Роботы Апокалипсиса - Дэниел Уилсон

И конечно, черт побери, я не схожу с тротуара.

Снаряжение лежит там, где я оставил его три дня назад, до начала Новой войны — в подсобке моей конторы, всего в нескольких кварталах от дома. Я отношу снаряжение домой, а на закате, когда освещение самое тусклое, делаю еще один заход. Домашние роботы прекрасно видят в темноте, и спать им не нужно, так что я решаю, что от ночных походов никакой пользы не будет.

Во время первого рейса я наматываю на руку детонирующий шнур и надеваю его через голову, словно патронташ. Шнур длинный, гибкий и по-девчачьему розовый. Если обмотать его вокруг деревянного телефонного столба пять раз и взорвать, столб сломается, а если пятнадцать — то взлетит на двадцать футов в воздух и засыплет все вокруг щепками.

Но в целом детонирующий шнур — довольно стабильная штука.

В следующий свой поход я набиваю вещмешок пачками, похожими на коробки от обуви — в каждой десять капсюлей-детонаторов, — и практически в последний момент прихватываю защитные очки и затычки для ушей.

Я собираюсь взорвать дом через дорогу.

Кувалдой я пробиваю дыры в стенах и убеждаюсь, что на верхних трех этажах никого нет. Роботы уже все здесь зачистили — ни крови, ни трупов, только зловещая чистота. Отсутствие мусора пугает меня, напоминает истории о призраках — те, в которых первопроходцы находят пустые города, где в домах накрыты столы и картофельное пюре в кастрюльках еще теплое.

Ужас подстегивает меня, заставляя действовать быстро и методично. Бросив найденные консервы на простыню, я волочу ее за собой по темным коридорам.

Оказавшись на крыше, я прокладываю по ней несколько линий детонирующего шнура, не приближаясь к водонапорной башне. На верхнем этаже прикрепляю к стенам еще несколько кусков шнура, бросаю на пол часть капсюлей. От основного каркаса здания я стараюсь держаться подальше: мне хочется нанести небольшой, косметический, ущерб, а не разрушать дом целиком.

Я работаю в одиночку, тихо, и дело спорится. В обычных условиях моя команда несколько месяцев обкладывала стены геотекстилем, чтобы куски металла и бетона не разлетались во все стороны. Удивительно, как далеко летят осколки стен при взрыве. Но на этот раз осколки мне нужны: я хочу повредить соседние здания, вышибить стекла, пробить дыры в стенах, выцарапать квартиры, превратив их в подобие пустых глазниц.

Наконец, я перебегаю через улицу и врываюсь в открытую дверь гаража моей квартиры. Опускающуюся металлическую дверь «умные» машины сорвали в первый же день, когда выбирались наружу, так что сейчас внутри только «тупые» автомобили старых моделей и темнота. С детонатором в руке я пробираюсь по гаражу; меры безопасности я не соблюдал, поэтому хочу отойти вдвое дальше, чем обычно.

Ведь одного куска бетона размером с кулак хватит, чтобы превратить голову в каске в тарелку со спагетти.

Доун уже ждет меня. Она тоже даром времени не теряла.

Шины.

Шины в стопках по пять штук. Она обошла весь гараж, сняла колеса со старых машин и прикатила их к двери.

Запах тоже какой-то странный. Похоже на бензин.

Внезапно до меня доходит.

Прикрытие.

Вопросительно взглянув на меня, Доун льет бензин на колесо.

— Я зажигаю, ты катишь, — говорит она.

— Женщина, черт побери, ты гений!

Доун пытается улыбнуться, но ее лицо словно окаменело.

Мы выкатываем на улицу с десяток горящих шин. Они падают, полыхают; от них поднимаются кольца густого дыма. Мы прислушиваемся. Из темноты к нам медленно приближается пассажирский автомобиль и останавливается перед шинами — возможно, думает о том, как их объехать.

Мы отступаем в глубь гаража, нашего укрытия.

Я поднимаю детонатор и поворачиваю тумблер. Передо мной, во тьме, загорается темно-красная лампочка. Обняв Доун, я целую ее в щеку, а большим пальцем свободной руки щелкаю холодным металлическим выключателем.

Раздается громкий треск, и земля под ногами содрогается. По темному гаражу, похожему на пещеру, эхом разносится стон. Минут пять мы ждем, слушая дыхание друг друга, затем, рука об руку, идем по наклонному пандусу к выходу — и, поднявшись наверх, мы, моргая от яркого солнца, осторожно выглядываем из-за разломанных дверей.

Перед нами новое лицо города.

Крыша дома напротив дымится. Тысячи стекол разбились, и осколки, словно рыбья чешуя, покрыли мостовую похрустывающим под ногами слоем. Земля усеяна обломками, и весь фасад нашего здания поцарапан и изрыт кратерами. Лампы, дорожные знаки и телефонные столбы перелетели через дорогу. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, обломки мостовой, куски кирпичей и бетона, толстые черные провода, завязанные в узел трубы, шары, скрученные из железных прутьев, и горы другого неопознанного мусора.

Седан все еще припаркован у горы горящих шин. Его раздавил похожий на пирог кусок бетона, и арматура торчит наружу, словно кость при сложном переломе.

Небо заслоняют кольца удушливого черного дыма.

И пыль. В обычной ситуации пожарные залили бы все водой, но без них пыль оседает повсюду слоями, словно грязный снег. Следов шин я не вижу, а значит, машины сюда еще не приехали — пока. Доун уже катит горящую покрышку к перекрестку.

Посреди улицы я спотыкаюсь о кусок мусора и на секунду снова чувствую, что этот город — мой. Ногой я пинаю заднее крыло уничтоженного автомобиля, вложив в удар весь свой вес, и на листе металла остается вмятина — след моего ботинка.

Попался, сукин сын. Если твои дружки решат заняться мной, пусть учатся скалолазанию.

Закрыв рот рукавом, я изучаю ущерб, нанесенный фасадам, и вдруг меня разбирает смех. Смеюсь я долго, от души — мои радостные вопли эхом отражаются от стен, и даже Доун, на секунду оторвавшись от своего занятия, улыбается мне.

И тут появляются они. Люди. Человек пять, они выходят на свет из подъездов. Квартал не погиб — просто спрятался. Мои соседи один за другим выходят на улицу.

Ветер вздымает над головами чернильно-черные кольца дыма, там и сям горят небольшие костры, повсюду обломки. Наш кусочек Америки напоминает зону боевых действий, а мы — персонажей фильма о катастрофе. И неудивительно, черт побери.

— Послушайте, — обращаюсь я к горстке уцелевших, которые встали полукругом передо мной. — Сейчас здесь безопасно, но скоро машины вернутся и постараются все убрать. Так вот, этого допустить нельзя. Роботы предназначены для действий в городе — и мы должны осложнить им жизнь, а если удастся, то и остановить их.

Произнося следующую фразу, я не верю собственным ушам, но понимаю, что мы должны сделать это, даже если придется приложить все силы. Поэтому я смотрю в глаза моих выживших собратьев, делаю глубокий вздох и говорю людям правду:

— Если мы хотим жить, нам нужно уничтожить Нью-Йорк.

Методы разрушения, которые применил в Нью-Йорке Маркус Джонсон и его жена, в течение следующих лет были использованы во всем мире. Пожертвовав инфраструктурой целых городов, уцелевшие уже с самого начала смогли выжить, окопаться и начать борьбу. Пока самые упорные городские жители формировали первые группы Сопротивления, миллионы беженцев все еще пытались укрыться в сельской местности, куда роботы еще не добрались. Но скоро машины пришли и туда.

3

Шоссе 70

«Лора, это твой отец. Происходит нечто ужасное. Не могу говорить. Встретимся в Индианаполисе, у мотодрома. Мне пора».

Час ноль

Это описание собрано из разговоров бывшего члена конгресса Лоры Перес с другими заключенными в лагере принудительного труда и кадров дорожных камер видеонаблюдения. Лора Перес, мать Матильды и Нолана Перес, понятия не имела о том, какую важную роль сыграет ее семья в грядущем конфликте — а также о том, что через три года ее дочь спасет меня и моих товарищей.

— Быстрее, Нолан, — поторапливает Матильда, усаживаясь с картой в руках в теплую машину.

Семилетний Нолан стоит на обочине, и свет зари очерчивает его силуэт на дорожном покрытии. Мальчик раскачивается, пытаясь как можно быстрее пописать, и наконец в грязи появляется лужица, над которой поднимается парок.

Мы в штате Огайо, на пустом двухполосном проселке. Утро холодное и туманное. На много миль в обе стороны простираются бурые холмы. Мой древний автомобиль сопит, и над покрытым росой шоссе поднимаются облака угарного газа. Где-то вдали пронзительно кричит какая-то хищная птица.

— Вот видишь, мам! Не нужно было давать ему яблочный сок.

— Матильда, не обижай брата. Другого у тебя не будет.

Типичная фраза «мамаши», которую я произносила уже тысячу раз, но сегодня я понимаю, что наслаждаюсь ее будничным, повседневным звучанием. Когда происходит нечто экстраординарное, мы цепляемся за все привычное и знакомое.