Чехов - Михаил Громов

В эти годы Антон и Николай дружили, часто вместе работали. После поездки летом 1881 года в Таганрог в московском журнале «Зритель» появилась юмореска «Свадебный сезон»: «Сочинял Антоша Ч. Рисовал Н. Чехов». Сохранились фотографии тех лет, где братья сняты вместе. Николай иллюстрировал первую, не вышедшую в свет книгу А. Чехонте «Шалость». Неудивительно, что в альбоме 1880 года рядом с рисунками Николая находятся автографы Антона.

Они любопытны, потому что хорошо передают настроения тех лет.

На л. 27-м рукою Антона Чехова:

Здесь лежит Катков,А рядом с ним Любимов.

Насмешки над издателем-редактором «Московских ведомостей» и «Русского вестника» М. Н. Катковым и его помощником Н. А. Любимовым, явные и скрытые, обычны у молодого Чехова. В 1880 году оба редактора были живы; но Чехов уже заготовил для них эпитафию.

На обороте того же листа — стихотворение.

Когда воззвала вся ЕвропаК искусству Ганса Бутенопа,Мной был услышан с неба звонИ послан звоном был Гужон.И вся Европа встрепенулась,Небесну звону ужаснулась…Вот Винклер, громом вдохновенный,Вот Коля Чехов незабвенный,И все спешат, туда бежа,Где с давних пор царит Папа.

Все раннее творчество Чехова наполнено злободневными намеками, шутками. Братья Бутенопы — известные голштинские немцы, поселившиеся в Москве и снабжавшие машинами российское сельское хозяйство. Что касается Гужона, то он, помимо заводов, открыл в Москве магазин «Сталь, железо, чугун». Занимаясь позднее благоустройством Мелихова, Чехов советовал сестре гвозди покупать в магазине Гужона. У Рогожской заставы находился завод Гужона: по этому адресу Чехов отвечал в 1899 году К. Н. Зайцеву, после того как его сын, будущий писатель Б. К. Зайцев, приходил относительно возможной покупки Мелихова. Капиталисты в России часто бывали из иностранцев. Чехов не испытывал ни в молодости, ни в зрелые годы почтительных чувств ни к ним, ни к русским их собратьям.

В. Винклер был содержателем зверинца, а также «музея и выставки механических восковых фигур в рост человека». Его «Зверинец и обезьянный театр па Цветном бульваре» (то есть современный наш цирк) рекламировали тогдашние газеты. В «Конторе объявлений Антоши Ч.», по поводу музея Винклера, демонстрирующего «всевозможную чепуху стран Старого и Нового Света», объявлялись, например, белая крыса, запеченная в филипповском калаче, «портрет иезуита Цитовича в монашеской одежде» (П. П. Цитович издавал в Петербурге реакционную газету «Берег»)… А немного позднее, высмеивая в «Комических рекламах и объявлениях» Гвалтера, Чехов представил его как «зубного врача при зверинце Винклера».

Далее в альбоме еще две записи Чехова. На л. 32/об.: «Стремление Косого к неизвестности».

«Косой» — домашнее прозвище Николая Павловича; легкомысленное отношение брата к своему таланту, его равнодушие к «известности» доставляло Чехову много огорчений.

И, наконец, на л. 40:

«На учения странна и различна не прилагайтеся». Это цитата из Послания апостола Павла к Евреям (гл. 13, ст. 9), парафраз которой возникнет позднее в речах о. Христофора, героя чеховской «Степи».

И. А. Бунин вспоминал о Чехове: «Один писатель жаловался; «До слез стыдно, как слабо, плохо начал я писать!» — «Ах, что вы, что вы! — воскликнул он. — Это же чудесно — плохо начать! Поймите же, что если у начинающего писателя сразу выходит все честь-честью, ему крышка, пиши пропало! — И горячо стал доказывать, что рано и быстро созревают только люди способные, то есть неоригинальные, таланта, в сущности, лишенные, потому что способность равняется умению приспособляться и «живет она легко», а талант мучится, ища проявления себя».

Чехов часто говорил: где ошибки, там и опыт, и, обращаясь к его жизни и творчеству, эти слова приходится помнить постоянно.

«БЕЗОТЦОВЩИНА»

Из первых сочинений Антона Чехова сохранилась, в сущности, лишь одна рукопись, которая, казалось бы, должна была сразу же вызвать особый интерес просто потому, что была единственной. Но этого не случилось: в течение многих лет литературоведы, занимавшиеся Чеховым, не уделяли ей сколько-нибудь серьезного внимания, и если писали о ней, то как о творческой неудаче, заслуживающей самого сурового и строгого порицания. Широко известная теперь по фильму «Неоконченная пьеса для механического пианино», эта рукопись впервые увидела свет в 1923 году: «Неизданная пьеса А. П. Чехова. Центрархив. Документы по истории литературы и общественности. Выпуск 5. Изд. «Новая Москва», 1923. Текст подготовил и снабдил предисловием и примечаниями Н. Ф. Бельчиков».

Рукопись была найдена среди документов и бумаг в Московском отделении банка Русско-Азовского общества. Она хранилась в личном сейфе сестры писателя. Ее единственную берегли так, как и должно оберегать материалы, имеющие серьезное историко-культурное значение. Все остальные автографы Чехова — от ранних до самых поздних — отправлялись прямо в набор, дальнейшая их судьба ни самого писателя, ни его близких уже не занимала. Черновики не сохранялись.

Тетрадь, найденная Н. Ф. Бельчиковым, не имела титульного листа; неизвестно было, когда создавалась пьеса и как она называлась.

«Драму эту, — писал М. П. Чехов в первом варианте своих воспоминаний, — брат Антон… лично отнес на прочтение М. Н. Ермоловой и очень хотел, чтобы она поставила ее в свой бенефис».

Вот слова, заставляющие думать и думать. Ведь ничего невероятного как будто бы нет в том, что Чехов «лично» обратился к Ермоловой: в истории русской культуры их имена сопоставимы, даже связаны. Но это в истории, в итоге жизни, а не в ее истоках: остается величайшей тайной, как этот юный студент, без имени, без всяких связей, смог пробиться к примадонне русского театра — сквозь все заслоны, вопреки обычаям и порядкам, минуя свиту поклонников, которой она была окружена. Спустя десятилетие, в 1890 году, Чехов, правда, был у нее на домашнем приеме в числе других писателей и драматургов, более известных, более именитых в те годы, чем он, и, «пообедав у звезды, два дня потом чувствовал вокруг головы своей сияние…». Но в эту пору у него уже было имя, он готовился к путешествию на Сахалин, поставил «Иванова»…

Михаил, впрочем, писал по-разному; в издании 1924 года сказано, что Чехов вовсе не «лично» обращался к Ермоловой, но лишь посылал ей свою драму на просмотр: «М. Н. Ермолова осталась недовольна этой пьесой, и автор подверг ее перестройке…»

Здесь-то она и начинается — к несчастью, не загадка, не «тайна», а самая обыкновенная путаница дат и названий, которая возникает всякий раз, когда документальные свидетельства ненадежны, а воспоминания современников противоречивы и неточны.