Мессалина - Виолен Ванойк

— Ты сказал, что да… Я выбрала три аромата.

Повернувшись к магу, Мессалина показала на отставленные в сторону сосуды.

— Можешь сесть рядом с матерью, — сказал Симон.

Не торопясь, даже нарочито медленно, маг открыл коробочку и бросил несколько зерен мирры в очаг. Пьянящий дым постепенно распространился по комнате. Затем он налил немного благовонного масла, которое зашипело, и тонкая струйка дыма поднялась к потолку. Наконец, он влил в очаг немного ириса. Совершая ритуал, приятный тем, что по комнате распространялись разные тонкие запахи, он мысленно перебирал гостей. Он сразу исключил Гая Силия, проявившего к девушке неприязнь, которая, хоть он и пытался скрыть ее, все же не ускользнула от ее проницательного ума. Еще немного поразмыслив, он пришел к выводу, что Азиатик вряд ли настроен на женитьбу, хоть он и бывший консул. Когда густой дым начал рассеиваться, решение у мага уже было готово.

Тут он словно впал в транс и начал руками рисовать контуры человеческого лица.

— Клавдий… — прошептал он. — Клавдий… Это Клавдий!

Ни Мессалина, ни Лепида не осмеливались задавать вопросов, однако они совершенно не понимали, какую роль играет Клавдий в видениях Симона.

— Орел, — пробормотал маг. — Ну да, орел!

Мессалина бросила вопрошающий взгляд на мать, но та пожала плечами в знак того, что не больше дочери понимает смысл этих загадочных слов.

Симон продолжал:

— Приап… красный. Меч заслоняет лотос. Неизбежность! — воскликнул он.

Изумленная Лепида кинулась к нему:

— Что такое, Симон? Ты сказал «неизбежность». Речь идет о Мессалине? Ей грозит опасность?

Лепиде почудилось, что черные стены смыкаются над ними.

— Нет, успокойся, — ответил маг, вернувшись, похоже, к действительности и утирая платком лоб. — Я надеюсь, Мессалине удастся отвести от себя рок.

— Мог бы ты объяснить?

— Бог говорил, — высокопарно заявил Симон. — В дыме я видел лицо, и это было лицо Клавдия.

— Не хочешь ли ты сказать, что Клавдий — тот мужчина, который женится на моей дочери? — встревожилась Лепида.

— Боги предназначают его в супруги твоей дочери, — подтвердил Симон.

— Клавдий не молод, — пыталась возразить Лепида. — Говорят, что он глуп, развратен, да к тому же разорен. И внешность у него не из приятных. Я видела его очень редко, и в последний раз это было уже несколько лет назад, но я сомневаюсь, что он стал лучше.

— Лепида, ты рассуждаешь легкомысленно. Подумай скорее о том, что Клавдий — дядя нашего цезаря, покровитель Города и отец отечества.

Невысок престиж быть дядей императора-безумца, мысленно говорила Лепида, к тому же страдающего манией величия, дерзнувшего выстроить храм в свою честь и поместить в нем золотую статую, на которую каждый день надевали такую же одежду, как и у него, и глумящегося над Юпитером, сравнивая себя с ним.

Симон разгадал мысли Лепиды, мрачно глядевшей перед собой. Он сказал:

— Клавдий будет тем, кому достанется империя, в случае если боги возьмут от нас нашего цезаря, хотя мы все желаем ему долгой и счастливой жизни.

— Да, Калигуле ведь так и не удалось заиметь детей, а поскольку он умеет возбуждать к себе ненависть близких, время его правления может значительно сократиться, — признала Лепида, не утруждая себя тем, чтобы говорить обиняками.

— В таком случае ты можешь предугадать судьбу своей дочери… Ибо знай, что в клубах дыма я видел орла, а орел — это символ империи. Помнишь, когда Клавдий был избран консулом, на плечо ему сел орел? Авгуры тогда много говорили об этом на форуме.

— Я помню.

— Так вот, этот орел означал не то, что Клавдий становится консулом, а то, что консульство открывает ему путь к высшей власти. Клавдий будет императором!

— Стало быть, — вмешалась Мессалина, — если я выйду замуж за Клавдия, я, возможно, сделаюсь императрицей?

— Именно так. Более того, Клавдий единственный человек в Риме, который может предоставить тебе этот шанс, за исключением самого цезаря.

Мессалина вдруг увидела себя во дворце Тиберия, на Палатине, одетой в пурпур, с самыми восхитительными драгоценностями на руках и ногах. Перед ней проходит приветствующий ее народ, вереницы поклонников, целующих ей колени. Ей достаточно произнести одно слово, чтобы приговорить человека к смерти или к славе…

— Подумай еще, — продолжал Симон, — Клавдий настолько слаб и безволен, что его супруга будет деспотически властвовать над ним. Он будет для нее не господином, но рабом, и она сможет вести такую жизнь, какую захочет, не обращая внимания на супруга, дело которого — давать ей деньги. Вспомни, как вольготно жила Эмилия Петина. Надо бы, чтоб она стала примером для твоей дочери, ведь если Клавдий в конце концов развелся с ней, то лишь потому, что она слишком явно испытывала его терпение и обманывала его без всякого удержу.

— Я всегда говорю, что изменять мужу надо тайно. Незачем похваляться этим перед первым встречным.

— Если Мессалина хорошенько усвоит твои благоразумные советы, она будет долго властвовать над душой Клавдия, а возможно, и над империей, и замужество не явится помехой для удовольствий, к коим законно будет стремиться ее сердце, — заверил Симон.

— Что ты об этом думаешь, милое мое дитя? — обратилась Лепида к Мессалине.

Несмотря на молодость и свойственный ее годам пыл, Мессалина умела обуздывать свои чувства. Мысль о том, чтобы заиметь мужа, который будет у нее в повиновении, но при этом сможет дать ей самое высокое положение в обществе, сразу прельстила ее. Сделавшись замужней и свободной, она с легкостью приберет к рукам Валерия Азиатика, который, похоже, смотрит на нее как на капризное дитя. Она представила себе, что, когда она выйдет замуж за Клавдия, Азиатик без памяти влюбится в нее, а она станет относиться к нему с презрением. Он будет плакать у ее ног, и она ущемит его гордость, прежде чем окажет ему кое-какие милости, которые сделают из него раба, покорного ее прихотям. Польщенная такими перспективами, она заявила, что не прочь выйти замуж за Клавдия, и добавила:

— Тем более что Симон видел мое будущее и мне все равно предстоит стать женой Клавдия, хочу я этого или нет.

— В самом деле, моя дорогая девочка, лучше с легким сердцем принимать неминуемые события, чем печалиться из-за них. Но скажи мне, Симон, откуда берется твоя уверенность, что Клавдий захочет жениться на девушке без приданого, да еще своей родственнице… с которой он и познакомиться-то никогда не стремился?

Лепида чувствовала некоторое озлобление и против Калигулы, и против Клавдия. Антоний и Октавия доводились предками всем троим, но это не побуждало ни того, ни другого проявлять интерес к своей родственнице и ее материальным трудностям. Вместе с тем идея выдать Мессалину за Клавдия неожиданно пленила ее настолько, что она даже посетовала на себя за то, что не додумалась до этого раньше. В императорской семье родственные браки заключались часто, и всем это нравилось. Пример подал Антоний, племянник Юлия Цезаря, женившись на Октавии, внучатой племяннице диктатора.