Сладкая приманка (сборник) - Светлана Алешина

«Д. Белл. «Приход постиндустриального общества. Смелый эксперимент социального прогноза», — перевела я. — Откуда это здесь?» Быстро перебрала оставшиеся на полках книги. Больше ничего похожего на проповедника технократии Белла там не было.

Мысль моя лихорадочно работала. Я вспомнила программу анархического клуба «Свобода без ограничений», опубликованную в «Тарасовских вестях» по требованию террориста. Он выступал там с позиций, наиболее близких, пожалуй, к экзистенциализму. Экзистенциалисты — непримиримые противники технократов и приверженцев сайентизма, считающих науку главным фактором прогресса. А ведь террорист так ненавидит ученых, особенно естествоиспытателей, что начал их физически уничтожать.

Если предположить, что Алексей Машков был приверженцем технократии, значит, он стал жертвой именно нашего террориста — у того был мотив для убийства.

Но это же чушь сплошная! Краснодеревщик — технократ! И весь этот вывод сделан на основании одного-единственного факта — книги, которая могла оказаться на полке у Машкова и случайно.

Я внимательно осмотрела книгу. Нет, не похоже, что ею недавно пользовались, верхний корешок зарос пылью, а края страниц пожелтели. Она, видимо, долго стояла тут на полке невостребованной.

«Хватит ломать голову! — решила я. — Нужно продолжить осмотр, может быть, попадется еще что-то, что прояснит ситуацию».

На полках больше ничего интересного не было. Я принялась исследовать содержимое шкафов. Одежда и прочие тряпки меня не интересовали, я искала документы, какие-нибудь записи или что-то еще в этом роде.

Один из шкафчиков действительно был набит старыми тетрадями, еще школьными, мне попались в нем и общие тетради с лекциями, должно быть по математике. Я не много понимаю в точных науках.

Но чьи же это тетради? Может быть, Алексей Машков учился в вузе, а потом уже подался в краснодеревщики? Нет, в личном деле у него было написано — «образование среднее». Хотя это ни о чем не говорит, он мог проучиться один год, а затем бросить учебу.

Под руку мне попались машинописные листы, исписанные мелким неровным почерком. Я с трудом разобрала несколько строчек.

«…Свобода есть сама суть бытия человека, — прочитала я, — которую он прозревает в моменты глубочайших потрясений, в ситуациях, названных Ясперсом «пограничными». Но Ясперс считал, что свободу можно обрести лишь в Боге! Насколько яснее и понятнее для меня мысль Сартра: «Человек обречен быть свободным, поскольку это значит быть самим собой!» И никакие законы общества, никакие науки не в силах заставить человеческую природу подчиниться. Человек не подвластен никому! Ни силе государства, ни власти человека или денег, ни голосу плоти».

Какой безобразный почерк! Да еще многие слова зачеркнуты, исправлены, строчки надписаны сверху, над исправлениями и зачеркиваниями. Вот еще одно более-менее разборчивое место: «Я мыслю, следовательно, я существую», — сказал Декарт. Я существую, следовательно, я свободен! — говорю я. Свобода без ограничений! Она достигается только с помощью перехода через пограничные состояния, из которых наибольшим воздействием на человека обладает состояние страха. Страха перед самим собой, перед возможностью себя, перед свободой».

Боже мой! Да ведь это черновики той самой статьи, что была опубликована в «Тарасовских вестях» по требованию нашего бомбиста! Алексей Машков — тот самый террорист! Значит? Значит, взрывов больше не будет! Он мертв! Правда, какая-то странная смерть у него получилась.

Может быть, это самоубийство? Но… все, что о нем рассказывают соседи, все, что я вижу в его квартире, противоречит мысли о самоубийстве. Он же жениться хотел. Взорвать себя вместе с молодой женой на собственной свадьбе! Нет, для этого нужно быть полным психом, это уже, что называется, клиника.

А откуда же тогда эти черновики?.. А что, если их ему подбросил тот, кто его взорвал? Но зачем нашему террористу понадобилось его убивать?

Я продолжала лихорадочно рыться в бумагах в поисках ответа на все мои вопросы! Вот, наконец-то! Я увидела пухлый блокнот в засаленном кожаном переплете. Еще не открыв его, почувствовала, что найду в нем разгадку тайны всех тарасовских взрывов.

Это был дневник Алексея Машкова. Нет, он не был террористом. Он был его жертвой!

Первые записи в этой записной книжке были датированы серединой прошлого года. Преимущественно это были чисто деловые записи каких-то встреч, каких-то заказов, телефоны, адреса, денежные суммы. И почерк уже совсем не тот, что в черновиках статьи. Алексей Машков писал округлыми, четко читающимися буквами с ровным наклоном и характерными завитушками у некоторых букв, заставляющими вспомнить о чистописании и каллиграфии.

Вряд ли, конечно, он был аккуратистом, но я могу с уверенностью сказать, что ему свойственна была способность к систематизации и классифицированию, другими словами, погибший любил «раскладывать все по полочкам». Чем дольше я рассматривала его почерк, тем больше убеждалась, что этот человек не мог быть убийцей-террористом.

Первая запись в ежедневнике, которая привлекла мое особое внимание, была следующая — от пятнадцатого марта этого года:

«Ответить Сашке на письмо, а то обидится. Но денег не посылать».

Никаких писем среди бумаг я пока не находила. Кто же переписывался с Алексеем Машковым? Я снова начала листать ежедневник.

Ага! Вот. «Катафалк, могила, памятник — 1670 р. Автобус Петрович прислал. Было пятнадцать человек. Табличка с фотографией будет через неделю готова (Ателье «Кадр»). Сашка, свинья, не приехал. Прислал странное письмо. Мог бы и сам приехать отца похоронить».

Это написано в день похорон отца. Так Сашка — это наверняка его брат, тот самый похожий на Алексея мальчик, которого я видела на фотографии, выпавшей из книги. Нужно обязательно проверить, не учился ли он когда-либо у профессора Мартыненко. Этот самый брат вполне может оказаться террористом, которого мы ищем. Но ни одного его письма я так и не нашла.

Совпадение фраз в найденных мной черновиках и газетной публикации, сделанной по требованию террориста, — это еще не доказательство, что в обоих случаях о свободе рассуждал один и тот же человек. Теоретически это может оказаться совпадением.

Даже если я сама себя сумею убедить, что это один и тот же человек, для судьи этого будет явно недостаточно. Нужны неопровержимые улики, что террорист — старший брат Машкова. Если бы я нашла печатный текст, можно было бы сравнить его с тем листом, что он прислал мне лично в ответ на обращение по телевидению. Но я не нашла в квартире Машкова ни одного машинописного листка. А мы в управлении не располагали образцом почерка террориста. Юридически достоверной идентификации мы поэтому провести не смогли бы.

Наконец мне повезло. В углу шкафчика я обнаружила тоненькую связку писем. Первое, что бросилось мне в глаза, — жирная черта, проведенная фломастером под маркой. Это его письма, без всякого сомнения! Этого было более чем достаточно. Личность террориста можно установить с точностью до ста процентов. Взрывы производил старший брат Алексея Машкова, Александр.

Объяснение красным линиям на конверте я нашла в одном из писем. Машков-старший писал, что он просит Машкова-младшего на всех письмах, в которых он сообщает что-то важное, делать такую черту красным фломастером. Сам он будет поступать точно так же. В другом письме Машков-старший хвалил младшего за то, что тот письмо, в котором сообщил о смерти отца, пометил знаком особой важности. Я не нашла в этом письме Машкова-старшего ни капли сожаления или хотя бы расстройства по поводу смерти отца.

Вдохновленная своим открытием, я помчалась… нет, не в управление, несмотря на то, что времени у нас оставалось уже в обрез. Я побежала на квартиру к Игорьку, проверить, как там Лариса. Я понимала при этом, что теряю время, но поимка Машкова могла затянуться еще на сутки, а с Ларисой нужно было что-то срочно решать. У нее положение тоже становилось критическим.

Я хотела только проверить одну свою идею и сразу же вернуться в управление для выполнения своих прямых обязанностей. Хотя, признаюсь честно, поимка террориста как-то с трудом укладывается в мои представления о наших прямых обязанностях.

Дверь мне открыл Сергей и, не дав мне пройти в комнату к Ларисе, молча обнял меня и поцеловал. На мгновение я замерла, но… вечный цейтнот, который накатывает в самый неподходящий момент. У меня не было времени с ним даже поговорить. Я мягко отстранилась и сказала:

— Потом, Сережа. Потом. Хорошо? Не обижайся, я тебя помню и люблю… Не могу тебя забыть, хотя и очень старалась это сделать. Но об этом потом. Сейчас мне нужно к Ларисе.

Не знаю, обиделся ли он, а может быть, расстроился или разозлился. Я не стала наблюдать за его реакцией. Меня сейчас больше всего интересовала Лариса.