Мир Приключений 1955 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) - Владимир Попов

Вечный праздник царил в этом странном доме из «Тысяча и одной ночи». Гости приезжали и уезжали: кто оставался на день, кто на неделю или на месяц. Хозяин был одинаково любезен со всеми, хотя часто не знал своих гостей даже в лицо, а не только по имени. Винные погреба Дюма казались бездонными. Обед незаметно переходил в ужин. С наступлением темноты в саду вспыхивали бенгальские огни и дрожащие лучи фейерверка озаряли здание театра, где каждый вечер для гостей Дюма шли его пьесы.

У этого вечного карнавала была, однако, изнанка. Волшебный замок «Монте-Кристо» был для Дюма великолепной рекламой, создавал ему огромный кредит и гипнотизировал воображение издателей. Он давно уже работал не один, а со многими «помощниками», которым он давал лишь план произведения и проходился редакторским карандашом по готовому роману. «У меня столько же помощников, сколько у Наполеона», — говаривал сам Дюма. Издатели, зная его манеру работать, не принимали от него рукописей, где видели руку переписчика, — ведь тогда не существовало машинисток, — и великолепный «Монте-Кристо» содержал в своем штате специального переписчика, почерк которого не отличался от почерка самого Дюма. Но уже с весны 1848 года, когда революция и политика поглотили всё внимание парижан, заметно упал спрос на произведения Дюма, хотя его «лаборатория» продолжала напряженно работать. За великолепным спокойствием хозяина никто не мог бы разглядеть — и меньше всех наивный юноша Жюль Верн, — что всемирно известная «фирма» находится Накануне банкротства, что Дюма судорожно мечется в поисках денег, изыскивает средства отсрочить свои миллионные долги.

На этот раз Жюль не испытал разочарования, как при встрече с Гюго. Даже самая внешность Дюма как бы свидетельствовала о том, что он человек необыкновенный.

Перед молодым провинциалом стоял сказочный великан с курчавыми волосами и лицом бегемота, где человеческими были лишь маленькие глазки — светлые, хитрые и зоркие. Черты огромного лица слегка напоминали пятна на диске луны во время полнолуния. Хриплый голос звучал, казалось, издалека — как рев обильного, но не бурного водопада. Жюль успел отметить, что речь «повелителя слов» не слишком остроумна и, скорее, добродушна, чем величественна. Но у этого чудовищного по обилию потока красноречия была одна особенность: о чём бы ни шла речь, Дюма всегда очень умело, но в то же время и очень безапелляционно, сводил её к самому себе.

«Молодой поэт из Нанта», так представил своего юного друга кавалер д'Арпантиньи, заинтересовал хозяина волшебного дворца. Быть может, это талантливый человек, но не успевший составить ещё себе имя? Именно за такими охотился Дюма, вербуя из них многочисленный штат своей «лаборатории». Вдобавок его только что покинул Огюст Маке, самый талантливый из его сотрудников, которому молва приписывала авторство и «Монте-Кристо» и «Мушкетеров»… И с любезностью светского человека, каким он себя считал, Дюма усадил Жюля Верна по правую руку от себя, представил его всем гостям — знаменитым и неизвестным, завел с ним разговор о его литературных планах и — верх гостеприимства Дюма! — пригласил его в свою кухню.

Жюль сначала понял слово «кухня» фигурально, но это была самая обыкновенная или, вернее, самая необыкновенная кухня, похожая на храм бога кулинаров. Перед огромным дубовым столом, водруженным в центре огромного зала, красовался сам Александр Дюма в белом фартуке и колпаке шеф-повара.

Дюма, несмотря на гомерические излишества своих героев, был очень воздержанным человеком. Он не курил, не пил ни вина, ни кофе и весь свой темперамент расходовал на литературную деятельность. Но он не так ценил свою писательскую репутацию, как славу великого кулинара. С видом жреца он изготовлял сложные блюда по собственным рецептам: пламенные яичницы, изысканные майонезы и странные восточные кушанья, вызывающие, по его собственным словам, «головокружение желудка».

Приехавший только с визитом, Жюль Верн с трудом вырвался от чрезмерно гостеприимного хозяина лишь через несколько дней. За эти дни он завязал много новых интересных знакомств и подружился с сыном писателя — молодым Александром Дюма.

17 февраля 1849 года Исторический театр Дюма снова открылся спектаклем «Юность мушкетеров». Александр Дюма пригласил Жюля Верна, который за эту зиму не раз побывал в фантастическом доме в Сен-Жермене, в свою ложу. Молодой человек был в восторге: рядом с ним сидели поэт Теофиль Готье, критик Жюль Жанен, журналист Жирарден. Молодой Александр Дюма указывал в партере знаменитостей: политических деятелей, писателей, критиков, актеров. Жюль чувствовал себя настоящим парижанином и писателем.

Через несколько дней Жюль Верн сдал наконец свой последний экзамен и получил ученую степень лиценциата. Его будущее было ясным и простым: избежав подчиненной роли в конторе какого-нибудь провинциального адвоката в незнакомом городе — именно так начинал его отец, — он мог сразу стать компаньоном метра Верна в родном Нанте. Это была профессия его деда, его отца. Но для этого он должен был оставить Париж. А что другое мог он выбрать или даже себе представить!

ПЯТЬ ЛЕТ, ПОТЕРЯННЫХ ДЛЯ БИОГРАФОВ

Пять лет жизни Жюля Верна после женитьбы — самые трудные для биографа.

Неверно было бы утверждать, что они бедны внешними происшествиями. Нет, событий здесь достаточно — может быть, даже больше, чем в предыдущий период, — но они как-то отступают на второй план перед более крупными внутренними конфликтами, перед могучим поздним созреванием этого своеобразного ума.

Разве мало мальчиков, родившихся на острове Фейдо, бродили в детстве по Кз де ля Фосс, мечтали о море и дальних странствованиях, а затем уезжали в Париж изучать юриспруденцию! Но Жюлем Верном, мечтателем и путешественником в неизвестное, стал только один.

Биография писателя, художника, музыканта, ученого состоит из его произведений, его трудов. Но в эти решающие пять лет Жюль Верн не написал почти ничего и во всяком случае ничего стоящего внимания.

Перед нами портрет Жюля Верна в тридцать лет. Он бесспорно красив — той красотой XIX века, что неотделима от длинных сюртуков, цветных жилетов, клетчатых панталон и касторовых шляп. Светлая пышная борода скрывает подбородок, но линия носа и особенно лба очерчена резко и мужественно. Руки его, наоборот, женственны: с длинными, тонкими пальцами. Он сидит в свободной позе, легко подперев голову рукой, взор его устремлен вдаль. Но и поза эта принадлежит его веку: так снимался Виктор Гюго; таким остался в нашей памяти Миклухо-Маклай. Напрасно мы будем искать в этом портрете, как, впрочем, и в биографии Жюля Верна, то неповторимое, что сделало его бессмертным.