Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— А вы?

— Мы попали в ловушку. Перед нами встал выбор — или давать себя убивать, или использовать силы брахмы для защиты. Высокая сабха пошла по второму пути. Но сначала мы принесли в мир законы, способные хоть как-то ограничить зло, порождаемое насилием. Мы подчинили себя дхарме кшатриев. Никто из наших братьев не поднимал оружие на женщин и детей. Мы пользовались простым оружием и щадили врагов, склонявшихся в покорности.

Крипа замолчал. Я мысленно пытался найти в памяти хоть одного дваждырожденного, все еще воплощающего добродетели ушедшей расы. Арджуна? Но разве не нарушил он дхарму кшатрия, убивая Бхишму и Карну? Бхимасена? Он бывал жесток, как ракшас. Карна? Разве не превратил он преданность долгу кшатрия в слепую гордыню? Юдхиштхира? Разве сын Дхармы не следовал советам Кришны, учившего применять даже недостойные приемы ради победы над врагом? Перед моим мысленным взором проходили неподвижные, словно уже выбитые в камне, лица патриархов. Я не мог воплотиться в их мысли о будущем, не мог представить Бхишму, собирающим новых учеников в лесных деревнях, Дрону — обучающим новых лучников после того, что случилось с Арджуной и Карной. Их силы были исчерпаны до дна в минувшей эпохе, а доблестная гибель в бою стала последней вспышкой огня на жертвеннике.

— Мы уходим, открывая путь новым силам, — тихо сказал Крипа, — не скорби. Вспомни кипучую жизнь в стране мадров или матсьев. Благослови жадную привязанность к земле магадхов. Теперь, когда их кшатрии перебиты, они получат годы спокойного труда и созидания. Чтобы поднялись новые ростки, пришлось убрать сухой дерн. Повелители считали, что спасают мир, держа щит против Калиюги. На самом деле они превратились в препятствие на пути нарождающейся силы новой расы. Так что, может быть, даже эта битва обернется благом для тех, кто унаследует мир.

— Значит, братство погибло окончательно? — спросил я с тайной надеждой на чудо.

— Высокая сабха перестала существовать, — торжественно ответил Крипа.

— Но что станет с Митрой, с другими?

— Надеюсь, они останутся живы, ибо их понемногу выводят из битвы. Исход войны будут решать те из нас, кто предпочел добровольный уход продолжению жизни с ослепленными сердцами. Вы же обречены жить такими, какие вы есть — непохожими ни на нас, ни на тех, кто придет.

— Зачем жить, если Калиюга уничтожит мир?

— Не все открыто даже самым мудрым. Никогда человеческие глаза не видели огненного танца Шивы-разрушителя. Никто не знает, что приносит с собой «сон Брахмы». Может быть, это совсем не обращение мира в Великое Ничто. Погасли Высокие поля, ушел огонь из наших сердец — может, это и есть «сон Брахмы», о котором пророчествовал Маркандея. Мир един, ибо состоит из потоков тонкой силы, волокна которой и есть ткань всего сущего — материя. Сгущение тонких сил усугубляет качество, образуя многообразие. Значит, все, что ты видишь перед собой, все, что можешь вообразить, — перепутанные волокна той же силы, что пылала на алтарях нашего сердца. Мудрые зовут этот мир всепроникающей творящей силы Полем. Поле находится в вечном движении, то свертываясь, то разворачиваясь, созидая и разрушая вещественные оболочки. Но само Поле пребудет всегда. Ты понял?

Крипа перевел дух, с вопросительным ожиданием глядя мне в глаза.

— Значит, конца мира не предвидится. — тихо сказал я. — И брахма не погасла, она просто покинула нас, изменила качество.

— Сокровенные сказания гласят: как солнце озаряет мир, так знающий Поле озаряет Поле. Через нас — ничтожных и слабых — постигает себя Негасимое Сердце Вселенной. Значит, поистине мы бессмертны. Во мраке Калиюги забрезжит свет новых пробуждений… Брахма вернется в наш мир. Но пусть остерегутся те, на кого снизойдет огненная сила, считать ее высшим смыслом и целью жизни. Случайные дары богов могут ослепить тех, кто не обуздал гордыни и вожделения. Даже пробуждение способностей, которые кажутся простым людям сверхъестественными, может оказаться препятствием на высоком пути. Не дар прозрения или врачевания руками, а творение собственной жизни, служение людскому благу и постижение всеобщего Единства останется путем праведных. Об этом забыли дваждырожденные, собравшие ныне горькие плоды своей кармы.

Некоторое время я молчал, ошеломленный услышанным. Молчал и Крипа, как всегда предоставивший мне свободу выбора, но почему-то уверенный, что я выберу лишь достойный путь.

Рассвет, заглянувший в окна моей комнаты, был бледным и немощным. По небу ползли серые бесформенные облака. Я был один. Крипа еще ночью облачился в доспехи и уехал обратно на Курукшетру. Лата не появлялась из покоев, отведенных для раненых. Слоняясь без цели по коридорам дворца, я встретил женщину редкой красоты, одетую, как и подобает апсаре, в простую светлую ткань, лишенную украшений, но преисполненную такой грации и внутреннего сияния, что при взгляде на нее у меня учащенно забилось сердце.

Аура отрешенности окутывала ее невесомым туманом печали. Сначала мне показалось, что она не заметила моего поклона. Но огонек узнавания мелькнул в ее глазах, подобных темным лотосам, омытым утренней росой. Плавно переступая аккуратными ножками, она приблизилась и спросила глубоким мелодичным голосом:

— Вы вчера приехали оттуда?

Я молча кивнул, зная, о чем она говорит.

— Я — Субхадра, жена Арджуны. Вас я видела в его свите. Если это не противоречит долгу, уделите мне время и расскажите мне, как погиб мой сын Абхиманью.

Я вспомнил, как Кришна утешал Арджуну мудрыми рассуждениями о том, что никто не избежит смерти. Я мог бы сказать ей, что Абхиманью достиг такого же жизненного конца пути, которого благочестивые домогаются воздержанием, священным знанием и мудростью. Но я взглянул в прекрасные умные глаза Субхадры и понял, что она сама уже много раз произносила подобные речи подругам, потерявшим своих мужей и сыновей.

— Прорвав строй Дроны, он спас наши жизни… — тихо сказал я. — Я знал его еще в Панчале, и уже тогда он мечтал о подобном подвиге. Вам мои речи могут показаться наивными, но мы чувствовали, что Абхиманью был рожден для великой жертвы и подчас просто не знал, что ему делать со всей остальной жизнью. Он не мог не сражаться, ибо только это и было целью его воплощения. Теперь же зерно его духа впитало великий опыт, не омрачив прошлого, не отяготив карму разочарованиями пустой, наполненной раскаянием жизни. Верьте мне, мы любили его.

Она смотрела на меня долгим понимающим взглядом, чуть склонив голову набок:

— Наверное, вы правы, но я так и не успела насытиться созерцанием моего мальчика. Мудрость апсары ничтожна, раз не могу я постичь сердцем смысл гибели единственного сына. Никакие слова о карме не избавят меня от боли.

Она ушла, а я вновь задумался о Карне и Абхиманью. Обоих героев погубили приверженность долгу и стремление к совершенству. Жизнь каждого была подобна полету стрелы. Но одного влекло стремление любой ценой сравняться в славе и величии с отцом, а другой покинул отца ради невнятного зова высшего предназначения. Оба были кшатриями, оба возвышались искусством убивать. Было ли время у них задуматься, против кого обращают боги их стрелы? Жизнь, обретя стремительность водопада, бросила Карну в объятия Дурьодханы. Соперничая с Арджуной, мечтая о Драупади, он лишился внутренней свободы. Приняв царское величие из рук повелителя Хастинапура, великий герой превратился в щепку, несущуюся по воле потока. Пришли богатство, почести, слава. Но надо было все выше задирать голову, чтобы не захлебнуться в мутной воде соблазнов. Может быть, смерть была для него единственным достойным выходом. И все-таки Карна, я думаю, был намного счастливее Абхиманью. Как много он успел пережить! На какой грани мрака сиял алтарь его сердца!

Разве вина героев, что не успели они познать истинной свободы, дарованной большинству от самого рождения, — свободы выбора?

После разговора с Крипой многие сокровища души, составлявшие смысл моей жизни, превратились в ничтожные осколки прошлого. Самым разумным из всех возможных путей представлялся тот, что вел к спасению собственной жизни. Впрочем, пока я не обсудил этого с Латой, приходилось терпеливо ждать. Я отправился в зал собраний, где Санджая все шептал страшные слова слепому повелителю Хастинапура. Там уже была Лата. Оглядевшись, я понял, что в зале собрались, наверное, все оставшиеся в живых обитатели цитадели. Что-то подсказало им, что восемнадцатый день битвы окажется последним.

Санджая поведал о попытке патриарха Крипы убедить Дурьодхану просить мира.

— Семнадцать дней совершается убийство в пылу битвы, — сказал Крипа. — Те, кто возложил на себя бремя утвердить твою верховную власть, пали в битве. Дальнейшее кровопролитие не имеет смысла. Заключи мир с Пандавами. (Я подумал, что проще было бы обезглавить сына Дхритараштры. Тогда цель была бы достигнута. Крипа наверняка обдумал и такое решениея.) Он убеждал своего царя, что справедливый Юдхиштхира даже сейчас пойдет на раздел царства и откажется от мести. (Неужели в этом кровавом месиве еще сохранялись узы долга растерзанного братства? Мог ли Крипа ошибаться?)