Однажды на берегу океана - Крис Клив

За нашим садом мне были видны все сады на нашей улице. Они располагались дугой, словно искривленный зеленый позвоночник, а позвонками служили подставки для барбекю и потускневшие пластмассовые качели. Через двойные стекла до меня доносились тревожные гудки автомобилей и гул самолетов, вылетавших из аэропорта Хитроу. Я прижалась носом к стеклу и подумала: эти треклятые пригороды — чистилище. Какой волной нас всех сюда принесло? Каким ветром вынесло на дальний берег?

В ближайшем садике в то утро похорон мой сосед развешивал на веревке выстиранные голубые трусы. Об его лодыжки терлась кошка. У меня в спальне по радио шла программа Today. Джон Хамфрис сообщил, что индексы FTSE[24] сильно упали.

«Да, а я потеряла мужа». Я произнесла эти слова вслух в тот момент, когда к окну подлетела вялая муха. Я проговорила: «Боюсь, мой муж мертв. Мой муж Эндрю О’Рурк, знаменитый автор колонки в знаменитой газете, покончил с собой. А я чувствую себя…»

На самом деле я не знала, как я себя чувствую. В языке взрослых нет слов, чтобы описать горе. Гораздо лучше это получается в дневных шоу. Конечно, я понимала, что я должна чувствовать себя опустошенной. Моя жизнь раскололась, дала трещину. Так, кажется, говорят? Но Эндрю умер уже почти неделю назад, а я стояла с сухими глазами, и в доме все пропахло джином и лилиями. Я все еще пыталась выглядеть подобающе печальной. Я все еще бродила по воспоминаниям о моей короткой, перепутанной жизни с бедным Эндрю. Я все еще искала кульминационный момент, какое-то такое воспоминание, которое помогло бы мне ощутить симптомы горя. Быть может, я ждала страшного давления, под грузом которого из моих глаз полились бы слезы. «Моя жизнь кубарем покатилась с горы. Я не могла представить себе, как день без него прожить».

Было утомительно ждать такой тоски, притом что я даже не была уверена, что сумею такую тоску найти. Возможно, просто было еще слишком рано. Сейчас я сильнее пожалела не себя, а несчастную муху, которая билась об стекло. Я открыла шпингалет, приподняла створку окна, и муха вылетела, жалкая и слабая. Вернулась в игру.

По другую сторону окна пахло летом. Мой сосед передвинулся на три фута влево вдоль бельевой веревки. Он развесил свои голубые трусы и перешел к носкам. Его стираное белье висело, будто молитвенные флажки с призывами к дневным божкам: «Похоже, я переехал в пригород. Нельзя ли что-нибудь с этим сделать?»

У меня мелькнула мысль о побеге, жульническая, внезапная. Я ведь могу просто уехать прямо сейчас, правда? Я могла бы взять Чарли, мою кредитную карточку, любимые розовые туфли, и мы бы все вместе сели на самолет. Дом, работа, тоска — все превратилось бы в маленькую точку позади меня. Помню, я с виноватой дрожью обнаружила, что у меня, заброшенной в пригород, так далеко от серединки моего сердца, нет ни единой причины там находиться.

Но жизнь не склонна позволять нам побег. В тот самый момент я услышала стук в дверь. Я открыла дверь Пчелке и очень долго просто на нее смотрела. Мы обе молчали. По прошествии нескольких секунд я впустила ее и усадила на диван. Чернокожая девушка в красно-белой гавайской рубахе, испачканной суррейской глиной. Диван из Habitat[25]. Воспоминания из ада.

— Не знаю, что сказать. Я думала, ты погибла.

— Я не погибла, Сара. Но, может быть, было бы лучше, если бы погибла.

— Не говори так. У тебя очень усталый вид. Думаю, тебе нужно отдохнуть.

Наступила тягостная пауза.

— Да. Вы правы. Мне нужно немного отдохнуть.

— Но каким образом ты… Я хочу спросить: как ты уцелела? Как добралась сюда?

— Я шла пешком.

— Из Нигерии?

— Пожалуйста. Я очень устала.

— Ох. Да. Конечно. Да. Хочешь чашку…

Я не стала ждать ответа. Я убежала. Я оставила Пчелку на диване, посреди подушек из John Lewis[26] и помчалась наверх. Закрыв глаза, я прижалась лбом к прохладному стеклу окна спальни. Я набрала номер. Номер друга. На самом деле — больше чем друга. Лоренс был для меня больше чем другом.

— В чем дело? — спросил Лоренс.

— Ты грубо разговариваешь.

— О, Сара. Это ты. Господи, извини. Я подумал, что это нянька. Она опаздывает. А малыша только что стошнило. Прямо мне на галстук. Черт!

— Кое-что произошло, Лоренс.

— Что?

— Тут появился кое-кто, кого я не ждала.

— На похоронах всегда так. Все древние скелеты весьма театрально выходят из шкафов. И никуда от них не денешься.

— Да, конечно, но тут другое дело. Это… Это… — Я вдруг запнулась и замолчала.

— Прости, Сара. Понимаю, звучит ужасно, но я ужасно тороплюсь. Я могу чем-то помочь?

Я прижалась горячей щекой к холодному стеклу:

— Извини. У меня просто голова кругом.

— Это же похороны. Тебе и положено так себя чувствовать. Мне очень жаль, но тут уж ничего не поделаешь. Жаль, что ты не разрешила мне приехать. Как ты вообще?

— Ты имеешь в виду похороны?

— Я имею в виду всю ситуацию.

Я вздохнула:

— Ничего не чувствую. Полное отупение.

— О, Сара…

— Просто я сейчас жду похоронного агента. Вот и нервничаю немного. Это все равно что ждать в очереди у дантиста.

— Верно, — осторожно согласился со мной Лоренс.

Наступила пауза. Я услышала голоса детей Лоренса.

Они завтракали и баловались за столом. Я поняла, что не смогу сказать Лоренсу о появлении Пчелки. Сейчас не смогу. Мне вдруг показалось, что будет несправедливо добавлять еще и это к списку проблем Лоренса. Он опаздывает на работу, малыша стошнило ему на галстук, нянька задерживается… а я ему стану рассказывать про девушку из Нигерии, которую считала мертвой, а она теперь сидит у меня дома на диване. Нет, это было бы жестоко по отношению к Лоренсу. Вот что такое быть любовниками. Это не то же самое что быть мужем и женой. Чтобы оставаться в игре, следует вести себя предусмотрительно. Следует признавать за другим некоторое право на собственную жизнь. И я промолчала. И услышала, как Лоренс вздохнул. В этом вздохе прозвучало нечто близкое к отчаянию.

— Ну, скажи, что не дает тебе покоя? То, что ты почти ничего не чувствуешь, а должна бы?

— Это похороны моего мужа. Должна же я хотя бы грустить.

— Ты просто владеешь собой. Ты не истеричка. И поздравь себя с этим.

— Я не могу плакать об Эндрю. Я все время думаю о том дне в Африке. На берегу.

— Сара?

— Да?

— Я думал, мы решили, что для тебя будет лучше об этом забыть. Что случилось, то случилось. Мы решили, что тебе нужно жить дальше, правда? А?

Я положила левую руку на оконную раму и посмотрела на культю обрубленного пальца.

— Не думаю, Лоренс, что теперь получится просто жить дальше. Вряд ли я смогу продолжать убеждать себя в том, что ничего не случилось. Вряд ли я смогу… Я…

У меня перехватило дыхание.

— Сара? Дыши глубже.

Я открыла глаза. Бэтмен все еще яростно хлопал клюшкой по воде. Программа Today закончилась. Сосед развесил белье и стоял на месте зажмурившись. Скоро он займется новым делом. Наверное, засыплет кофе в кофеварку или попробует починить магнитофон. Маленькие проблемы. Аккуратные проблемы.

— Теперь, когда Эндрю больше нет, Лоренс… Как думаешь, я и ты могли бы…

Молчание. А потом голос Лоренса — Лоренса неподдающегося.

— Эндрю нам не мешал, когда был жив, — сказал он. — Есть причины что-то менять теперь?

Я снова вздохнула.

— Сара?

— Да?

— Просто сосредоточься на сегодняшнем дне, ладно? Сосредоточься на похоронах, соберись, переживи этот день… Отойди от компьютера немедленно! Прекрати мазать монитор маслом!

— Лоренс?

— Извини. Это малыш. Схватил тост с маслом и начал мазать им… Прости, мне пора.

Лоренс повесил трубку. Я отвернулась от окна и села на кровать. Я чего-то ждала. Оттягивала момент, когда мне придется спуститься вниз и поговорить с Пчелкой. Я сидела и смотрела на свое отражение в зеркале. Отражение вдовы. Я пыталась найти в своем лице хоть что-нибудь, что говорило бы о потере Эндрю. Ни одной новой морщинки на лбу? Ни синяков под глазами? Правда? Совсем ничего?

Какими спокойными стали мои глаза с того дня на берегу моря в Африке. Там произошли такие ужасные потери, что, наверное, после этого потеря пальца и даже мужа совсем не страшна. Мои отраженные в зеркале зеленые глаза смотрели безмятежно, они были спокойны, как водоем — или слишком глубокий, или слишком мелкий.

Почему я не могла плакать? Скоро мне нужно будет выйти из дому, в церкви соберется много людей, и все они будут плакать. Я потерла глаза. Гораздо сильнее, чем советуют наши специалисты-косметологи. Мне нужно было показать пришедшим на похороны хотя бы красные глаза. Мне нужно было показать им, что я любила Эндрю, что я его на самом деле очень любила. Пусть даже после Африки я уже не верила в вечную любовь как нечто такое, что можно измерить самоанкетированием, если почти на все вопросы выбираешь ответ «В». Поэтому я сидела и терла глаза большими пальцами. Если я не могла продемонстрировать миру свое горе, я могла хотя бы продемонстрировать ему, что горе делает с глазами.