Собрание рассказов - Уильям Фолкнер

Кто-то возразил: — Вы же сами видели, как они туда влезли!

— Не верю!

Тут мы все издали вздох: а-а-а-ах! С крыла аэроплана что-то отделилось и падало вниз. Мы знали, что это человек. Почему-то мы знали, что этот одинокий, беспомощный падающий предмет был таким же живым человеком, как мы. Он падал. Казалось, что падает он годы, но вдруг он повис в воздухе, а ни веревки, ни троса нам не было видно; он был ближе к аэроплану, чем тонкий разрез крыла.

— И вовсе это не человек! — закричала женщина.

— Не выдумывай! — возразил мужчина. — Видела, как он туда залезал.

— Все равно! — кричала женщина. — Это не человек! Вези меня сию же минуту домой!

Остальное трудно пересказать. И не потому, что мы слишком мало видели, мы видели, как все произошло, — а потому, что мы к такому не привыкли, и разобраться во всем этом нам было трудно. Мы увидели, как старенькая автомашина двинулась по полю, ускоряя ход, подскакивая на рытвинах, потом шум аэроплана ее заглушил, привел в неподвижность; мы видели свисавшую лестницу, и на ней, под траурным брюхом аэроплана, человека с акульим лицом. Нижний конец лестницы проволочился по крыше машины, от края до края, вместе с хромым, висящим на этой лестнице, и голова красавчика в кепи высунулась из окна. А конец поля все приближался, и аэроплан, двигаясь быстрее машины, ее обгонял. Но ничего не произошло.

— Слышите? — закричал кто-то. — Они разговаривают!

Капитан Уоррен рассказал нам, о чем шел разговор; евреи кричали друг на друга; один, с лицом акулы, вися на болтающейся лестнице, похожей отсюда на паутину, другой — из окна машины. А ограда, край летного поля, становился все ближе.

— Давай! — кричал человек из машины.

— Сколько они заплатили?

— Прыгай!

— Если сотню не заплатили, не буду!

Аэроплан с ревом взмыл в высоту. Фигурка на тонкой, как паутина, лесенке раскачивалась над нами. Пилот сделал над полем два круга, пока третий снова не вывел машину на нужное место. И опять машина двинулась по полю; и опять аэроплан снизился с диким воем циркулярной пилы, а потом, когда лестница с вцепившимся в нее человеком повисла над машиной, этот вой перешел в сбивчивый треск, и мы снова услышали два слабых голоса, орущих наперебой, и это было и смешно, и жутко; один голос звучал прямо из воздуха. Кричал о чем-то, что с потом добывается из земли и нигде, кроме как на земле, не нужно.

— Сколько, говоришь?

— Прыгай!

— Что? Сколько они дали?

— Нисколько! Прыгай!

— Нисколько? — возмущенно взревел человек на лестнице

И опять аэроплан неумолимо тащил лестницу мимо машины, приближаясь к концу поля, к забору, к длинному сараю с прогнившей крышей. Вдруг рядом с нами появился капитан Уоррен; он произнес слова, которых мы никогда от него не слышали.

— Он держит ручку коленями, — сказал капитан Уоррен. — Верховный владыка человечества, сладостный, священный символ вечного покоя…

Мы совсем забыли о летчике, о том, кто сидел в аэроплане. Мы увидели аэроплан с задранным носом и летчика, стоящего во весь рост на заднем сидении; он перегнулся через борт и грозил кулаками человеку на лестнице. Нам было слышно, как он что-то заорал, когда человека на лестнице снова протащило над машиной, а тот все кричал:

— Не прыгну! Не прыгну!

Он все еще кричал, когда аэроплан взмыл вверх. Мы видели это все уменьшающееся пятнышко над длинной крышей сарая, на фоне неба.

— Не прыгну! Не прыгну! — кричало оно.

Раньше, когда эта точка отделилась от аэроплана и падение ее застопорила лестница, мы понимали, что это — живой человек. Сейчас, когда эта точка оторвалась от лестницы и стала падать, мы тоже знали, что это — живой человек, и знали, что теперь уже больше нет лестницы, которая остановит падение. Мы видели, как он падает в холодном пустом январском небе, пока здание сарая не поглотило его; даже и тогда его лягушечья поза выражала возмущение и непреклонность. Где-то в толпе завизжала женщина, но визг ее потонул в шуме аэроплана. Он взмыл вверх с душераздирающим ревом, и пустую лестницу отшвырнуло назад. Звук мотора был похож на вопль, вопль облегчения и безнадежности.

IV

В ту субботу вечером капитан Уоррен рассказал нам все в парикмахерской.

— Неужели он, правда, спрыгнул на сарай? — спросили мы.

— Да. Спрыгнул. И не думал, что убьется или хотя бы покалечится. Поэтому он и остался цел. Он был чересчур разъярен, чересчур торопился получить то, что ему положено. Не мог ждать, пока самолет сядет. Провидение знало, что ему очень некогда и что он заслуживает справедливости, поэтому и подставило ему сарай с прогнившей крышей. Он и не думал о том, чтобы упасть на сарай; если бы он об этом подумал, если б забыл про космическую гармонию, в которую верит, и стал бы волноваться о том, где приземлится, тогда точно пролетел бы мимо и разбился насмерть.

А так он ничуть не пострадал, только большая царапина на щеке, которая здорово кровоточила, да пальто разорвалось на спине сверху донизу, словно дыра со шлема перешла и на пальто. Он выскочил из сарая бегом, прежде чем мы туда подошли. Он заковылял прямо сквозь толпу с окровавленным лицом, размахивая руками, и половинки его пальто развевались по бокам.

— Где этот секретарь? — спросил он.

— Какой секретарь?

— Да секретарь Американского легиона! — Он быстро захромал туда, где кучка людей окружала трех упавших в обморок женщин. — Вы обещали заплатить мне сто долларов, чтобы поглядеть, как я прыгаю на машину. Нам платить за ее прокат и прочее, а вы…

— Вы же получили шестьдесят долларов, — сказал ему кто-то.

Хромой на него посмотрел.

— Шестьдесят? Я сказал, сто. А вы уверили меня, будто дали сто, хотя на самом деле — их было всего шестьдесят; думали поглядеть, как я рискую жизнью за шестьдесят долларов…

Аэроплан сел; никто из нас этого не заметил, пока летчик вдруг не налетел на хромого. Он резко повернул хромого к себе, прежде чем мы успели схватить его за руки, и сбил ударом кулака. Мы держали летчика, а он вырывался, плакал, и слезы оставляли полосы на его грязном, небритом лице. Вдруг тут же оказался капитан Уоррен, он тоже держал летчика.

— Перестаньте! — сказал он. — Перестаньте!

Летчик утих. Он тупо поглядел на капитана Уоррена, а потом обмяк и сел на землю в своем жиденьком, грязном одеянии; его небритое лицо было вымазано, осунулось, а глаза совсем больные и полные слез.

— Разойдитесь, — сказал капитан Уоррен. — Оставьте на минутку его одного.

Мы отошли к другому — тому, кто хромал. Его подняли на ноги, а он вытянул вперед обе половинки пальто и смотрел на них. Потом сказал:

— Дайте жевательной резинки.

Кто-то протянул ему пакетик. Другой предложил сигарету.

— Спасибо, — сказал хромой. — Я денег в дым не пускаю. У меня их еще не так много. — Он сунул жвачку в рот. — Хотели меня надуть. Если вы думаете, что за шестьдесят долларов я буду рисковать жизнью, вы глубоко ошибаетесь.

— Дайте ему остальное, — предложил кто-то из толпы. — Вот моя доля.

Хромой даже не оглянулся.

— Доберите до ста, и я прыгну на машину, как обещано в афишке.

Где-то за его спиной закричала женщина. Она плакала и смеялась одновременно.

— Не пускайте… — говорила она, плача и смеясь одновременно. — Не пускайте его… — повторяла она, пока ее не увели. А хромой так и не пошевелился. Он отер обшлагом лицо и рассматривал окровавленный рукав, когда к нему подошел капитан Уоррен.

— Сколько ему не хватает? — спросил капитан Уоррен. Ему сказали. Он вынул деньги и отдал хромому.

— Хотите, чтобы я прыгнул на машину? — спросил он.

— Нет, — ответил Уоррен. — Забирайте отсюда этот гроб и как можно скорее.

— Что ж, воля ваша, — сказал хромой. — У меня есть свидетели, что я хотел прыгать. — Он пошел, мы расступились и смотрели, как он ковыляет в своем разодранном надвое, болтающемся пальто. Аэроплан стоял на взлетной дорожке, мотор работал. Третий уже сидел в кабине спереди. Мы смотрели, как хромой с мучительным трудом карабкается к нему. Теперь они сидели рядом, глядя прямо перед собой.

Летчик медленно поднялся с земли. Уоррен стоял возле него.

— Глушите мотор, — сказал Уоррен. — Вы поедете ко мне домой.

— Нам, пожалуй, пора двигаться, — сказал летчик. На Уоррена он не глядел. Потом протянул ему руку. — Ну… — сказал он.

Уоррен руки не взял.

— Едем ко мне, — сказал он.

— А что будет с этим сукиным сыном?

— Кому какое дело?

— Я когда-нибудь приведу его в божеский вид. Выбью дурь из этого черта.

— Джок… — сказал Уоррен.

— Нет, — ответил тот.

— Пальто у вас есть?

— Конечно, есть.

— Врете. — Уоррен начал стягивать с себя пальто.