Грех и другие рассказы - Захар Прилепин

Мне наивно казалось, что в подъезде еще живы духи моей юности, и мне нравилось, что я равнодушен к ним и они, наверное, тоже равнодушны ко мне, быть может, даже не узнали меня, обнюхали и улетели.

Не признала меня и крупная собака, которую выгуливал смурного вида человек. Они вошли в подъезд, внеся в его затхлую тишину сырой запах улицы, шум одежды, хлопанье и скрип дверей. Собака мгновенно увидела меня и сразу же кинулась мне в ноги, благо, что была на поводке.

Она залаяла в упор, в лицо мое, вытягивая шею, и казалось, что хозяин не очень старался удержать свое свирепое чудовище.

— Убери собаку, ты! Убери! — крикнул я. — Она сейчас мне голову... голову откусит!

Я вжимал затылок в стену и чувствовал смрад собачьей пасти, видел ее нёбо и влажный язык.

Человек не торопился и подтягивал собаку к себе нарочито медленно. Она рвалась и брызгала слюной.

— Ты больной! — закричал я, прикрываясь рукавом.

— Ну-ка, проваливай из подъезда, — ответили мне. — Пошел отсюда, бродяга!

Держа собаку на поводке и показывая мне готовность спустить ее, мужчина дождался, пока я встал и вышел на улицу.

Он кричал мне вслед, но слова его было не разобрать за лаем.

Не без ужаса я представил, что неосторожно вырвал перекладину из стены и теперь там, над плиткой ванной комнаты, зияют два рваных, в сыпучей известке и побелке, отверстия.

«Что я скажу Вовиной однокласснице? Что я натворил!»

Кое-как высвободившись из-под клеенки, я всмотрелся в то место, где только что была перекладина, и с чувством необыкновенного облегчения понял: ничего страшного не случилось.

Перекладина крепилась на пластмассовых ушках, одно из которых просто перевернулось, выронив на меня железную трубку вместе с крепившейся на ней клеенкой.

Я водворил перекладину на место и вышел из ванной. Никто ничего не услышал.

Вова просил у своей одноклассницы взаймы, она отвечала, что у нее нет денег.

У меня не было сил разговаривать. Я сел за стол и сидел молча, совершенно отупевший.

В тарелке, с красной накипью по краям, лежал лепесток вареной капусты.

Друзья мои стали собираться, а я никак не мог собраться с духом, чтобы встать.

— Эй, увечный, подъем! — позвал меня Вова спустя несколько минут.

Одноклассница стала собирать посуду.

Мне отчего-то захотелось ей рассказать, что у меня и у моих товарищей — у нас нет женщин, давно уже нет, почти три месяца. И до этого у меня их долго не было, может быть, еще целый месяц. Но тогда я еще помнил о них, а сейчас совсем забыл, и мне стало гораздо легче.

Мы никогда не говорим о женщинах и не обращаем на них внимания, если идем по улице. Мы все время куда-то идем.

Но я не стал говорить об этом, вспомнив другую историю, очень трогательную. Как однажды, вот этой зимой, в самом ее начале, вышел из подъезда и увидел маленькую девочку на качелях.

Мне захотелось ее покачать. Именно так я говорил, глядя в тарелку и невыносимо трудно произнося слова: «мне... за... хотелось... ее... по... качать... а она ответила...»

Она ответила:

— Не трогай меня. Ты некрасивый.

Договорив, я все-таки встал и пошел одеваться. Долго натягивал ботинки, слушая плеск воды и звук расставляемой в шкафу посуды.

Потом искал рукава куртки, почему-то находя то всего один рукав, то сразу три. Пацаны уже курили в подъезде, ожидая меня.

Помыв посуду, она вышла закрыть за мной дверь, но я не выходил и молча смотрел ей в лицо, которого не различал сейчас и никогда бы не вспомнил потом, если б захотел.

— Я дам тебе телефон, а ты мне позвонишь, — сказал я твердо, чувствуя, что меня тошнит.

Она пожала плечами, уставшая.

Я порылся в кармане и достал квадратный твердый листок.

— Дай мне... фломастер... я напишу.

Она взяла со стойки у зеркала карандаш и подала мне.

Послюнявив грифель, я вывел номер, понимая, что немного забыл свой телефон и наверняка ошибся в трех цифрах из шести.

— На, — отдал я ей ровный квадрат с начертанными криво цифрами.

— Что это? — гадливо сказала она.

На другой стороне телефонного номера был мгновенный снимок мертвой старухи. Старуха крепко сжала губы. Четко виднелись ее коричневые веки и белые впавшие щеки.

— Какая гадость, — сказала девушка брезгливо. — Откуда это у тебя? Зачем ты это носишь в кармане? Ты сумасшедший. Забери немедленно!

Я уже не знаю, откуда мы снова нашли денег; кажется, они обнаружились после драки у ночного ларька.

Помню, что Вова, наделенный непомерной силой, уронил двух парней, хватая их за шиворот и кидая на асфальт как немощных.

Мы пили водку в подземном переходе, и наш хриплый хохот продолжало, кривляясь, ломкое эхо.

Вадя куда-то запропал, и мы уделали почти всю бутылку вдвоем с Вовой. Из закуски у нас была одна крохотная ириска, которую я нашел в кармане, всю в табачных крошках и мелкой шерстке — от подкладки.

Ириску я раскусил надвое и вторую половину отдал Вове. Глотнув, мы едва откусывали от сладкого, хрустящего на зубах комочка и кривили лица.

— Вова, ты никогда не думал... что каждый год... ты переживаешь день своей смерти? — спросил я. — Может быть, он сегодня? Мы каждый год его проживаем... Вова!

Вовка крутил головой, не понимая ни одного моего слова.

Потом вернулся Вадя, и мы пили еще, но я совсем чуть-чуть. Набрал в рот несколько глотков и почти все выплюнул.

Я вышел на улицу и залил железную стену ночного ларька дымящейся мочой. Застегнув штаны, увидел, что рядом на корточках сидит женщина. Она встала, натянула брюки и вернулась в ларек, закрыв за собой тугую дверь. Мы нисколько не удивились друг другу.

Забыв о своих товарищах, я побрел домой. Денег на такси у меня не было, трамваи уже не ходили, и я шел пешком, еле догадываясь, куда иду, иногда лишь возвращаясь в рассудок и опознавая приметы своего района.

Дорога к дому лежала через железнодорожные пути. До сих пор не помню, сколько их там, три или четыре: все в гладких, тяжелых рельсах, которые то сходятся, то расползаются.

В одном месте по рельсам был выложен деревянный раздолбанный настил.

Еще подходя к путям, я услышал грохот приближающегося поезда, товарняка. Иногда мне приходило в голову считать вагоны товарных поездов, но, досчитав до пятидесяти, я уставал.

«Если я не перейду пути сейчас же, я упаду, не дождавшись, пока он проедет, тягостный и долгий... Упаду здесь и замерзну!» — понял я, не проговаривая это, и, собрав силы, побежал.

Грохот надвигался.

Запинаясь о шпалы, не найдя настила, я бежал наискосок, чувствуя стремительно надвигающееся железное тулово, гарь и тепло.

В правом зрачке моем отражался фонарь с белым длинным светом.

Скользнув ногою, я упал на бок, в гравий насыпи, и сразу, в ту же секунду, увидел, как перед глазами со страшным грохотом несутся черные блестящие колеса.

Я перебирал в ладони гравий, чувствовал гравий щекой и несколько минут не мог вздохнуть: огромные колеса сжигали воздух, оставляя ощущение горячей, душной, бешеной пустоты.

Шесть сигарет и так далее

По рукам догадался: он не противник мне. И сразу расслабился. Он вошел шумно, бренькая ключами на пальце, позер.

Я выглянул в окно: так и есть, на улице, под тихим и высоким, в свете фонарей, дождем, стояла его длинная машина, красивая, как рыба.

Он сразу нахамил бармену ехидным голосом старого педераста, уселся на высокую табуретку напротив стойки, громко придвинул пепельницу, кинул пачку на стол. Позер, я же говорю. Он был в плаще.

— Спишь, чмо большеротое? Рабочий день еще не начался, а ты спишь уже. Зажигалку давай, долго я буду неприкуренную сигарету сосать?

Бармен Вадик поднес ему огонь.

Позер несколько секунд не прикуривал, глядя на Вадика, нарочно увильнув сигаретой от язычка зажигалки. Вадик придвигал огонек, позер отклонял голову, насмешливо перебирая толстыми губами, сжимающими фильтр.

Я убежден, что таких людей стоит убивать немедленно и никогда не жалеть по этому поводу.

Но я вышибала здесь, мне платят за другое.

Даже за Вадика я заступаться не обязан. Бармены вообще жулье, в конце ночи обязательно будет скандал: кто-нибудь из гостей обнаружит, что в счет им приписали несколько лишних блюд, никем не заказанных.

Удивляюсь, что барменов не бьют: гости предпочитают бить друг друга и посуду.

Хотя сейчас Вадика жалко.

— А чего девочек у вас нет? — спросил позер, наконец прикурив.

Вадик что-то пробурчал в ответ, в том смысле, наверное, что рано еще.

— Может, мне тебя трахнуть, а?

Бармен протирал бокалы, не отвечая.

Позер улыбался, глаз от Вадика не отводя. Я все это видел из подсобки, где ботинки зашнуровывал.

Меня всегда ломает от такой мужской несостоятельности: бедный Вадик, как же он живет такой. Он выше меня ростом, нормального телосложения. Белесый, вполне милый парень.

У него девушка есть, приметная, приходит иногда до открытия клуба с учебничком, читает — она студентка. Вадик наливает ей кофе, она аккуратно пьет, не отрывая глаз от страницы. Слышала бы она сейчас, видела бы.