Том 9. Три страны света - Николай Некрасов

Прибежав в свою комнату, Каютин закричал раздирающим голосом:

— Хозяин! а хозяин!

К удивлению его Доможиров в ту же минуту явился с вопросом:

— Что вам?

— А вот что: если хотите удружить мне в последний раз, так вот опустите эту бутылку в ваш колодезь.

Доможиров идиотически засмеялся.

— Ну, как разобьется, — сказал он, — кто отвечает?

— Разумеется, вы.

— Ишь какие! ну, а зачем уезжаете, а? Ведь я пошутил, а вы и в самом деле подумали! Нет, я не такой; я благородный!

И Доможиров затянул покрепче кушаком свой халат.

— С чего же вы взяли, что я от вашей шутки уезжаю? — спросил удивленный Каютин.

— Знаю, все знаю, — отвечал Доможиров, прищурив глаза, — вы в тот же день задумали ехать, как я вынул раму. Ей-богу, для шутки! Ну, останьтесь; право, буду ждать деньги, а вперед, пожалуй, никогда не давайте.

— Спасибо вам, спасибо! — отвечал Каютин, тронутый жертвами Доможирова.

Доможиров страшно привык к нему: его веселый характер, толки о книгах, о разных важных предметах, о политике — все привязало его к Каютину, — и старик чувствовал, что жизнь его одушевилась с тех пор, как он к нему переехал. Доможиров в душе благоговел перед знаниями Каютина, и, не будь он жилец, Доможиров был бы самым покорнейшим и послушнейшим его слугой; но мысль, что он хозяин, а Каютин его жилец, заставляла Доможирова облекаться в вечную холодность, сварливость и противоречие.

— Ну, как знаете, а право бы остались, — подбирая с полу бумажки, бормотал хозяин.

— Я уж и тройку нанял: скоро приедет.

— Эка важность! дайте на водку… Сами же говорили, что с водкой все можно уладить с мужиком.

— Нет, уж теперь поздно, а как вернусь, так готовьте мне квартиру… только большую.

— Экой шутник, право!

— Однако простимтесь: я скоро поеду.

— Неужто? да останьтесь хоть до завтра: что за охота ехать к ночи?

— Веселее, — слез не видать. Прощайте!

И Каютин протянул руку Доможирову. Доможиров простер к нему свои объятия, прижал его крепко к своей засаленному халату и небритой бородой прикоснулся два раза к его щекам.

— Счастливого пути! — сказал он. — Лихом не вспоминайте!

— Не буду, не буду, вы только не браните меня.

— Не за что, — растроганным голосом отвечал Доможиров, и вдруг, будто припомнив что-то очень важное сказал: — подождите, я сейчас приду.

— Мне некогда.

— Одну минуту! — с упреком произнес Доможиров и выбежал вон.

Каютин печально смотрел на свою комнату. Она была совершенно пуста; с вечера еще вся мебель была продана Щукин двор, за пять целковых. Только кучки сору и черные полоски напоминали диван и комод, накануне украшавшие комнату.

Каютин подошел к окну и раздвинул зелень; он хотел было закричать Полиньке, чтоб она в последний раз посмотрела на его окно, но голоса недостало, и слезы рекой полились из его глаз; он отскочил от окна и плакал, как дитя.

Дверь с шумом раскрылась. Как дикий черкес, влекущий на аркане пленника, Доможиров сердито тянул своего сына в комнату, а тот упирался и кусал рукав своего халата. Сын, по примеру родителя, вечно ходил в халате.

— Ну, простись же, поблагодари! — говорил Доможиров, делая сыну страшные гримасы.

— А, Митя! прощай! — сказал Каютин.

— Скажите, чтоб хорошенько учился, — шепнул Доможиров.

— Учись хорошенько, Митя.

Мальчик молчал и продолжал кусать свой рукав.

— Ну, поцелуй же!

Доможиров, недовольный неловкостью сына, толкнул его в спину к Каютину. Мальчик от неожиданного удара ткнул прямо в живот молодому человеку и сильно сконфузился. Наконец он привстал на цыпочки и чмокнул в пуговицу пальто Каютина.

— Прощай!

И Каютин, смеясь, поцеловал Митю в лоб.

— Прощайте! — сказал Каютин, обращаясь к Доможирову.

— Прощайте, с богом! желаю вам счастья… приятного путешествия, — говорил Доможиров вслед уходящему Каютину.

— Бутылочки-то не разбейте! слышите?

— Слышу, слышу!

Каютин, перебежав улицу, в одну секунду очутился в комнате Полиньки. Гостей прибавилось немного. Катя и Федя играли около чемодана, а мать их сидела в углу и печально смотрела на своих детей. Надежда Сергеевна тихо разговаривала с Полинькой, которая при входе Каютина поспешно вытерла слезы.

— А, здравствуйте, Ольга Александровна! как поживаете? — сказал Каютин, раскланиваясь с печальной матерью Кати и Феди. — Ну, а вы что кричите, а? — продолжал он весело, обращаясь к детям. — А где же Карл Иваныч? что его не видать?

— Я ему дала комиссию; он сейчас придет, — отвечала Полинька.

— Хорошо! А я покуда, с позволения дам, выкурю трубку.

Но вдруг лицо Каютина омрачилось.

— Ах, я дурак! что я наделал? табаку-то и не купил, — воскликнул он печально и с ужасом посмотрел на всех.

Полинька невольно улыбнулась и, перемигнувшись с Надеждой Сергеевной и Ольгой Александровной, отвечала:

— Зато вино есть!

— Я сейчас сбегаю… нет, мне не хочется…

И Каютин хныкал, как капризное дитя; ему не хотелось оставить Полиньку. В ту минуту в дверях показался Карл Иваныч, весь запыхавшись, с двумя картузами табаку в руках, Он, видимо, смутился и не знал, что ему делать при виде Каютина, который радостно закричал: «а, а, а!»

Полинька подскочила к оторопевшему Карлу Иванычу, вырвала у него из рук картуз с табаком, поблагодарила его за хлопоты и весело начала дразнить табаком Каютина.

— А я об вас спрашивал, — сказал Каютин и пожал руку Карлу Иванычу. — Спасибо вам: вы все хлопочете.

— Ничего-с! — И Карл Иванович странно улыбался и вытирал себе лоб; потом он взял Каютина за руку, отвел его в сторону и, таинственно подавая ему коробочку сигар, сказал: — Вот-с, на дорогу.

— Что это? сигары?.. Ах, Карл Иваныч, спасибо, спасибо вам!

Каютин поцеловал смущенного Карла Иваныча в лоб.

Полинька, пользуясь временем, самодовольно набивала табаком чудесный новенький кисет собственной работы.

— Где табак? — спросил Каютин, суетясь с трубкой, которую хотел набить.

— Вот он! — торжественно сказала Полинька и подала ему туго набитый кисет.

Каютин был тронут внимательностью Полиньки; он молчал и так нежно смотрел на свою невесту, что она, краснея, сказала:

— Что же вы?

— Полинька!.. Палагея Ивановна! — поправился Каютин, но слов у него недостало… он с жаром поцеловал ее руку.

Полинька вырвалась и сказала:

— Ну, набейте же вашу трубку.

— Какой хорошенький! — в восторге говорил Каютин, разглядывая кисет.

Он осыпал его поцелуями и бегал по комнате с криком «какой хорошенький!» Подбежав к Полиньке, Каютин неожиданно поцеловал ее в щеку. Полинька вскрикнула и готова была надуться; но Каютин так смешно вертелся по комнате, всех целуя, с кем сталкивался, что сердиться у Полиньки недостало духу. Все смеялись. Каютин, все больше одушевляясь, делал страшные прыжки, прижимал к сердцу кисет, целовал его страстно; но вдруг; общий смех и говор замолк. Каютин, приготовлявшийся к новому прыжку, остановился неподвижно. Все прислушивались к тяжелому стуку, раздавшемуся у окон… Вдруг стук замолк.

— Телега, телега! — радостно кричали дети, подбегая к окну.

Полинька побледнела и закрыла лицо руками: В комнате было страшное молчание. Привязанный колокольчик уныло позванивал, когда коренная встряхивала головою. Безобразная Розка злилась и лаяла на телегу и особенно на ямщика, который дразнил ее кнутом. Карл Иваныч, дрожа всем телом, смотрел то на Полиньку, то на Каютина, стоявшего неподвижно среди комнаты с испуганным лицом.

— Шампанского! давайте пить и веселиться! — вдруг вскрикнул он и снова запел и завертелся по комнате.

— Где же вино? — спросила Полинька.

— В колодце у Доможирова… ла, ла, ла! — отвечал Каютин, напевая вальс Вебера и грациозно вальсируя с кисетом, который он держал за снурки, будто даму.

Все засмеялись.

— Зачем вы его туда кинули? — спросил Карл Иваныч.

— Ха, ха, ха! вот мило! как кинул? деньги заплатил, да кинуть! нет-с, я не такой! я его опустил, чтобы оно холоднее было.

— Я сбегаю принесу его.

Карл Иваныч побежал за бутылкой.

— Пока уложили бы чемодан и вещи в телегу, — заметила Надежда Сергеевна.

— Успеем, — беспечно отвечал Каютин, будто оставалось еще очень много времени, и, обратясь к Полиньке, тихо прибавил:

— Ну, Полинька, я уез…

И, не окончив своей фразы, он громко запел:

Вот мчится тройка удалаяВдоль по дороге столбовой!

Но и песни своей он не кончил, а снова обратился к Полиньке:

— Палагея Ивановна, спойте мне что-нибудь.

— Вот что вздумали! я стану петь!

— Отчего же и нет? Ну, пожалуй, если не хотите петь, так давайте пить; вот и Карл Иваныч… а, спасибо! холодно ли?