормальный человек за шесть рублей вкалывать будет? Ты?! Он?! — Он указывает пальцем в сторону Федора.— И он не будет. На моей сознательности выехать хотите.

—Ты мне не тычь,— не без некоторой осторожности говорит Василий Гаврилович.— И не ори, здесь не базар...

—Девять, куда ни шло. Я согласный... Только на этой лайбе,— Чекулаев носком тяжелого ботинка тычет в серую кучу стружек у станины фрезерного,— никому их не выдоить. Голяк! Не можете расценки повысить — не моя тоска. Вы мне обязаны дать заработать...

—Эй, будущий бригадир,— поманил Федора Василий Гаврилович,— можно на пару слов?

—Почему бригадир? — боком пробираясь между станками и подходя к ним, невольно спросил Федор и заметил, как Чекулаев покривил в усмешке губы.

—Есть такое мнение,— по обыкновению желая показать свою близость к начальству, значительно произнес Василий Гаврилович, поднял руку и слегка прошелся пальцами по растрепавшемуся коку. Со слов Чекулаева он знал, что Пожарский говорил с Федором об организации комплексной бригады, и считал вопрос решенным.— Будем создавать в цеху бригаду на подряде, а бригадиром, естественно, тебя. Ты у нас не то что некоторые.— Он выразительно посмотрел на Чекулаева.— Ты и многостаночник и рационализатор. К тебе массы присматриваются. Тебе и карты в руки.

«Я еще и согласия не дал, а Пожарский уже Бабурина подключил,— с некоторой обидой подумал Федор.— Бабурину-то в такой бригаде какой интерес?»

—Не знаю,— сказал он.

—Узнаешь, когда начнешь командовать и захочешь, чтобы как лучше было, а тот же Чекулаев примется перед тобой подобную кадриль выламывать. Как действовать будешь?

—А коллектив на что? — усмехнулся Федор, не желая принимать чью-либо сторону в споре между мастером и Чекулаевым.

—Коллектив,— вскидывая белесые брови, протянул Василий Гаврилович.— Запомни на всю оставшуюся жизнь: коллектив—это не значит, что коллективом все решается. Коренные вопросы решаются отдельными людьми...

—Сообразим по ходу дела,— перебил его Федор.

—Чего соображать,— прищурился Чекулаев.— Мне и нынче все ясно. Лично у меня ни которому мастеру и ни какому бригадиру веры нет. И ты, Федор, будешь — и тебе не будет.— Он вытащил из кармана черной спецовки свежий еще, по-цыгански пестрый ком ветоши и стал тщательно вытирать им руки.

—Что так? — спросил Федор, считая, что Чекулаев разыгрывает очередную свою шутку.

—Ты именно его спроси, соседа своего,— посоветовал Бабурин,— он тебе по любому вопросу ясность внесет от и до...

—Потому что у тебя,— говоря Федору, но пристально глядя на мастера, сказал Чекулаев,— в любом моменте трудового процесса свой интерес будет, не рабочий интерес, а свой, бригадирский. И будешь ты темноту с чернотой мешать, чтоб ради этого интереса любого работягу вот так,— он сжал ветошь в кулаке,— вот так держать, чтоб в случае чего его — к ногтю. Верно излагаю, Василь Гаврилович?

—Придумал, нечего говорить,— обиделся Федор.

—Именно что говорить нечего, давным-давно все ясно, как было, так и будет,— кроя всезнающую улыбку всеми морщинками своего лица, сказал Чекулаев и обратился к Бабурину: — Короче, Василь Гаврилович, или снимайте меня с этого динозавра или пусть на нем расценки восстановят, какие были, а нет, так на нет и суда нет. Меня вся страна ждет. Я и без водительских прав обойдусь... Как говорится, спасибо за внимание.— Он поднялся, бросил на сиденье стула ветошь и пошел к выходу, не дожидаясь Федора.

—Ну, подумаем, подумаем,— вслед ему примирительно сказал Бабурин и, призывая к сочувствию, кивнул Федору на утопающий в стружке фрезерный станок: — Видал? Как его убрать заставить? Буквально никак. А сколько таких! Вот тебе с чем придется дело иметь; бригадирство не сдельщина, сам за себя отвечать. Тут люди, а люди — ох! Люди разбаловались, такие все бойкие, в шапке не удержишь... А если бригада большая будет...

—Вижу все, не слепой,— отрезал Федор.

—Ну-ну. Если позволишь, совет тебе дам,— спокойно сказал Бабурин.— Чтобы твоя бригада липовой не получилась, как это у нас часто бывает для стопроцентного охвата очередным мероприятием, поработай-ка сперва, дружок, на всех станках, которые бригаде дадут. Узнаешь, как и почем, и потом сможешь полноправно требовать с любого человека. А то ведь только и сам намучаешься вдосталь и нужное дело загробишь.