В глубине тебя - Фло Ренцен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, и предъявлял ему, наверно, чуть что. Воображаю, как люто Рик его за это ненавидел. Еще сильнее ненавидел. Кто знает, для чего понадобилось его отчиму отправлять его во взрывную «школу». Теперь уже не спросишь.
— Ну вот. А уж когда случилось это… с Ингой…
— Что случилось с Ингой? — переспрашиваю торопливо, чтобы этот алкаш не вздумал перепрыгивать.
— Да это ж… ну… — он моментально впадает в ступор, грозящий окончиться комой.
— Что, что случилось с Ингой? — не отстаю я, наливаю нам с ним по одной и даже чокаюсь с ним.
Внезапно «слышу», будто вдалеке на эстакаде грохочет поезд, чувствую над собой, на себе его колеса. Они молотят, молотят по мне безжалостно и торопливо, размалывают в пыль. «Металлоконструкций…» — мутит меня от мысли, — «металлоконструкций… Этот поезд грохочет тут уже сто лет, ничего не видит, ничего не слышит… А и не слышно больше ничего, давно прошло. Здесь тебе прямо бункер… Бункер из… металлоконструкций… Я что же — пьяная?.. Нельзя… А ну, трезвей сейчас же…»
Старик медленно, с закрытыми глазами и блаженной улыбкой на лице выпивает, затем, будто пробуждаясь, открывает на меня глаза и говорит:
— А я тебя помню. Ты хорошая.
Итит твою мать, я и сама знаю, что хорошая, ну же, старый ты хрен…
А старик замечает сочувственно:
— Он не хотел тебя травмировать, наверно, да?..
Для старого алконавта, за свою жизнь много чего перевидавшего, говорит он со мной довольно доброжелательно и даже жалостливо, но мне — увы — в малейшем намеке на жалость всегда мерещится издевка.
И я «успокаиваю» его сквозь зубы:
— Он неправильно понял — меня ничто не травмирует.
И подливаю ему. Выпитое только что пойло обожгло и сорвалось вниз, прямо в мой пищевод, лишь слегка царапнуло, но следов не оставило. После мне будет стыдно и больно, что сегодня я отправила старого, больного человека в запой. Но это будет после.
Он, этот старикашка, хлопает следующую и заметно «собирается»:
— В тот вечер Вальтер пришел бухать, потом взял девчонку с Лотоса. Кругленькую такую, молоденькую. Темненькую. Всегда ее брал.
— Лотос отсюда далеко, — замечаю я.
— Ну, это теперь она в Лотосе, а тогда на квартире работала. В комнатах. В «Доме Короля».
— Тоже тут? В доме?
— Да. На шестом этаже. Там табличка на дверях была с фамилией «König». Будто обычная квартира.
König — значит «король», потому и «Дом Короля», значит.
Со стены напротив раздается назойливое дилиньканье, как аккомпанемент его словам — это грузный дядька заводит один из игровых автоматов, а за соседним автоматом уже колдует яркая блондинка в зеленом мини-комбинезоне и ярко-розовых «шпильках».
— Это Херманнзен комнаты держал? — спрашиваю.
— Сдавал. Одной из них. Руководила, которая. А она уж пересдавала. Сам к ним, бывало, ходил. Они сами там организовывались, сами всем заправляли. А та, темненькая, молоденькая — любимая его была. Олезия.
— Не Оливия?.. — спрашиваю машинально.
— Нет-нет, точно Олезия. Так-то они все под псевдонимами работали. Но по-граждански звали ее Олезия.
Олеся. Но все равно Оливия.
— Любил Вальтер восточноевропейских женщин. Девочек. Темненьких — в особенности. И что поделаешь — особенно ярко любовь у него в одном деле проявлялась.
В побоях… Значит, Оливию… Олесю тоже бил…
— Так что случилось с Ингой?.. — возвращаю его к красной нити его пьяных бредней.
А сама думаю в тошнотворном помутнении, что знаю даже, в какой квартире они жили.
Хорст кивает больше себе самому, затем, наоборот, покачивает головой, будто оправдываясь:
— Нет, он, Вальтер не то, чтоб злостно блядовать туда ходил. Так — отвести душу, расслабиться. В тот вечер он наказать Ингу за что-то хотел. А потому что не перечила она ему никогда, но в тот вечер возникла, против него поперла. По-моему, причиной был Рик. А он не жил уже в то время с ними. Вот Вальтер, значит, ей накостылял и пошел перевести дух. С Олезией наотдыхался, потом зачем-то с собой ее потащил, на автоматы, в игровой салон по соседству… Должно быть, Инга из окна его с девчонкой и увидела.
Мужчина за игровым автоматом что-то говорит блондинке, она, фыркнув, прикрикивает на него, и они продолжают орудовать каждый — за своим.
— По морде ему дала, — не обращает на них ни малейшего внимания Хорст. — Никогда и сдачи-то не давала, а тут — как выскочит на него, да прямо на месте, при всем честном народе… Он взбесился, за волосы ее домой притащил, лицом лупил об что попало, все приговаривал «убью… я те говорил — дома сиди… нехер шляться…» Отколотил там хорошо. А потом смотрит — она лежит на полу и не встает. Живая — как неживая. Не встает. Не может.
Мне кажется, то же можно сказать сейчас про меня: живая, но не могу ни двинуться, ни пальцем шевельнуть.
— Вальтеру это как по башке дало. Он сгреб ее, в больницу повез. Бухой сам в доску. А по дороге вмазался в одного. И убил ее. Сам — без царапины. Челленджер… машина — и та почти не пострадала. Гробяка же. Вот и все.
Вот и все.
Старик пускает слезу и тихо плачет. А в моей злополучной груди бешено подскакивает сердце, сейчас мне горло продырявит. В висках стучит и все плывет перед глазами. Но это не преддверие обморока, просто сейчас никак иначе не живется и не чувствуется.
— Она была не пристегнута… обморочная была… или полуобморочная… он не проследил — куда ему было по пьяне-то. Ее швырнуло хорошо. Головой убилась или как там еще — я не знаю. Против Вальтера дело возбудили… пьяный, дурак, в больницу ее повез — нет чтоб скорую вызвать. Может, закинуть хотел да скрыться… Чтоб его при ней никто не видел.
Вокруг меня и во мне все сгустилось в один сплошной кошмар. Слышу осколочно, заставляю себя не отключиться и дострадать выслушивание бессвязного речитатива этой трагедии, страшной до разрыва мозга.
— Вальтер дома торчал — невыездной был. Ну, он и порешил его. Рик. До мокрого не довел, но… Рик к ним редко ездил, а тут примотал, потому что… что такое — мать третьи сутки телефон не берет. Тут и узнал все. Не знаю, от кого. Не от меня. Я б никогда… Подождал его дома и… Рик, он тогда зеленый был, хиловатый, но борзый. Наверно, борзость голимая поддержала, фору дала. Да и Вальтер, думаю, особо не защищался. А то здоровый же был
