Урощая Прерикон (СИ) - Кустовский Евгений Алексеевич

Вспомнив о Рее и о Джой, Дадли рассвирепел. Его большие белые зубы заскрежетали, верхние и нижние их ряды напоминали сейчас ряды зубьев двух пил, зачем-то сцепленных вместе, бычьи глаза душителя выпучились и налились кровью, ноздри большого приплюснутого носа раздулись, а в руках, словно леска, когда клюет, натянулась струна удавки. Ростом Дадли был выше Клопа, уступая в банде только Джеку Решето. Он был худым, в отличии от Джека, но с плечами шире, чем у него, не имел и капли жира в своем теле, одни мускулы. Дадли сам был, как его удавка, его руки — два каната из переплетенных вместе мышц и жил, стоило душителю разозлиться, охватывали шею того несчастного, на котором он вымещал свою злобу.

Чем больше коршун, тем ярче блестит его гнездо, чем ярче гнездо блестит, тем больше желающих его разграбить! Тенью коршуна Кавалерия нависал над остальными бандитами второго утеса, но на каждого коршуна, как известно, всегда найдется коршун побольше. Когда каторжник и душитель схватились, вокруг них во мгновение ока образовалась толпа зрителей. Запуганные Кавалерией бандиты бросили приготовления к предстоящему делу и, казалось, забыли о нем, радуясь тому, что и на этого бесстрашного нашлась управа. В той схватке не на жизнь, а на смерть, они ненавидели одинаково и первого и второго бойца, но на Кавалерию обида была свежее, тогда как Дадли Вешателя боялись в банде куда как сильнее, и потому болели за душителя все разбойники, кроме Терри Рыбака, который имел наметанный глаз и в драках понимал больше других, хотя никогда лично в них не участвовал.

— Драка? Этого еще не хватало! — мрачно сказал Мираж, сквозь подзорную трубу рассмотрев причину столпотворения, случившегося на той стороне каньона. Сбывались худшие прогнозы, ведь не зря же ходит в народе примета: «Если Тур по небу прокатился, значит, скоро кровь прольется!» Кнут, увидев то же зрелище через объектив своей трубы, радостно оскалился, ход его мыслей не сложно было угадать: если сцепились два страшнейших душегуба в лагере, то тут, как говориться, и к доктору обращаться не надо. Кто бы мог подумать, что учащенное сердцебиение излечит его от геморроя! Кавалерию Кнут ненавидел куда больше Дадли Вешателя, которого боялся до трясущихся поджилок, но который был ему при этом полезен. «Один тупой скот избавит меня от другого!», — думал он с выражением крайнего удовлетворения на лице. Рукопашная же схватка — это, без сомнений, стихия Дадли. Словом, Кнут и все разбойники ставили один к двенадцати на то, что Кавалерии конец. Мираж, зная исход заранее, ждал пока все кончится, считая каждую потраченную попусту секунду. Терри поставил все свои деньги на то, что Кавалерия прикончит Вешателя, чем еще больше всех раззадорил.

Каждый бандит в лагере знал, что денег у Терри Рыбака больше, чем можно наскрести по карманах всех разбойников банды Кнута вместе взятых, включая их лидера, но никто не знал, где он их прячет, иначе бы давно украли все до последней монеты. Свои сбережения Терри Рыбак, как и все законопослушные воры, хранил в банке — вариант, который никто из разбойников не мог допустить, запуская руку в его шляпу, роясь в его сапогах, тщательно прощупывая одежду и выворачивая ее наизнанку, чтобы отыскать потайные карманы и их содержимое. Когда мошенник счел Кавалерию достойным своей ставки, каждый повелся на хилый вид Терри и подумал, что Рыбак ошибся, поставив все на человека, чья песенка, очевидно, спета. Никто, кроме Джека Решето, которого на втором утесе не было, не знал, как много денег поднял в свое время Терри на боксе и скачках, спустив затем большую часть на рулетку в «Конкистадоре» — крупнейшем казино Сликвэя, главной улицы Дамптауна. Рыбак потратил все барыши со ставок, купив билет на чертово колесо и заработав тем самым свой личный котел с кипящим маслом в местном филиале ада. Терри был скверным и азартным человеком, но никогда не ошибался в других таких же скверных и азартных людях, как он сам. Однако в тот день, когда Дадли Вешатель и Кавалерия сцепились на одном из лысых утесов Змеиного каньона, удача изменила Терри, и он проиграл.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Крепость рук никогда не подводила Дадли Вешателя. Душегуб возник за спиной Кавалерии с внезапностью мрачного жнеца, между ним и костлявой была та лишь разница, что от удара косы можно увернуться, а от удавки и ее смертельной хватки, увы, нет. Револьвер только наполовину вышел из кобуры, в которую совсем недавно был вложен, когда металлическая струна натянулась на шее Кавалерии и Дадли поднял его в воздух, прогнувшись в спине, длинной, как русло Змеиной реки на дне ущелья, над которым висел теперь бывший каторжник.

Несколько раз мощно дернувшись всем телом, Кавалерия повалил Дадли на спину, лишь для того, чтобы умирать не стоя, а лежа, в стальных объятиях удава. Душегуб заблокировал своими ногами бедра Кавалерии так, что тот не мог вырваться, после прогнулся и охватил удавкой всю его шею, скрестив руки за его затылком — все это произошло в одно мгновение, даже мангуст не успел бы уйти от такого змеиного выпада. Царапая шею и ломая ногти о сталь удавки, душащей его, Кавалерия пытался ухватиться за струну и оттянуть ее от себя или хотя бы ослабить хватку, но тщетно, этими трепыханиями он лишь ускорял свою гибель. Нить порою режет не хуже лезвия ножа, в особенности если нить стальная. В некоторый момент времени кожа на шее Кавалерии не выдержала и лопнула. Кровь потекла множеством струек вниз к груди, вновь заливая старые раны. Так вода потечет очень скоро по руслам пересохших рек к центральным прериям, оживляя громадное тело мертвеца, в которого Прерикон превращался ближе к сезону дождей.

В глазах каторжника плясало небо, солнце порождало яркие круги, тучи формировали причудливые силуэты, напоминая кавалеристу о днях его прошлого, когда он еще имел надежду жить, а не просто бежать от смерти из одного места в другое. Время потеряло для него значение, между тем как в реальности только оно одно и было важным. Вдруг из туч родился целый табун лошадей, стуча копытами по небу так сильно, что оно вскоре должно было расколоться, как хрусталь, от тех страшных ударов, взорвавшись множеством осколков и оставив после себя лишь черноту космоса. Те осколки блеснут на солнце, как падающие звезды, и рухнут градом из шрапнели на головы его полка в одной из множества пережитых битв.

Кавалерия увидел прошлое и ужаснулся ему. Каждый удар копыт лошадей он чувствовал внутри себя, этой обезумевшей канарейкой, бьющейся о клетку его ребер, было сердце каторжника. Несколько раз он пытался дотянуться до револьвера, несколько раз Дадли мешал ему это сделать, смещая свое тело и перекрывая таким образом кобуру. Пару раз он бил Дадли локтем в печень, но каждый раз промахивался и попадал в пустое пространство, туда, где еще несколько секунд назад находился бок душегуба.

Кавалерия сопротивлялся яростно и из последних сил, но всему приходит конец. Рассвет, встреченный им на утесе в то утро, ничем не отличался от всех остальных рассветов его жизни и уж точно ничто не предвещало того, что он станет тем последним, роковым рассветом, которого он так ждал все последние годы, гадая, когда же это, наконец, случится? Когда же смерть решит прибрать к рукам своего ангела, Абрахама Смита?

В глазах Кавалерии начало темнеть, его конечности слабели и отказывали, движения становились все более вялыми и неточными, — даже самый опытный и подготовленный пловец не способен без конца сражаться с волнами, захлестывающими его, раньше или позже море возьмет свое. Кровавая улыбка душегуба давно уже пестрела на лица Дадли Вешателя, напоминая порез на шее каторжника, с каждым мигом все более глубокий. Глядя на лицо упивающегося жестокостью ублюдка, никто бы и не подумал предположить, что однажды Дадли был маленьким, тощим пареньком, иная щепка на лесопилке толще, который вырезал точно так же, как вырезает сейчас удавкой на шее Кавалерии, свое имя и имя своей возлюбленной на стволе их вяза маленьким ножиком, стащенным у отца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вокруг схватившихся бесновалась толпа, одни восторженно свистели и кричали что-то несусветное, другие подсказывали Дадли, как ему лучше закончить начатое, каждое такое предложение было кровавее и безумнее предыдущего. Некий живодер энергично настаивал на том, чтобы свесить Кавалерию вниз со склона и натягивать удавку до тех пор, пока его голова не отделится от тела — и это было далеко не самое жестокое из того, что приходило шакалам в головы. Каждый падальщик хотел внести свою лепту в гибель опостылевшего всем стрелка удачи. Кнут ликовал, наблюдая за тем, как капля за каплей Дадли выдавливает жизнь из тела Кавалерии. Его пухлые руки дрожали, а вместе с руками дрожала и удерживаемая ими подзорная труба. Когда внезапно прогремел выстрел, труба замерла.