Полька - Мануэла Гретковская

Я вожу по животу «подслушкой» (а может, «подглядкой»?). Аппарат настроен исключительно на кардиологию, из всего детского тельца позволяет «увидеть» только бьющееся сердечко.

Появляется бледный накрахмаленный специалист.

— Все в порядке?

— Никакого склероза сердечного клапана. Ты — в суперпорядке, — расшифровывает он бумажную ленту. — Похоже, это твоим польским врачам нездоровилось.

В больничном сортире анатомические рисунки, объявления: «Одинокий мужчина ищет женщину, весом от 15 до 20 кг», рядом приписка: «Тебе самое место в больнице, лечиться надо, chuj». Я за польскую орфографию: «huj» — более короткий, обрезанный.

На обратном пути Петушок вспоминает о существовании польского магазина. Волшебное исполнение желаний. Что за день: и неожиданно здоровое сердце, и маковый пирог, сырник, пончики, ароматный хлеб, квашеная капуста, конфеты «Ведель» («ириски», «фигли»). На прилавке — «Информатор культуры. Ежемесячное издание Польского совета по культуре в Стокгольме». На первой странице все напечатано прописными буквами, с программой: фильмы, концерты. Листаю «Информатор» и пожираю капусту. Польская эмиграция — по-прежнему священная корова из репертуара Гомбровича: «23 ноября в 19.00 ВЕЧЕР «ПРОЭЗИИ» (поэзии и прозы?) — Генеральный консул РП в Стокгольме приглашает на инаугурационный вечер, открывающий серию встреч с классикой польской поэзии и прозы, на которых (фамилии лекторов) Вам напомнят о наших Великих. На первом вечере, в гостиной Генерального консульства, мы будем слушать строфы Владислава Реймонта и Адама Мицкевича. Музыкальное сопровождение (фортепиано).»

В «Нигетер» статья о Карине Ридберг и ее бестселлере «Чертовы штучки», в котором писательница свободно перемешивает собственную жизнь и художественный текст. Описывает свои романы с известными людьми. Смелая девица. А если взять и сбросить не первой свежести белье, под которым скрываются иные из моих бывших? Нравственные авторитеты, светила этики и искусства. Впрочем, кто в это поверит? Вранье легче выдать за правду. Они сами издают книги, в которых изображают себя эталонами нравственности и вкуса.

Графоманское оплевывание других не есть искусство, дорогие мои господа, а постель — такая же тема, как любая другая. В прозе — хорошей прозе — даже камуфляж может обернуться вивисекцией. Ридберг смело лепит литературу из собственной жизни. Несмотря на то что мужчине на первый взгляд подобная откровенность придает дополнительный колорит, а женщине — добавляет синяков.

Автор статьи не отказывает Ридберг в таланте (ее репутация сложилась еще после предыдущей книги), он лишь размышляет: не раздражает ли писателя-мужчину, когда пером, этим фаллическим атрибутом, размахивает женщина? Кроме того, Ридберг, оказывается, так истощена, что у нее даже нет месячных. Прочие выводы умнее, без копания в чужом белье, нездорового возбуждения и пошло-фамильярного ворчания, какое доносится порой из польского критического курятника, как только речь заходит о женщине-писательнице.

Тема для диплома: «Влияние приборов фаллической формы на развитие мужского творчества конца XX века в свете развития информатики и женского творчества, использующего клитороподобные клавиши клавиатуры и мышку».

Миска спагетти на обед. Через час в желудке ощущение пустоты.

— Петушок, это уже, похоже, борьба за пищу. Малыш съел всю мою тарелку.

— Подожди еще, сейчас лягнет тебя в поясницу: «Мама, подавай-ка десерт!»

Долгая прогулка в темноте. Поднявшись на холм, высматриваем оранжевые огоньки наших окон.

10 ноября

Без четверти десять будут готовы результаты анализа: девочка или мальчик. Мне все равно. Я настроилась на мальчика. Петр хотел бы девочку. К счастью, выбор ограничен. И то, и другое окажется сюрпризом. Позвоню в двенадцать, когда закончу две сцены «Польских дам».

Завтракаю, включаю радио — третью программу, читаю Фишер: знаю, что до вечера у меня уже может не оказаться времени для подобных развлечений. Девять тридцать — сажусь к компьютеру-кормильцу. Сцена похорон Брюля — министра при дворе Августа II, отца Амалии. Толпа, выбрасывающая его из гроба, затем Амалия с дочерью — прячущиеся за стеклянными дверями костела от народной мести. Люди орут: «Преступник, кровопийца!» В моей голове: «Девочка? Мальчик?!»

Не выдерживаю и, не добравшись до конца сцены, звоню в Karolinka Sjukhuset[48] — занято. Возвращаюсь к похоронам: Амалия наставляет дочь, приказывая смотреть на осквернение дедова тела: «Или ты держишь сброд в узде, или он разорвет тебя в клочья». Вот допишу сцену и позвоню. Не закончив, снова бегу к телефону.

Можно было бы сделать усилие и прочирикать эти несколько фраз по-шведски. Но я боюсь ошибиться: придется называть длиннющий номер страховки — словно интересуешься тайным банковским счетом. Пусть уж лучше отвечают по-английски. Шведская flicka[49] ассоциируется у меня с французским ментом-фликом. Pojke[50] — с коротко стриженным блондинчиком в черном спортивном костюме, пожирающим черные лакричные конфетки. Знаменитые мальвовые леденцы, любимое лакомство героев «Мы все из Бюллербю», горько-соленые. Я проверяла их на детях не из Бюллербю, то есть не шведских. Реакция неизменная — рвотный рефлекс.

Девушка из больницы спрашивает дату рождения, персональный номер, номер анализа, после чего лукаво задает вопрос:

— Это твой первый ребенок?

— Yes[51]. — У меня дрожит голос. Она делает многозначительную паузу.

— А ты сама как думаешь — мальчик или девочка?

— Please[52].

— О'кей, я тебе скажу… girl[53].

— GIRL! Девочка!!!

Заспанный Петр выбегает из спальни:

— Я так и знал.

Мы отплясываем на радостях. Девочка раньше начинает говорить и ходить, ее легче вырастить, девочка… Просто-таки Супердевушка, Power Girl!

— Поля! — радуется Петр.

Я настаиваю на Нани. Тоже легко выговорить, универсальное имя для любой страны.

— Нет, нет, решено. Поля — скромно и просто. — Петушку внимает даже пылесос: постепенно затихает. Отправляемся за новым. Продавец в обтягивающей накачанные мышцы футболке нахваливает темно-синий. Ни слова о тяге, мощности и прочих технических примочках, которые обожают мужики из электроотделов.

— Отличный крепкий пылесос. Ребенок сможет на нем кататься. — Продавец дергает трубку.

Прилагайся к нему седло, так почему бы и нет — убирали бы квартиру верхом. Продавец вскакивает на пластмассовый пылесос:

— Можно даже прыгать, он все выдержит!

Мы уходим, пробормотав, что, мол, еще подумаем. На улице смеемся до упада. Купим пылесос в другом месте — самый обычный, только для уборки.

11 ноября

Международный день Кошмара. На Западе — конец Первой мировой войны, в Польше — праздник Независимости. По радио и телевидению — сплошные трупы. В достойном «Культурном бульоне» — репортаж из Руанды и фрагменты книги моего бывшего преподавателя из Франции, подвергшегося пыткам в камбоджийском концлагере. Его спасло знание буддизма — удалось убедить кхмерского палача, профессора математики, что он не американский шпион, а этнолог. Вернувшись спустя годы в Камбоджу, француз встретил своего несостоявшегося убийцу, на совести которого было сорок тысяч жертв (в основном убитых лопатой), — свободного и разбогатевшего.

Бернар Пиво спрашивает профессора и второго гостя, журналиста из Руанды: «Почему?» Почему люди так жестоки? Ни один из собеседников не в состоянии ответить. Это невозможно. Орудующие мачете руандийские убийцы пришли к выводу, что человека заколоть легче, чем животное: чувствуя приближение смерти, он становится сговорчивее.

Вечером по третьей программе дискуссия о современном патриотизме. Я занимаюсь своим батиком и отключаюсь. Для меня лучший пример патриотизма — болельщики. И соседи с их флагами. Что-то вроде местной моды. Если с похмелья забыл, где находишься, достаточно выглянуть в окно: залитая цветом моря Швеция. Повсюду Швеция, никаких сомнений: над одинаковыми «ржавыми» домиками палки со шведскими флагами. Собачка помечает территорию, поднимая лапу, а они — поднимая флаг. Швеция, типично шведский домик, а в нем — швед с садовым тотемом. Польский патриотизм: вера в то, что поляки — самый избранный народ Европы и мира.

Картинка закончена. Портрет девушки в венке. Чувственный взгляд, обаятельная улыбка. Рот напоминает кровавое пятно — засохший струп? Зубы прикрыты губами. Два клыка в память о хищных предках. Мы выиграли не только очередную войну, мы выиграли у всего сущего. Человек, быть может, и стал более цивилизованным — организовался в банды (народы), — но не более человечным. Очеловечить можно собаку или героев Диснея.