Человеческая комедия - Уильям Сароян

– А ну-ка, выпейте, – сказал он.

– Спасибо. Зря я так много пью, но сейчас мне необходимо выпить. – Он отпил из горлышка и вернул Спенглеру. – Спасибо, – повторил он.

Спенглер решил, что юноше лучше выговориться до конца.

– Что вы любите читать? – спросил он.

– Да все, что попало. Вернее говоря, любил, когда жил дома. У отца было много книг – и не только церковных, у него были хорошие книги настоящих писателей. Больше всего я любил Уильяма Блейка. Читали? Да и Шекспира, Мильтона, Попа, Донна, Диккенса, Теккерея. Я перечитал все, что было у отца, одни книжки по два раза, другие – по три. Раньше я любил читать, а теперь это прошло. Мне даже не хочется заглядывать в газеты. Знаю все новости наперед. Повсюду продажность, смертоубийство – повсеместно, каждодневно, – и никого на свете это больше не ужасает. – Он опустил голову на руки и продолжал говорить тихо, не глядя на собеседника: – Как мне благодарить вас за то, что вы сделали, и сами вы вот такой человек, как вы есть! Должен сказать, что стоило вам испугаться или дурно со мной обойтись – и я бы в самом деле вас убил… Все люди либо трусливы, либо злы. Теперь я понимаю, что пришел сюда с пистолетом не из-за денег. Может, вам и не понять, но я пришел сюда, чтобы раз и навсегда проверить: неужели тот единственный человек на моем пути, который сделал добро своему ближнему без всякой задней мысли, бескорыстно, неужели он и в самом деле хороший человек? Не случайность ли это? Я не мог поверить, что человек может быть хорошим, – тогда все мои представления о мире, о людях оказались бы ложью, пропала бы моя уверенность в том, что род людской безнадежно испорчен, что в мире нет ни единого существа, достойного уважения, достойного зваться человеком. Ведь я долго презирал не только великих мира сего, но и униженных, а вот за тысячи миль от дома, в чужом городе, вдруг нашел хорошего человека. Меня это мучило. Мучило очень долго. Я не верил. Мне надо было убедиться воочию. Мне хотелось знать, что это правда. Мне надо было в это поверить, потому что много лет я себе твердил: «Дай мне встретить хоть одного не испорченного обществом человека, тогда и я смогу стать чистым, тогда и я смогу верить и жить». Первый раз, когда я вас встретил, я в вас не поверил, но теперь я знаю. Мне от вас больше ничего не надо. Вы мне дали все, в чем я нуждался. Разве можно дать больше? Вы меня поймете, правда? Я сейчас встану и с вами прощусь. Не тревожьтесь за меня. Я поеду домой. И не умру от болезни. Я буду жить. Теперь-то уж я знаю, как надо жить. – Молодой человек посидел еще немного с опущенной головой, потом неторопливо поднялся. – Большое вам спасибо, – сказал он Спенглеру и ушел.

Спенглер проводил его взглядом, потом подошел к кассе и положил деньги на место. Взяв пистолет, он разрядил его и спрятал в ящик, а патроны опустил в карман пиджака. Подойдя к стальной полочке, на которую складывали пачки телеграмм за день, он отыскал в одной из пачек телеграмму, которую юноша посылал своей матери. Управляющий телеграфной конторой взял чистый бланк и написал:

М-СС МАРГАРЕТ СТРИКМЕН, 1874, БИДЛ-СТРИТ, ЙОРК, ПЕНСИЛЬВАНИЯ.

ДОРОГАЯ МАМА, СПАСИБО ЗА ДЕНЬГИ. СКОРО БУДУ ДОМА, ВСЕ ПРЕКРАСНО.

Перечитав телеграмму, он решил заменить слово «прекрасно» словом «хорошо». Потом чуточку покопался в памяти и приписал: «Любящий тебя Джон». Подойдя к столу мистера Грогена, он дал сигнал. Через несколько секунд сигнал был принят, и Спенглер поспешно отстукал телеграмму, немножко поболтал с телеграфистом на другом конце провода, с улыбкой выслушивая его точки и тире и так же ему отвечая. Кончив разговаривать, он вернулся к своему столу.

Вошел Уильям Гроген и сел на стул, который перед тем занимал юноша.

– Как вы себя чувствуете? – спросил его Спенглер.

– Гораздо лучше, – сказал мистер Гроген. – Я выпил две рюмки и послушал, как поют солдаты. Ну и любят же они пианолу и старинные песни, которых им никогда не приходилось слышать!

– «Вы ведь меня любите, правда?» – сказал Спенглер. – «Ну да, любите. Сами знаете, что любите». Вот что она говорит, Вилли. И вот как она это говорит. Кажется, я на ней все-таки женюсь. – Спенглер на секунду перестал мечтать о Диане Стид и пристально вгляделся в лицо старого товарища. – Старинные песни – это прелесть! – сказал он.

– Том, – сказал мистер Гроген, – помните, как старый Девенпорт пел баллады?

– Еще бы! Сколько будет стоять эта контора, они будут звучать у меня в ушах. Слышу как наяву. Но не только баллады, а и псалмы тоже. Помните, как старый Девенпорт пел по воскресеньям псалмы?

– Помню, – сказал мистер Гроген. – Помню все до единого. Любил делать вид, будто он страшный безбожник, но по воскресеньям целый день распевал псалмы. Жевал табак, отстукивал телеграммы, пел и сплевывал струю табачной жвачки в плевательницу. Рано утром день начинался с «Привет тебе, сладостное утро, день священного отдохновения». Какой замечательный был человек! А позже он горланил «Сей светлый день! Да будет нынче свет».

– Помню, – сказал Спенглер. – Как же не помнить! «Да будет нынче свет». А потом сплевывал табачный сок в плевательницу.

– После этого он запевал «О Боже, властитель ночи и зари. Благодарение Тебе за то, что подарил нам свет». Страшенный был безбожник, но превыше всего ставил свет и всяческую жизнь. А в конце дня медленно поднимется, бывало, со стула, расправит усталое тело и тихонько затянет: «Уж день прошел, и ночь близка». Знал все старинные песни наперечет и любил их до беспамятства. «Спаситель! – кричал он, представляясь богохульником. – Спаситель, дохни вечерней благостью, покуда ночной покой не смирил наш дух; признаемся Тебе в нужде и в прегрешеньях наших, исцели же нас и отпусти Ты нам грехи». – Телеграфист замолчал, вспоминая старого друга, которого давным-давно уже не было в живых. – А ведь, наверно, это так и есть, Том, так и есть.

Управляющий телеграфной конторой улыбнулся и похлопал своего товарища по плечу, а затем встал, чтобы погасить свет и запереть контору на ночь.

Глава 23

Смерть, не ходи в итаку!

Наконец-то Гомер Маколей улегся в постель, но он метался и ворочался с боку на бок. Ему снилось, что он снова бежит, преодолевая препятствия, но всякий раз, когда подбегает к барьеру, там стоит Байфильд и хочет его остановить. Он все же пытается прыгнуть, и оба они падают. Снова барьер, и снова Байфильд… В конце концов боль в ноге становится невыносимой; он опять пускается бежать и падает. Потом встает, дает Байфильду в зубы и кричит: «Байфильд, вы меня не остановите! Вы меня не в силах остановить! Вы меня не в силах остановить – ни малыми, ни большими, ни какими ни на есть препятствиями!»

Он снова бежит, сначала прихрамывая, потом уже легко, но следующий барьер вырастает до нечеловеческой высоты – чуть не до восьми футов. Однако Гомер Маколей – быть может, самый великий человек в Итаке, штат Калифорния, – перелетает через этот барьер как птица.

Потом ему снится, что он в форме телеграфиста быстро едет на велосипеде по узкой улочке. Вдруг прямо перед ним возникает Байфильд. Но Гомер несется на него все быстрее и быстрее. «Байфильд! – кричит он. – Я же сказал вам, что вы меня не остановите!» Он приподнимается, опершись на рукоятки руля, велосипед взлетает в воздух и парит. Он перелетает через голову Байфильда и легко опускается на землю у него за спиной. Но стоит Гомеру очутиться на мостовой, как перед ним снова вырастает Байфильд! И снова велосипед отрывается от земли и летит через голову Байфильда. Но на этот раз он повисает в воздухе в двадцати футах от головы врага. Тот растерянно стоит посреди улицы и негодует: «Вы не имеете права! – кричит он рассыльному. – Вы нарушаете закон притяжения!» «Какое мне дело до закона притяжения, – кричит Гомер вниз, – и до закона средних чисел, и до закона спроса и предложения, и до любого другого закона? Вы меня не остановите! Вы меня не в силах остановить! Понятно? Червь, ржавей и разлагайся, мне не до тебя!» Рассыльный летит в пространство, а страшилище одиноко стоит посреди улицы, посрамленное и униженное.

Гомер высоко парит на велосипеде среди темных туч. Он летит по небу и вдруг видит другого велосипедиста, тоже в форме рассыльного, который, вынырнув из черного облака, движется еще быстрее, чем он. Ему кажется, что, как ни странно, этот рассыльный он сам, но в то же время и кто-то другой, кого Гомер боится. И Гомер гонится за другим рассыльным, чтобы узнать, кто же он на самом деле такой.

Велосипедисты мчатся и мчатся, и наконец Гомер начинает нагонять своего противника. Вдруг тот оборачивается, и Гомер с удивлением видит, как другой рассыльный похож на него. Но не внешность рассыльного, а какая-то безотчетная уверенность подсказывает Гомеру, что его противник – это Вестник Смерти. Велосипедисты быстро приближаются к Итаке. Гомер гонится за Вестником Смерти, несясь еще быстрее, чем прежде. Далеко внизу под ними мерцают одинокие огни города, виднеются его пустынные улицы и молчаливые дома. Гомер решается увести в сторону своего спутника, не пустить его в Итаку. Самое важное на свете – не позволить Вестнику Смерти попасть в Итаку.