Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

Улегшись в палатке, Михаил нечаянно наткнулся локтем на радиоприемник. Это напомнило, что он мог еще, расслабляясь, послушать музыку, если найдет в эфире что-то подходящее. И действительно, продравшись через вспыхивающие и проходящие шумы, скоро нашел передачу старых шлягеров в ритме танго. Исполняли их, правда, не любимые с юности джаз-оркестры, а явно более примитивные «вокально-инструментальные ансамбли» нового времени. Хорошо хоть, певец старался в старом духе, хотя как у корифеев прошлого у него все равно не получалось. То ли дело был отрешенно, но, тем не менее, с чувством звучавший голос Георгия Виноградова:

– «Вам возвращая Ваш портрет.

Я о любви Вас не молю,

В моей душе упрека нет,

Я Вас по-прежнему люблю».

Колдовская была по силе воздействия музыка в гармонии со словами! Сколько таких же юных, как он сам, учились любить и страдать и находить выход из отчаяния под звуки танго или старинных вальсов – уже в то время старинных! – тем более древних сейчас!. Многого тогда хотелось – в первую очередь, конечно, счастливо любить, чтобы эта любимая музыка навеки осталась в душе символом радости, а не разочарований, затем хотелось получше одеться-обуться, отчасти – получше поесть. Но это не мешало стараться обрести счастье в том, что тогда было и имелось – в коммунальных квартирах, в мешковатых байковых «лыжных костюмах» или в светящихся во многих местах от износа лицованных-перелицованных пиджаках из уцелевшей довоенной одежды предков. Хуже всего дело обстояло с обувью, она дольше всего из-за дороговизны или недоступности не менялась на людях к лучшему, хотя для сбережения ботинок в сырое и холодное время года на них почти все без исключения натягивали резиновые галоши или боты. И редко кто имел приличное пальто. Время было такое, что на одной студенческой скамье оказались и только-только кончившие среднюю школу семнадцати-восемнадцатилетние, и много всего навидавшиеся фронтовики, чью молодость и школьные знания уже успела поглотить война. Они так и ходили в своих военных гимнастерках, бриджах, шинелях и сапогах. В учебе им приходилось трудней, чем свежим выпускникам. Зато они пользовались поддержкой и помощью младших, понимавших их положение и отдававших дань их прямому участию в самой ужасной из боен, где им повезло уцелеть. Теперешним студентам наверняка было этого не понять. В их жизни прочно утвердились другие ценности. Хорошая одежда, прикид по моде, чтобы лейблы сами говорили о его высокой цене. Свободный секс без долгих предисловий пришел на замену нежной и долго вынашиваемой любви.

Музыка, услаждающая уши и душу, кончилась. Начался какой-то конъюнктурный журналистский политический треп. Михаил без промедления выключил свой приемник. Не хотелось портить настроение, навеянное навсегда дорогим дыханием молодости и недостаточно опытной любви. Как ни странно, но с тех пор бытовая популярная музыка совсем не улучшилась ни по мелодическому строю, ни по соответствию глубинному настрою души. Новые музыкальные достижения завоевывались по линии усиления ритмических акцентов, истерических звучаний и упрощения фабул песенного жанра до предельно скудного словесного состава – в них от начала и до конца перепевалась одна и та же короткая фраза, а то и всего пара слов. Михаил подумал, что во времена безраздельного господства патефонов композиторы и поэты-песенники куда больше уважали своих будущих слушателей-покупателей – и, вероятно, не в последнюю очередь за то, что последние должны были прикладывать немалые физические усилия, накручивая ручкой пружину патефонного механизма, прежде чем могли услышать вожделенное звучание музыки. За свою работу они должны были получить действительно запоминающуюся вещь, а не какое-то фуфло, и авторы это понимали. В эпоху электропроигрывателей планка понизилась, лажа полезла гуще, ну, а после наступления эры магнитофонов, лазерных плееров и других нововведений продолжала падать, уже асимптотически приближаясь к нулю.

– «Увядаешь, – вдруг прервал себя Михаил, но тут же возразил себе: – Нет, скорей иссякаю, однако и набираюсь нового». – «А на что тебе теперь новое?» – снова спросил он и получил в ответ – «На том свете пригодится, если не на этом». И в это он действительно верил истово и бесповоротно. Психическая аура, астральное, ментальное и другие тонкие тела живы вечно. Хорошо бы побольше народу знало об этом.

Утреннее небо было в облаках, но дождя пока не обещало. Можно было пройтись после завтрака с ружьем по надпойменной террасе, видимо, уже в последний раз. Как и следовало ожидать, по ней действительно шла тропа. Михаил уже давно убедился, что и зверь, и человек руководствуются одинаковыми критериями при выборе удобного пути. Единственная разница была в одном: человеческая тропа вела от жилья к месту промысла, а звериная могла кончиться совершенно внезапно в как будто бы совсем не подходящем месте, какой бы торной и ходовой она до этого ни казалась. Такие загадочные обрывы тропы особенно часто встречались им с Ларисой и Ваней вдоль реки Кабаньей, в долину которой они спустились с перевала Хожалый через Баргузинский хребет.

Идя по тропе, Михаил поглядывал по сторонам и на Реку. При взгляде сверху она чаровала по-особенному и действительно выглядела единственной ровной дорогой во вздыбленной горной стране. Вот она и провела его сквозь все препятствия, через все повороты, не без рисковых положений, но все-таки провела. Пешком вдоль нее пришлось бы идти упорно, идти месяцами, а рисковать еще сильней, чем на воде. Тропа была хожалой, но не битой, из чего Михаил заключил, что коней здесь туда-сюда не гоняли. Да кони здесь во многих местах не прошли бы и по высоте под поваленными деревьями, перекрывавшими тропу над землей. Следов рубки деревьев топором здесь тоже не наблюдалось. Пожалуй, тропа была скорей звериной, чем людской, хотя люди сюда, в подпорожные плесы, могли добираться достаточно свободно. Думая об этом, он бросил взгляд вперед, и вдруг увидел рябчика. Тот стоял на тропе, словно объясняя человеку, что именно ему принадлежит этот тракт, и именно он его протоптал. Птица немного волновалась, переступая с ноги на ногу. «Сразу стрелять или дать ему шанс?» – подумал Михаил, сознавая, что этим уже упускает возможность выстрела. Ружье было вставлено в плечо, стволы вскинуты. Он присвистнул. Рябчик взлетел и уселся на ветке метрах в двух над землей. Михаил нажал на спуск. Рябчика как сдунуло с места. Подойдя туда, Михаил нашел птицу отброшенной метра на два. Он поднял добычу, мысленно поблагодарил за нее Господа Бога, вставил вместо стрелянного другой патрон и двинулся дальше. Рябчики могли тут встретиться еще и еще. На память пришел последний день похода по Подкаменной Тунгуске. Там ему тоже повезло подстрелить напоследок рябчика. Они с Мариной не стали готовить его, решив привезти в Москву и подарить маме. Им тогда очень повезло при возвращении. Ночью под дождем они поднялись по песчаному яру от воды Енисея почти к самому началу взлетно-посадочной полосы аэропорта поселка Бор. Одолеть обрыв по сползающему песку с тяжелым грузом было страшно трудно. Михаила вымотали три ходки. Они с Мариной тогда хорошо поняли, отчего жены местных алкоголиков, выпивавших под яром, так и не спустились с высоты, чтобы разогнать мужей, а ограничились одним только словесно-ругательным воздействием. Охоты барахтаться в песке, поднимаясь на высоту пятого этажа, у них так и не нашлось, несмотря на жгучее желание как следует врезать своим благоверным. Они покостерили-покостерили мужиков, да так и ушли, не дождавшись, когда те закончат выпивать. Потом мужики, уже исключительно на четвереньках, долго одолевали песчаный откос. Одному только Террюше этот яр оказался совсем нипочем. Михаил с завистью проводил своего колли глазами и пошел следом, навьюченный как верблюд. Перед самым рассветом в аэропорту Бор приземлился «Ан-26» из Туруханска. На нем нашлись незанятые места, и в то же утро они оказались уже в Красноярске, и, к счастью, там тоже не задержались, и поэтому еще в первую половину дня вылетели в Москву следом за солнцем. На подлете к Свердловску их все-таки догнала темнота, но утром они уже приземлились в Домодедове и через три часа явились домой. Так что рябчик в подарок маме долетел до Москвы благополучно, тем более, что Михаил, выпотрошив его, набил внутренности можжевеловой хвоей.

Сейчас он находился от Москвы еще намного дальше, чем в тот раз. Мамы давно уже не было в живых, и неизвестно, сколько времени мог занять отсюда путь домой. Но порадовать Марину дичиной все-таки хотелось.

Тропа оборвалась перед узкой и довольно глубокой падью. Михаил посмотрел, нет ли поблизости удобного спуска, но, не увидев, стал спускаться к ручью прямо по крутизне. Здесь, правда, было далеко не так круто, как на Верхнем Енисее недалеко от устья речки Абдыр. Там он одолел совсем головокружительный и протяженный спуск по узкой щели в каменных щеках к Енисею. Сверху казалось, там нельзя будет обойтись без каминного лазания, но нет, обошлось. Теперь этот обрыв и кулуар