Семь фунтов брамсельного ветра - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Господи, сейчас зареву… Что сказать?”
– Ты… не нормальный какой-то… Я же с тобой… все равно как с Илюхой, если бы он маленький был… а ты…
В другое время я такое никогда не выговорила бы. Это ведь… почти что признание в любви. Но надо было как-то объяснить ему! Удержать!
Он мигнул опять. Обмяк, ссутулился. Стал смотреть в угол. А я… тоже в угол, в другой. Потом Лоська с опущенной головой сделал шажок, другой. И такими вот мелкими шажками пошел ко мне по одной половице. Пол был старый, тонкая половица прогибалась и поскрипывала. Лоська двигался, набычившись, будто собирался уколоть меня волосами-сосульками. Я обмерла на стуле. Лоська остановился в полуметре, опустил руки, позабыв про дырку. Хлопнул толстыми своими губами, пробормотал:
– Жень… не злись. Просто… я…
Много ли надо человеку для счастья? Я поняла что сейчас прижму костлявого обормота к себе и зареву, как провинившаяся и прощенная первоклассница. Чтобы не случилось такого скандала, я дотянулась до валявшегося на столе гребня (деревянного, с рукояткой) и велела:
– Ну-ка стой смирно. Не мотай головой… – и принялась остервенело расчесывать Лоськины сосульки. Он веселел на глазах.
– Ай!.. Голову оторвешь!..
– И оторву. Зачем она тебе, такая дурная?
– Зимой шапку носить… Жень, ты не злишься? Я же…
“Понятно. Застеснялся, застыдился своего замызганного наряда, вот и брякнул про “приютского ребенка”. А я… дура, да и только…”
Лоська опять ойкнул. Сказал дурашливо:
– Если хочешь, можешь меня это… воспитательным “тиклером”…
– Не смей говорить глупости! Человек никогда не должен давать себя в обиду.
– Тогда и ты… не обижайся.
– Я и не обижаюсь. И… всё. Как говорил Гамлет в переводе Пастернака, “дальнейшее – молчанье”… Знаешь, кто такой Гамлет?
– Знаю. Кино же есть… А Пастернак – это поэт?
– Поэт и писатель. Поумнеешь – прочитаешь… – Я последний раз провела гребнем по Лоськиным сырым волосам. – Ну вот, стал похож на человека. Всегда бы так…
“А влезешь сейчас в свои балахоны – и опять бомжонок с Рябинового бульвара…”
– Лоська, хочешь я тебе костюм подарю! Не бойся, он не кусачий, летний. Его раньше брат носил, но он почти новый. А?.. Только давай без глупостей про приюты и гуманитарную помощь! Мне просто жалко, что костюм лежит без дела. На нем ведь корабль. Корабли… они плавать должны, а не лежать в темном ящике… Ну?
Он опять надул губы. Но без обиды.
– Чего “ну”? Покажи… корабль-то.
Я кинулась в большую комнату, там стоял наш древний “семейный” комод. Вытянула тяжелый ящик. Перетряхнула стопку старых штор, полотенец, салфеток. Илюшкин костюмчик лежал среди них – выстиранный, поглаженный, словно ждал хозяина. Я вернулась в комнату. Развернула перед Лоськой сине-зеленую рубашку-водолазку с красным галиотом на груди.
– Ух ты… – шепотом сказал Лоська.
– Ну-ка, примерь.
Лоська не капризничал. Вмиг натянул шорты, умело завязал на поясе шнурок, нырнул головой и руками в рубашку. Разгладил ее на груди. Вопросительно глянул на меня.
– Во! – я показала ему большой палец. – Иди в прихожую, там зеркало.
Напротив двери стояло трюмо – такое же древнее, как комод (“приданое” маминых родителей, которых я никогда не знала). Я включила свет. Лоська во всей красе отразился в пятнистом стекле. Костюм оказался широковат, но лишь чуть-чуть. Лоська посопел, повертелся перед зеркалом на пятке. Шортики были, конечно, короче его старых портков, он, хмыкнув, потер над загаром светлые места. Но ни стесняться, ни упрямится не стал. Спросил только:
– А Илья не станет ругаться?
– Да с какой стати?! Только рад будет, что вещь пригодилась!
По правде говоря, я не была уверена, что Илья обрадуется. Вдруг эта ребячья одежонка дорога ему, как память о днях, когда он был мальчишкой? И когда папа… Ну да ладно! В конце концов есть фото. И все равно ничего теперь не поделаешь. Лоська уже “врастал” в обновку. По-хозяйски поправил штаны, одернул рубашку. А когда вернулись в комнату, деловито затолкал в кармашек на бедре свою монетку…
– Ой, Жень, здесь что-то есть, в кармане…Вот… – И протянул сложенную бумажку.
Видно, что бумажка лежала там с давних времен, была выстирана вместе с костюмом и вместе с ним попала под утюг. Плоская, засохшая. Тихо захрустела, когда я стала разворачивать.
Это был листок из редакционного блокнота – наверняка из папиного. С грифом “Редакция газеты “Городские голоса”. Кроме этих типографских букв были и рукописные – строчки, написанные лиловым шариковым стержнем. Они слегка расплылись, однако читались легко… Легко, но непонятно: “Три слова по три буквы. Три имени. Ар-до-кап. Угадай, какую роль будет здесь играть пароль!”
– Лоська, это Илья писал когда-то. Наверно, играл с мальчишками в разведчиков или пиратов…
Я, не сворачивая, положила бумагу в большую гриновскую книгу, где лежал кленовый лист. Лоська сунул нос:
– Ой, это что за книжка?
– Александр Грин. Кстати, корабль на твоем пузе как раз из этой книжки. Ты не читал “Алые паруса”?
– Я только слышал про них… Дай почитать, а? Не бойся, я буду с ней… как с заморской бабочкой. Не дышать на нее!
Что делать-то? Пришлось убрать кленовый лист и “пароли” брата в ящик стола. Лоська прижал книгу к “парусной” груди.
– Я пойду, ладно?
Я давно заметила: если к нему в руки попадает интересная книга, он хочет поскорее остаться один.
– Ладно, беги…
В коридоре Лоська еще раз крутнулся у зеркала. Чуть погрустнел:
– Жаль, что лету уже конец…
– Ох, не порти настроение… И ничего не конец, еще почти неделя каникул! Кроме того, осень начнется не по календарю. Синоптики обещали тепло до середины сентября…
Свои старые шмотки Лоська забыл в моей комнате. Я не стала его окликать. Чтобы не вздумал влезть в них снова и не превратился в прежнего обормота. Впрочем, волосы у него уже торчали, как и раньше…
Из окна я смотрела, как Лоська переходит дорогу. Он спешил, двигался вприпрыжку, мелькая худыми ногами в коричневых “чулочках”. Локтем прижимал к боку разноцветную плоскую книгу. Ну, в точности, как Буратино, который с азбукой под мышкой двинулся в школу (только нос вовсе не “буратиний”).
Лоська скрылся за углом а я осталась сидеть у окна. Улыбалась (что со стороны смотрелось, наверно, глупо). Было хорошо от того, что сегодня все с утра складывается так удачно. И самое удачное… да тут уж надо признаться… то, что есть на свете Пашка Капитанов, которому я оставила в залог монетку с фрегатом.
“В залог чего, ненормальная?” – спросила я себя. И виновато хлопнула губами – в точности, как Лосенок. Но радоваться не перестала.
Монетка в щели
1
Пришла Люка. Нарядная, бодрая, напевающая. Впрочем, она почти всегда такая. Пригляделась:
– Я вижу, ты мою косметичку даже не открывала.
– Лючка, некогда. Успеется, молодость впереди…
– А я Лосенка сейчас встретила. Красивый такой, просто не узнать!
– Он именинник, – торопливо сказала я, чтобы речь не зашла а костюме.
– Да? Я и не знала! Надо было что-то подарить… Ой, он сказал мне, будто у тебя есть подарок для меня ? Правда?
– В общем-то… да. Раздаю коллекцию. Всем друзьям по монетке. Выбирай…
– Какая прелесть! Это будут как талисманы тайного корабельного братства, да?
– Ну… можно считать, что так.
– Я возьму вот эту, ладно?
– Бери, – согласилась я (все же не без тайного сожаления). – Это бриг “Геба”, построен в 1861 году. Геба – это древнегреческая богиня юности, как раз для тебя.
– Какая прелесть! – снова сказала Лючка. И чмокнула меня в щеку. Я вытерпела и подумала: “Рассказать про Пашку?” Люка, она внешне легкомысленная, но на самом деле не совсем такая. Никаких “ой, а он симпатичный?” и “познакомишь, ладно?” не будет. Тем более, что знакомств ей хватает и во Дворце. И все же решила: не стану пока. Потому что Лючка принялась рассказывать о предстоящем пикете в защиту Дворца. Стало известно, что в тот день, в субботу, генерал Петровцев должен осматривать свою будущую резиденцию.
– А мы выстроимся напротив фасада с плакатами! У нас есть специальная песенка, она сейчас напечатана в дворцовой стенгазете, а на пикете будут петь ее все, кто соберутся!
Едет, едет ППЦС гордой миной на лице…
– Небось опять Костячок-толстячок сочинил?
– Нет, он же увольняется, я говорила! Сочинил Петруша Вронцев, режиссер драмкружка. Про него я тоже говорила.
– Ну что, переходишь в этот кружок?
– Если отстоим Дворец… Ты придешь в пикет?
– Я же сказала – да… Только разгонит нас милиция со страшным свистом! – Я представила мордастого Панкратьева и его “однополчан” с дубинками.
– А и пусть разгонят! Там будут люди с телекамерами! Вечером весь город увидит как “все лучшее детям”!
Да трусихой моя самая близкая подружка не была. А я? Хуже, что ли?
