Айвазовский - Лев Вагнер

Уезжая, Раевский пригласил Гайвазовского отправиться с ним на Кавказ наблюдать боевые действия флота и насладиться необыкновенной красотой восточных берегов Черного моря.

Десант в Субаши

И вот Гайвазовский на военном корабле «Колхида», держащем курс на Кавказ.

Каюта, отведенная художнику, устлана мягким английским ковром, обставлена креслами и диванами. Эта роскошь подчеркивает отношение Раевского к молодому живописцу.

Не успел Гайвазовский, ошеломленный таким вниманием Раевского, прийти в себя, как был зван к обеду в кают-компанию. Представляя художника обществу офицеров, Раевский обратился к своему адъютанту, невысокому, широкоплечему, белокурому капитану:

— Я поручаю Гайвазовского твоим заботам, Левушка. Покойный Саша видел его картины на выставке в Академии и восторгался ими. Гайвазовский рассказал мне о встречах с Александром, о том, как был им обласкан.

При этих словах капитан порывисто обнял Гайвазовского и поцеловал в обе щеки.

— Обнимите меня, Гайвазовский! Тот, к кому был ласков мой брат, тот мне лучший друг, — с чувством произнес он.

Заметив удивление Гайвазовского, капитан назвал себя:

— Я Лев Сергеевич Пушкин.

После обеда офицеры перешли курить на верхнюю палубу. Лев Сергеевич не курил, и перед ним поставили бутылку вина.

Корабль шел вдоль крымских берегов. Море, цвета опала, было удивительно покойно в этот полуденный час. И на душе у Гайвазовского было празднично и торжественно. Он принес из каюты этюдник и тут же на палубе начал писать. Работалось на редкость легко. Прошло немного времени, и художник запечатлел в легкой голубоватой дымке берег родной крымской земли. Этот этюд он тут же подарил Льву Сергеевичу.

— Я побежден, Гайвазовский! — воскликнул Пушкин. — Впервые в моей жизни вода вызывает во мне не содрогание и отвращение, а восхищение…

Дружный хохот офицеров покрыл его слова.

— Давайте же выпьем за воду, которую вы так гениально изображаете, и за то, чтобы она никогда не иссякла под вашей волшебной кистью!

Пушкин налил вина себе и Гайвазовскому. Офицеры продолжали смеяться, только один Гайвазовский с недоумением глядел на Льва Сергеевича и его товарищей: он не понял каламбура, вызвавшего такой взрыв смеха. Тогда один из офицеров, обращавший на себя внимание своей кавказской наружностью, пришел на помощь Гайвазовскому.

— Мы должны вам пояснить, — заговорил офицер, — что Лев Сергеевич пьет только вино и не знает вкуса чая, кофея, супа потому, что там есть вода. В Петербурге я был свидетелем, как однажды Льву Сергеевичу сделалось дурно в одной гостиной, и дамы, там бывшие, засуетившись возле него, стали кричать: «Воды, воды!» Лев Сергеевич от одного этого слова пришел в чувство и вскочил как ни в чем не бывало…

Хотя все присутствующие давно знали случай с обмороком, история вызвала новый взрыв хохота. Громко смеялся со всеми и Пушкин.

— Клянусь, — торжественно заявил Левушка, — клянусь, что отныне я примирился с водой… но лишь на картинах Гайвазовского.

Посмеявшись вволю и этой шутке, офицеры стали просить Пушкина читать стихи брата.

Как всегда, Лев Пушкин потребовал в награду за это еще бутылку вина. Обычно офицеры с удовольствием платили ему эту «контрибуцию», ибо его превосходное чтение стихов брата доставляло истинное наслаждение. Но на этот раз они стали стыдить его, что он еще не отблагодарил Гайвазовского за этюд. Ко всеобщему удивлению, Левушка согласился и начал читать по памяти «Цыган». Когда он заканчивал чтение, на палубу поднялся Раевский.

— Как? — удивился он. — Левушка читает стихи перед единственной и к тому же пустой бутылкой?! Непостижимо!..

В ответ Левушка только встряхнул кудрявой головой и начал:

Прими с улыбкою, мой друг,Свободной музы приношенье:Тебе я посвятил изгнанной лиры пеньеИ вдохновенный свой досуг.

Все были чрезвычайно взволнованны. Каждый из присутствующих знал, какая возвышенная дружба связывала в юности Пушкина и их любимого генерала. И то, что посвящение Раевскому читал брат великого поэта в присутствии того, кому были посвящены эти строки, усиливало волнение каждого. А Лев Сергеевич в эти минуты до чрезвычайности походил на своего брата — тот же африканский тип лица, те же вьющиеся волосы, только немного светлее, и глаза — умные, проницательные, пушкинские. Вдохновенный, с протянутыми руками, он казался ожившим Александром Пушкиным. И не одному Гайвазовскому почудилось, что это сам поэт стоит на палубе «Колхиды» и торжественно беседует с другом:

Мы в жизни розно шли; в объятиях покояЕдва, едва расцвел и вслед отца-герояВ поля кровавые, под тучи вражьих стрел,Младенец избранный, ты гордо полетел.Отечество тебя ласкало с умиленьем,Как жертву милую, как верный цвет надежд.

Все было необычно в эти минуты. Сердце Гайвазовского бурно билось. Раевский снял очки и, не стыдясь, вытер глаза. А когда Лев Сергеевич с глубоким волнением прочитал заключительные строки:

И счастие моих друзейМне было сладким утешеньем…— все кинулись целовать его.

В эту ночь Гайвазовский перед рассветом долго сидел на палубе после того, как все разошлись. Хоть и не много еще прожил он на свете, но в эти часы он перебирал в памяти свои встречи с людьми необыкновенными, обогатившими его жизнь и осветившими дорогу, на которую он уже вступил. Сердце юного художника было полно благодарности к людям, учившим его своим примером делиться с другими душевным богатством. Но особенно радостно было от сознания, что жизнь только начинается и впереди столько необычных встреч…

На третий день плавания «Колхида» подошла к устью горной речки Псезуапе. Здесь, в долине Субаши, должен был высадиться десант. Черноморская эскадра в составе пятнадцати судов уже дожидалась прибытия Раевского.

Вскоре Раевский отправился на флагманский корабль «Силистрия». В числе сопровождающих генерала был и Гайвазовский. На «Силистрии» начальника Черноморской береговой линии Раевского встретил главный командир Черноморского флота вице-адмирал Михаил Петрович Лазарев.

Когда Лазарев увел Раевского в свою каюту, к Гайвазовскому подошел и крепко обнял его молодой офицер. То был лейтенант Фридерикс, с которым юный художник успел подружиться во время плавания по Финскому заливу. Фридерикс познакомил Гайвазовского с другими молодыми офицерами и повел показывать ему «Силистрию». При этом лейтенант вспоминал, как Гайвазовский постигал морскую науку на Балтике и заслужил кличку «морского волчонка».

Через час Раевский снова появился на палубе с Лазаревым. Николай Николаевич был в отличном настроении. Сведения, сообщенные ему Лазаревым, внушали уверенность в счастливом исходе сражения. Увидев среди молодых офицеров Гайвазовского, Раевский подозвал его и представил Лазареву, капитану «Силистрии» Павлу Степановичу Нахимову, Владимиру Алексеевичу Корнилову и другим офицерам. В тот день Гайвазовский поздно вернулся на «Колхиду». На «Силистрии» кроме Фридерикса было много офицеров с Балтики. Они радушно приняли молодого художника в свой круг и долго не отпускали.

На следующий день вице-адмирал Лазарев посетил Раевского. Вскоре Гайвазовского позвали в каюту капитана. Офицеры «Силистрии» уже успели рассказать Лазареву о талантливом художнике-маринисте, о его необыкновенной способности постигать сложнейшую оснастку боевых кораблей.

В присутствии собравшихся Лазарев пригласил художника перейти на флагманский корабль, где его ждут старые друзья, бывшие балтийцы. Гайвазовский даже растерялся от подобной чести. Герой русского флота, сам вице-адмирал Лазарев приглашает его к себе на «Силистрию»! В порыве признательности он чуть было не начал горячо благодарить вице-адмирала. Но тут сидел Раевский, нахмуренный, слегка обиженный. Юноша понимал, что он незаслуженно оскорбит Николая Николаевича, приняв приглашение Лазарева. Никогда еще ему не приходилось попадать в такое щекотливое положение. А Лазарев внимательно следил своими серыми спокойными глазами за выражением лица молодого художника. На открытом юношеском лице отражалась отчаянная борьба между желанием попасть на флагманский линейный корабль и боязнью обидеть столь внимательного к нему Раевского.

Лазарев заметно оживился. Его занимало — как выпутается из сложного положения молодой человек, прозванный балтийцами «морским волчонком». И это тоже успели сообщить ему офицеры с «Силистрии». Добрая усмешка промелькнула в его глазах. Лазареву пришлась по душе внутренняя борьба, переживаемая юношей и говорившая о его душевной чуткости.