Пташка - Уильям Уортон

В Филадельфии собаколовы работают уже давно, поэтому на самом деле никаких стай там нет. А вот кого там действительно не хватает, так это кошколовов. Кошки в Филадельфии шныряют повсюду. В той части города птиц не видно вообще.

У собачников уйма подружек. Поймав семь или восемь собак, они по очереди отваливают на час или два, чтобы погостить у своих милашек. Остальные же в это время просто разъезжают по городу. Иногда, если собака так и напрашивается, чтобы ее поймали, они останавливаются и пытаются набросить на нее сеть. Большинство из подружек, которых они навещают, замужем, и когда эти парни возвращаются от них, то хихикают, смеются и всячески бахвалятся, хотя им бывает и самим страшновато. Они постоянно отпускают всевозможные шуточки насчет того, кто больше всех устал. По-настоящему они ловят собак часа три в день. А в остальное время представляют собой, без всякого сомнения, самую старую в Филадельфии фирму по прокату племенных жеребцов, с доставкой на дом и с устоявшейся репутацией.

Они разводят шуры-муры по всему городу. Женщины прямо-таки вывешиваются из окон, подложив на подоконник подушки, когда ждут их. Они окликают нас и просят остановиться. Ребята постоянно спорят, у кого от какой женщины сколько детей. По большей части их разговоры состоят не из слов как таковых, а из улыбок, взглядов и хмыканья. Понятно, такая жизнь выглядит куда заманчивей, чем та, которую ведут наши отцы.

В конце дня мы возвращаемся в приют для потерявшихся животных. Там есть клетки, а также газовая камера для невостребованных. Под последними у них подразумеваются почти все пойманные собаки. Никто не станет платить два доллара за регистрационное свидетельство на собаку, да еще пять долларов штрафа, чтобы ее получить обратно.

Ребята вытаскивают из фургона улов, затем собирают в газовой камере собак с истекшим сроком содержания, закрывают за ними дверь с крутящейся ручкой, похожую на дверь сейфа, пускают газ, затем проходят по освободившимся клеткам и чистят их, чтобы запустить новую партию.

Процедура отравления газом просто завораживает и меня, и Птаху. Через полчаса включаются мощные вытяжные вентиляторы, потом открываются двери и мертвых собак выволакивают за хвосты. Никто из нас прежде никогда не имел дело с чем-нибудь или с кем-нибудь мертвым. Это действительно тяжело — видеть, как они заходят живыми, прыгают, лают, стараются привлечь внимание, а затем оказываются мертвыми, с открытыми, остекленевшими глазами. Есть там и специальный крематорий для сжигания собак. Их кладут на длинную решетку, которую можно выдвигать, а потом ее задвигают, чтобы собаки сгорали в пламени. Потом убирают газовую камеру, и рабочий день закончен. Собачники смеются и шутят, пока все это делают, но мы-то видим, что подобная работа им тоже не слишком нравится.

В то утро, когда мы в первый раз выезжаем на работу одни, на собственном фургоне, мы не можем поймать ни одной собаки, хотя встречаем их часто. Дома в нашей местности стоят не сплошными рядами, и собаки просачиваются между ними, убегая на соседние улицы. Джо Сагесса, глядя на нас, смеется чуть ли не до колик. Дело в том, что мы, пожалуй, просто могли бы подойти к большинству из этих собак, подманить и завести в клетку.

Но мы оба чувствуем, что это будет обман. Мы должны ловить собак сетью, как настоящие собачники.

Во второй половине дня мы отправляемся на единственную улицу, находящуюся недалеко от того места, где мы живем, на которой дома стоят действительно сплошными рядами. Нам удается поймать там четырех собак, в том числе собаку мистера Колера, оклейщика обоев; он живет от нас через три дома.

В муниципальном совете решили, что собак следует держать в течение сорока восьми часов на псарне у ветеринара, которого все зовут «док» Оуэнз. Док — значит доктор. Мы оставляем собак там, и на этом наша работа в тот день заканчивается.

Когда я прихожу домой, мистер Колер уже в нашей гостиной. Кричит на мать. Я захожу, и он набрасывается на меня. Хочет знать, где его собака. Говорит, если она мертва, он меня обязательно убьет. Называет меня итальянским фашистом. Я выталкиваю его за дверь, на крыльцо, и он слетает вниз по ступеням. Вот бы он на меня накинулся, думаю я. Мне еще не случалось посылать в нокдаун взрослого человека. Он стоит перед домом и кричит, что вызовет полицию. Я ему объясняю, что сам работаю на полицию. И добавляю, что он может забрать собаку, и это будет ему стоить пять долларов, потому что у нее нет регистрационного свидетельства, что собака его нарушает закон и что сам он преступник. Если он не явится за собакой завтра же, я собственноручно перережу горло этому чертову псу. Он снова обзывает меня фашистом. Я называю его говеным жидом и почти готов броситься вслед за ним по улице. Жаль, что у меня нет при себе сети. Мать велит мне войти в дом. Когда я захожу, она говорит, что я должен уйти с этой работы. Я отвечаю, что не уйду, я только начал входить во вкус.

На следующий день мы ловим двенадцать собак. Мы разрабатываем собственную систему. Ловим собак в ковбойском стиле, как бы окружая их. Когда мы замечаем стаю, то не подъезжаем к ней, а преследуем ее по улицам, маневрируя, пока не загоняем в тупик или в такое место, где можно ее окружить.

Мы наблюдаем за ней, стараясь определить, кто в стае вожак. Во всех этих стаях есть одна главная собака. Загоняя стаю, мы присматриваемся, чтобы узнать, какая именно. Вожака легко вычислить, потому что он бежит впереди и остальные смотрят на него, чтобы знать, что делать. Мы стараемся поймать в первую очередь его, а с остальными все уже проще. Делаем это так: один из нас, обычно это я, высаживается прямо перед вожаком. Как тореадор с красным плащом, я стою с опущенной сетью и вызывающе рычу. Так что ему приходится защищать не только свою стаю, но и свою честь. Он скалит зубы и рычит в ответ. Между тем Пташка спрыгивает позади него на расстоянии двадцати или тридцати ярдов и пробирается через всю стаю. К тому времени, когда вожак понимает, что произошло, уже слишком поздно: кто-то из нас его накрывает. После этого с остальной стаей справиться можно легко. Собаки смирно ждут, когда мы подойдем, или даже виляют хвостами, пытаясь завязать дружбу. По большей части собаки вообще жутко трусливы. Мы ловим их сетью или просто заводим в клетку. Считаем, что, взяв вожака, имеем право и на его стаю.

На второй день утром, где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого, мы успеваем поймать двенадцать собак. Больше в наш фургон не влезает. Ехать до заведения дока Оуэнза полчаса, поэтому Джо Сагесса предлагает где-нибудь перекусить и выпить пива, а затем всхрапнуть за полем для гольфа. Так мы и поступаем. А потом лежим на траве до трех, рассказывая анекдоты, потом едем к доку Оуэнзу и сдаем ему собак. Мистер Колер уже приходил заплатить, чтобы ему отдали его шавку.

Уже вечер, вся клетка загажена донельзя. К счастью, имеется шланг для мытья полицейских машин, и мы пользуемся им, чтобы смыть собачье дерьмо и собачье ссанье, собачью блевотину и собачью шерсть. Джо выделяет нам шкафчики, где можно хранить рабочую одежду. Так что мы принимаем душ в полицейском отделении и храним там свои шмотки.

Мы чувствуем себя так, будто сами служим в полиции. Это потрясающе: иметь возможность потрогать за холодную гладкую рукоятку все эти револьверы тридцать восьмого и сорок пятого калибров. Копы держат их в идеальном порядке. На ремни и портупеи просто любо-дорого посмотреть, они замаслились и пропитались человеческим потом до совершенства и чудесно подогнаны к фигуре хозяина.

В участке вечно играют в карты. Джо нас представляет присутствующим, и те, похоже, не возражают, чтобы мы там посидели. Я начинаю думать, что не возражал бы стать копом. Какой-нибудь молодой парень вроде Джо Сагессы в недалеком будущем сможет уйти в отставку с хорошей пенсией. Пожалуй, кто-то станет тебя ненавидеть, но когда ты понадобишься, тебя всегда позовут на помощь и сразу зауважают. Ну что ж, неплохая мысль, можно записать, чтоб не забыть.

На следующий день все повторяется. К десяти часам утра у нас уже десять собак, включая огромную немецкую овчарку. На этот раз мы сперва заезжаем с ними к доку Оуэнзу, а уж затем отправляемся перекусить и выпить пива, после чего два часа опять валяемся на траве. Этим мы достигаем того, что собаки не сидят у нас все время в клетке, лая, подвывая и загаживая все на свете. Во второй половине дня мы отправляемся за второй партией. Добываем еще восемь собак. Джо нравится ловить собак не меньше, чем нам. Он работает на постоянном окладе, но в тот день мы с Пташкой разделили с ним восемнадцать долларов, вырученные за собак, плюс деньги за восемь часов повременки. Это уже настоящий подкуп.

Доку Оуэнзу наша с ним сделка перестает нравиться, и он дает задний ход. Ему то и дело приходится бегать принимать собак. Его породистые клиенты начинают сходить с ума от такого количества окружающих их вшивых тварей. К тому же со времени поступления к нему первой партии уже прошло сорок восемь часов, и, за исключением мистера Колера, никто не пришел их выкупать. Док заставляет нас забрать их обратно. Джо угрожает высадить их рядом с его домом. Это в двадцати милях отсюда, у поворота на Балтимор, за пределами нашей территории. Утром следующего дня мы ловим одиннадцать собак. Когда приезжаем к доктору Оуэнзу, тот не разрешает нам разгружаться. Джо улыбается, как сумасшедший. Мы привязываем дворняжек чуть ли не ко всем столбам у дока на заднем дворе. Это походит на дог-шоу низшего разряда. Док требует, чтобы мы забрали те двенадцать собак, которых привезли на второй день, а то нам больше не удастся всучить ему ни одной собаки. Так что мы едем в полицейский участок, который находится в здании муниципального совета, и Джо описывает сложившуюся ситуацию здешнему начальству. Капитан Лутц звонит в Филадельфию, и там соглашаются травить собак в газовой камере, но по цене доллар за собаку. Делать нечего, едем туда, доставляем собак, чувствуя себя подлыми ублюдками, а потом возвращаемся. К тому времени снова выезжать уже поздно, так что мы моем клетку и вообще убираемся в фургоне. Затем мы с Птахой всю ночь думаем, за какую бы еще работу нам взяться.