Свитки Мертвого моря - Майкл Бейджент

Право, не всякий может сразу же проникнуться симпатией к Аллегро и его личности, ярко отразившейся в его письмах, – рыцарски благородной, дерзкой, дышащей пафосом иконоборчества. Но невозможно не проникнуться симпатией к академической цельности его позиции. Да, возможно, он действительно несколько эгоцентричен в своем убеждении, что именно его конкретная трактовка кумранских материалов была единственно правильной и важной. Но приведенные выше утверждения представляют собой призыв от лица всего научного мира – призыв к большей открытости, честности, доступности и отказу от корпоративности. В отличие от де Во и международной группы, Аллегро никогда не проявлял склонности к секретности или самовозвеличиванию. Если уж он проявляет скрытность, то делает это исключительно ради того, чтобы сделать тексты свитков Мертвого моря доступными всему миру, и действует предельно быстро, чтобы не подорвать доверие к академическим кругам. Подобные действия можно оценивать лишь как благородные и достойные уважения.

Однако честность и благородство, проявленные Аллегро, так и не получили должного признания. Телефильм, работа над которым была полностью завершена в конце 1957 г., так и не был передан по каналам Би-би-си вплоть до лета 1959 г., да и то в позднее время, когда он мог привлечь минимальную аудиторию. К тому времени над головой Аллегро по понятным причинам начали сгущаться тучи. 10 января 1959 г., после очередного эпизода в длинном ряду конфликтов, он писал Авни Дайани:

«Ну вот, они продолжают свое. Би-би-си уже в пятый раз переносит показ по телевидению программы о свитках… Не может быть никакого сомнения в том, что клевреты де Во в Лондоне стремятся использовать все свое влияние, чтобы окончательно похоронить программу, как им того давно хочется… Де Во не остановится ни перед чем, чтобы сохранить в своих руках контроль над материалами свитков. Так или иначе необходимо лишить его нынешних контрольных полномочий. Я убежден, что если ему встретится нечто, что идет вразрез с догматами римско-католической церкви, мир этого уже никогда не увидит. Де Во будет по-прежнему тянуть деньги из того или иного кармана и отсылать массу материалов в Рим, где они будут засекречены или уничтожены».

В очередной раз повторив, какие именно первоочередные меры, по его мнению, необходимо принять (правительство Иордании должно незамедлительно национализировать Рокфеллеровский музей, Зал свитков и сами свитки), Аллегро излагает причины той щепетильности, которую он проявлял до сих пор: «Я мог бы назвать один-два случая, когда важная информация ложилась под сукно, но я сделаю это лишь в том случае, если де Во начнет одерживать верх».

В 19б1 г. король Хусейн назначил Джона Аллегро почетным советником правительства Иордании по изучению свитков. Несмотря на то что этот пост был весьма престижным, он не предоставлял никаких реальных полномочий. И лишь пять лет спустя правительство Иордании наконец последовало давним рекомендациям Аллегро и национализировало Рокфеллеровский музей. Но это, как мы знаем, было сделано слишком поздно. Менее чем через год разразилась Шестидневная война, и музей и Зал свитков со всеми находившимися в них реликвиями перешли в руки израильтян. А Израиль, как мы уже говорили, слишком нуждался в международной поддержке, чтобы идти на риск лобовой конфронтации с Ватиканом и всеми иерархами римско-католической церкви. Ведь всего за четыре года до этого папа римский Иоанн XXIII официально и на уровне вероучительного догмата объявил, что Ватикан более не считает евреев виновными в смерти Иисуса Христа, и исключил любые проявления антисемитизма из канонического права римско-католической церкви. В Израиле никому не хотелось, чтобы столь важный жест примирения оказался сведенным на нет.

Кроме того, к тому времени Аллегро порядком устал и утратил прежние иллюзии в отношении нравов, царящих в ученых кругах. В какой-то момент он собирался даже покинуть науку и сосредоточиться исключительно на писательской работе. Ему не терпелось вернуться на свою прежнюю стезю – филологию, и он посвятил целых пять лет работе над книгой, в которой рассказывалось о том, что сам Аллегро считал важным прорывом в области филологической науки. Плодом его усилий стала книга «Священный гриб и Крест» – труд, сделавший имя Аллегро знаменитым вплоть до сего дня и одновременно навлекший на него практически всеобщее гонение.

Главный аргумент, изложенный в книге «Священный гриб и Крест», основан на сложных филологических допущениях, принять которые мы, как и подавляющее большинство комментаторов, считаем крайне трудным. Однако это было сделано сознательно. Дело в том, что ученые постоянно выдвигают теории, зиждущиеся на допущениях различной степени достоверности, однако они в худшем случае игнорируются, но не подвергаются публичному шельмованию. Главным поводом для скандала вокруг книги «Священный гриб и Крест» стал рискованный вывод Аллегро об Иисусе Христе. Пытаясь выявить источник всех религиозных верований и практик, Аллегро заявил, что Иисуса на самом деле никогда не существовало в исторической реальности и что Он представлял собой всего лишь эфемерный образ, возникающий в психике под воздействием галлюциногенного наркотика – псилоцибина, важного действующего ингредиента, содержащегося в грибах­галлюциногенах. По его утверждению, христианство, как и все прочие религии, основано на опыте употребления особого рода психоделических средств, ритуальных rite de passage,[27] достигаемых в рамках оргиастического культа магических грибов.

Будучи взяты сами по себе и находясь в другом контексте, выводы Аллегро никогда не вызвали бы такой бури, которая разразилась вслед за выходом его книги в свет. В реальности самого факта существования исторического Иисуса высказывали сомнения ряд ученых и до появления книги Аллегро. Некоторые из них по-прежнему продолжают утверждать это и в наши дни, хотя сегодня они находятся в явном меньшинстве.

Сегодня нет никаких сомнений, что наркотики – психоделики и прочие психотропные средства – достаточно широко использовались в древности в религиях, культах, сектах и разного рода мистических школах Среднего Востока, как, впрочем, они продолжают использоваться и в наши дни во всем мире. Поэтому нет ничего невозможного в том, что подобные вещества были известны и, вероятно, могли применяться в I в. н.э. в иудаизме и раннем христианстве. Необходимо также учитывать специфическую атмосферу и климат конца I960 г. – времени появления книги. Сегодня, в ретроспективе, создается впечатление, что о том времени можно говорить как о «культуре наркотиков», легкодоступного эрзаца мистики, эпохе Кена Киси и его «Веселых проказников», Тома Вольфа и «Электротеста на дерзость», хиппи, разгуливавших по улицам Хэйт-Эшбери в Сан-Франциско, устраивая «праздники любви» и прочие сборища в парке Голден-Гейт. Но это – всего лишь одна сторона картины в целом, способная завуалировать вполне реальные надежды и ожидания того, что психоделия формируется даже в более развитом и дисциплинированном сознании. Существует убеждение, разделяемое многими учеными, невропатологами, биохимиками, представителями академической науки, физиологами, практикующими врачами, философами и людьми искусства, что человечество в ту эпоху находилось на грани некоего эпистемологического[28] «прорыва».

Такие книги, как известный опус Хаксли «Врата восприятия», имели громадный успех и притом – не только в среде молодых бунтарей. Небезызвестный Тимоти Лири из Гарварда, выступивший с проповедью «новой религии», пользовался большим авторитетом. А нашумевшая книга «Учения Дона Хуана» Кастанеды стала не просто очередным бестселлером, но и признанной научной диссертацией, которую он защитил в Калифорнийском университете. Психоделические средства стали широко применяться в медицине и психотерапии. Студенты-богословы Бостонского университета участвовали в богослужении, находясь в состоянии наркотического «кайфа» после приема ЛСД, и большинство из них впоследствии рассказывали, что они пережили обостренное чувство священного, особую близость к Божеству. Даже член парламента Кристофер Мэйхью, ставший впоследствии министром обороны, стал частым гостем на экранах общенациональных телеканалов, благосклонно улыбаясь в ответ на вопросы интервьюеров с поистине серафическим самодовольством человека, только что приобщившегося к высшей мудрости. Нетрудно понять, почему представители академических и критических кругов подняли такой шум после выхода книги Джона Аллегро, хотя Аллегро всегда выступал против менталитета завсегдатаев Хэйт-Эшбери и сам никогда не курил и не пил.

При всем том и не только по указанным выше причинам «Священный гриб и Крест» оказалась книгой крайне неортодоксальной, которая в значительной мере подорвала авторитет Аллегро в ученых кругах. Откликнувшийся на книгу рецензент «The Times», например, допустил личные выпады, подчеркивая дилетантский уровень психоанализа у Аллегро, чтобы скомпрометировать его. Сами издатели, выпустившие в свет книгу Аллегро, вынуждены были оправдываться, утверждая, что книга оказалась «излишне оскорбительной». В письме в «The Times» от 26 мая 1970 г. четырнадцать видных британских ученых решительно опровергли выводы Аллегро. В числе авторитетов, поставивших свои подписи под письмом, был Геза Вермес из Оксфордского университета, который прежде выражал согласие с большинством взглядов Аллегро на материалы кумранских находок и, словно эхо, подхватывал сетования Аллегро на странную медлительность членов международной группы. Среди подписантов оказался и профессор Годфри Драйвер, бывший учитель Аллегро, сформулировавший еще более радикальную интерпретацию кумранских текстов, чем на то отважился сам Аллегро.