Покупаем Юпитер (Сборник рассказов) - Айзек Азимов

— Ну, хорошо. Вы потерпели неудачу. Пока оставим на этом. Не расскажете ли мне о своем народе, не о моем?

— Что я могу рассказать так, чтобы вы поняли?

— Откуда вы? Начните с этого.

— У вас нет соответствующей концепции. Я не со двора.

— С какого двора.

— Я имею в виду вселенную. Я из-за вселенной.

Снова вмешалась Маргарет, наклонившись вперед.

— Алекс, ты не понимаешь, что он имеет в виду? Предположим, ты будешь разговаривать с туземцами Новой Гвинеи по телевизору. С такими туземцами, которые никого, кроме своего племени, не видели. Можешь ли ты объяснить им, как работает телевидение или как ты можешь одновременно обращаться ко многим людям? Можешь объяснить, что это на самом деле не ты, а просто иллюзия, которая может исчезнуть и снова появиться? Ты даже не сможешь объяснить им, откуда появился, потому что для них их остров — вся вселенная.

— Значит, мы для него дикари. Так? — спросил Джоханнисон.

Гость ответил:

— Ваша жена говорит метафорически. Позвольте мне закончить. Я больше не могу направлять ваше общество на самоизлечение. Болезнь зашла слишком далеко. Я собираюсь изменить темперамент расы.

— Каким образом?

— У вас нет ни слов, ни концепций для объяснения этого. Вы видите, что наш контроль над материей совершенен. Остановить радиоактивность очень просто. Чуть труднее предусмотреть, чтобы все, включая книги, соответствовало миру с отсутствующей радиоактивностью. Еще труднее — и для этого потребовалось гораздо больше времени — стереть все мысли о радиоактивности из памяти людей. Сейчас уран на Земле не существует. И никто никогда о нем не слышал.

— Я слышал, — возразил Джоханнисон. — А ты, Мерси?

— Я тоже помню, — ответила Мерседес.

— Вы пропущены не без причины, — сказал гость, — и еще свыше сотни других, мужчин и женщин, по всему миру.

— Никакой радиоактивности, — прошептал Джоханнисон. — Навсегда?

— На пять ваших лет. Это пауза, и ничего больше. Просто пауза, назовем ее периодом анестезии, чтобы прооперировать расу без угрозы преждевременной атомной войны. Через пять лет феномен радиоактивности вернется, вместе со всем ураном и торием, которые ныне не существуют. Однако знания не вернутся. Вот для этого и нужны вы. Вы и остальные, подобные вам. Вы постепенно заново обучите мир.

— Работа немаленькая. Нам потребовалось пятьдесят лет, чтобы дойти до нынешнего состояния. Почему бы просто не восстановить знания? Вы ведь можете это?

— Операция, — ответил гость, — будет серьезной. Потребуются десятилетия, чтобы убедиться, что не возникли осложнения. Поэтому мы специально хотим, чтобы обучение заново шло медленно.

Джоханнисон сказал:

— Как мы узнаем, что время пришло? Когда операция кончится?

Гость улыбнулся.

— Когда время придет, узнаете. Будьте в этом уверены.

— Да, дьявольски трудная задача — ждать пять лет, пока у тебя в голове прозвенит гонг. А если это время так и не наступит? Если ваша операция не удастся?

Гость серьезно ответил:

— Будем надеяться на ее удачу.

— Но что если нет? Нельзя ли временно очистить и нашу память? Чтобы мы нормально прожили это время.

— Нет. Простите. Ваша память мне нужна нетронутой. Если операция не удастся, если лекарство не подействует, мне понадобится небольшой резервуар нормальных, нетронутых сознаний, чтобы вырастить на этой планете новое население, к которому можно будет применить другое средство. Любой ценой ваш вид должен быть сохранен. Вы слишком ценны для нас. Именно поэтому я трачу столько времени, объясняя вам ситуацию. Если бы я оставил вас в таком состоянии, в котором вы были час назад, пять дней, не говоря уже о пяти годах, полностью вас бы уничтожили.

И не говоря больше ни слова, он исчез.

Мерседес приготовила ужин, и они сидели за столом, как в самый обычный день.

Джоханнисон сказал:

— Это правда? На самом деле было?

— Я тоже видела, — ответила Мерседес. — И слышала.

— Я просмотрел свои книги. Все изменились. Когда эта… пауза кончится, нам придется работать по памяти, всем нам, кто остался. Потребуется немало времени, чтобы достучаться до тех, кто не помнит. Неожиданно он рассердился. — И чего ради, хотел бы я знать? Чего ради?

— Алекс, — робко сказала Мерседес, — может, он и раньше приходил на Землю и говорил с людьми. Он прожил тысячи и тысячи наших лет. Может, этот тот, кого так давно считают…

Джоханнисон посмотрел на нее.

— Богом? Это ты хочешь сказать? Откуда мне знать? Знаю только, что они гораздо развитее нас и что он лечит нас от болезни.

Мерседес сказала:

— Я думаю о нем как о враче или о том, что эквивалентно врачу в его обществе.

— Врач? Он все время повторял, что трудно установить коммуникацию. А какой врач не может общаться со своими пациентами? Ветеринар! Врач животных!

Он оттолкнул тарелку.

Его жена сказала:

— Даже и так. Если он положит конец войне…

— Зачем ему это? Что мы для него? Мы животные. Мы для него животные. Буквально. Он почти так и сказал. Когда я спросил его, откуда он, он сказал, что не со «двора». Поняла? Скотный двор. Потом он поправился на вселенную. Он не из вселенной. Трудности в коммуникации выдали его. Он использовал свою концепцию вселенной, привычную ему, а не нашу. Итак, вселенная — скотный двор, а мы лошади, цыплята, овцы. Выбирай сама.

Мерседес негромко сказала:

— Господь мой пастырь. Я не хочу…

— Прекрати, Мерси. Это метафора, а здесь реальность. Если он пастух, то мы овцы со странным неестественным желанием или способностью убивать друг друга. Зачем нас останавливать?

— Он сказал…

— Я знаю, что он сказал. Он сказал, что у нас большие возможности. Мы очень ценны. Верно?

— Да.

— Но каковы возможности, какова ценность овец для пастуха? Овцы этого не знают. Не могут знать. Может, если бы знали, предпочли бы жить сами по себе. Рискнули бы встречей с волками.

Мерседес беспомощно смотрела на него.

Джоханнисон воскликнул:

— Вот что я спрашиваю себя! Куда мы идем? Куда? Знают ли это овцы? Знаем ли мы? Можем ли знать?

Они сидели и смотрели на свои нетронутые тарелки.

Снаружи доносился шум машин и крики играющих детей. Приближалась ночь, постепенно совсем стемнело.

Давайте не будем

Let's Not (1954)Перевод: И. Гурова

Профессор Чарлз Киттредж бежал размашисто, неуверенно вскидывая ноги, и успел отшвырнуть стакан, который младший профессор Хебер Вандермир уже поднес к губам. Все произошло словно запечатленное замедленной съемкой.