Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Вот и скажет нам его милость, вельможный пан, как он попал к бесерменам, — с недоброй усмешкой проговорил Бузилэ, выразительно подбрасывая на ладони чербулов кошелек. — Бери, атаман, дели на всех поровну! — шитая золотом мошна, дар Иса-бека, полетела к опинкам старшего.

— Да брось ты, Губастый,[97] — вмешался снова смуглый крепыш, — в этом бою пана Войку я тоже видел, когда ворвались проклятые турки. Пан Войку славно работал саблей, бесермены падали вокруг его милости, словно чурки, когда играют в галку!

— Я тоже видел тебя в рубке, войник, — молвил Чербул. — Ведь имя твое — Цопа. Под Высоким Мостом государь-воевода наградил тебя волей, вызволив у боярина из кабалы.

— И это верно, — вздохнул чернявый воин. — Да недолго пришлось на воле тогда погулять.

— Об этом расскажешь его милости потом. — Старый Палош встал со своего седла, пристально посмотрел Чербулу в глаза. — Молдова невелика, в войске Штефана-воеводы знают витязя Чербула. Возьми, твоя милость, что ухватили наши молодцы, тебя не признав, — старший протянул ему саблю и кошелек. — И прости их на их простоте, много нынче на земле нашей ворогов помимо осман; топчут землю нашу мунтяне, бесерменские наймиты с целого света, да и наших изменников предостаточно, накажи их Иисус!

— Какая уж тут обида, — улыбнулся Войку, опоясываясь саблей. — Не из храма божьего шел, из вражьего табора.

— Господь тебя, стало быть, спас да из неволи освободил, — перекрестился Палош. — Как промыслил то бог — узнаем еще от тебя, коли солью нашей да хлебом не побрезгуешь. Мы верим тебе, пане сотник, — серьезно добавил ветеран, по-прежнему глядя в глаза молодого воина.

Войку благодарно кивнул. Из-за густых кустов послышался сдавленный стон; приводя в порядок платье, Войку с любопытством посмотрел в ту сторону.

— Тут у нас уж вовсе незнаемая лежит добыча, — с ехидством обронил краем толстых губ Бузилэ. — Турок не турок, лях не лях; по-нашему разумеет плохо, несет себе не поймешь что. Так мы ему говорилку совсем заткнули — чтобы не тревожил.

Войку перешагнул низкорослый кустарник. Перед ним, крепко связанный, с грязным кляпом во рту и выпученными от удушья глазами, лежал Клаус.

Вскоре все сидели у костра за полуденной трапезой. Размахивая кабаньей ногой, Клаус жалостливо поведал Чербулу о трех голодных днях, которые провел в лесу, заблудившись после боя, о том, как его нашли вот эти добрые люди — немец обвел костью кружок воинов у огня, — как связали, не поняв его объяснений и, конечно, забыв покормить.

— Меня признали тоже не сразу, друг, — сообщил в свою очередь Войку. — Много смуты принес на нашу землю султан, много ходит, может быть, вокруг нас тайных ворогов. — И рассказал собравшимся о том, как попал в плен, что видел и испытал в османском стане, как ему удалось спастись. Никто о том не спрашивал, но Войку намеренно не таился: он был опять среди своих, и между ними все должно быть ясно.

Наливая терпкое тигечское в кружки и кубки воинов, старый Палош в скупых словах рассказал Чербулу о соратниках, с которыми он успел свидеться; не все в тот час были на месте в их маленьком отряде, многие сидели в засадах на лесных тропах, следили за турецким лагерем с опушки. Вначале поляну облюбовали он и Цопа. За ними прибились Бузилэ с Чубарэ. Следом явился Северин, болгарин из Земли Дробота, взятый османами в марталозы-землекопы и насильно приведенный на Молдову. Среди последних был также молодой цыган Негрул — два дня назад он был еще работ боярина Карабэца, но тоже сбежал, прибился к малому осколку молдавского войска, где верховодил Палош.

— Вот так и собираем, пане Чербул, христово воинство, — усмехнулся войник в седые усы. — Не ведаем, где наши, что с государем Штефаном, жив ли наш воевода. Не слышала ли чего об этом твоя милость? Хотя бы и от нехристей?

— Государя не было среди пленных, — ответил Войку. — Промеж убитых османы его не нашли. Значит, жив. Разве что ранен; такое могло случиться, государь-воевода бился в первом ряду.

— Избави его Христос от тяжкой раны, — Палош сотворил крестное знамение, — во спасение всему народу. Как же быть теперь нам, пане сотник? Как мыслишь ты: стоять ли на месте, сторожа супостатов? Идти ли в кодры, вглубь, на помощь к князю?

Войку оглядел присутствующих. Каждый был при оружии, в глазах каждого была решимость. На поляне собралась дюжина, столько еще, верно, оставалось в лесу. Две дюжины решительных молодцов — не так уж мала была сила дружины Палоша.

— А сами как мыслите? — спросил сотник.

— Место доброе, — осторожно заявил старый воин. — Врагу нас тут нелегко достать, мы ему здесь не видны. А он у нас весь на глазах. Я бы сказал — оставаться.

— Наши все равно нас найдут, когда соберутся с силой, — поддержал густым басом Чубарэ. — Будем следить за турком — мало ли что замыслит супостат.

— А замыслит — ты ему помешаешь, что ли? — подал голос Бузилэ. — Что мы с вами здесь высидим, какую редкую птицу? Я говорю — уходить в леса, искать свое войско, двигаться к воеводе навстречу. Волка ноги кормят, братья. Разве не так?

Губы Палоша тронула чуть заметная усмешка. Старый воин знал, почему не сидится на месте вчерашнему лесному бродяге, привыкшему искать добычу на темных дорогах кодр.

— Твое слово теперь, пане немец, — попросил предводитель. — По всему вижу, воин ты добрый да немало повидал.

— Что могу сказать, — развел руками Клаус, — когда нет со мной моей аркебузы и не с кем держать совет?

— Это, брат, ненадолго, — улыбнулся Палош, — поймаем бесермена-пищальника, и будешь опять при снаряде. Как же мыслишь, пане Войку? Наши думы тебе ведомы.

— Мыслю, как вы, — сказал Чербул, помолчав. — Уходить с такого места долг не велит — никто, кроме нас, с этой стороны не видит, что может предпринять султан. Своих же надобно искать, без слова воеводы нам тоже нельзя. Не ждать, когда сами нас найдут — послать дозор с вестью к князю, людей, знающих здешние кодры, отрядить.

— Для этого подойдет Болокан, — заключил Палош. — Как вернется из засады, так сразу и отправится, он — из здешних. А ты, Бузилэ, можешь ехать с ним, если уж тебе так не терпится.

Вечерняя тишь донесла далекие призывы к молитве, звучавшие в стане осман. Бездымный костерок воины погасили рано — чтобы враги не заметили. Рано укладывались на ночлег. Рядом с Войку на разостланной бурке устроился Цопа.

— После той, прошедшей битвы, — поведал Чербулу молодой цыган, — государь-воевода Штефан, храни его божья матерь, хотел меня в свое войско взять, в тот стяг, что в крепости Нямц стоит. Неволить тебя, говорит, не хочу, только думаю, на службе моей никто тебя не дерзнет обидеть. Только я взмолился к нему с колен: отпусти, государь великий, к кузнецу Кырлану, хочу поучиться доброму мастерству! Это в тебе, молвил светлый князь, цыганская твоя душа говорит; цыганское дело — молот да клещи. Да ладно, быть по сему. Выправили мне, как пришел я с войском в Сучаву, государевы дьяки вольный лист с печатями, честь по чести, и подался я к Кырлану-мастеру в Роман. Ходил за бадей Кырланом, пока он лечился от раны, после начал ему в работе помогать. И тут в один из дней налетели холопья боярина Кынди, прежнего моего хозяина, от коего убег я на ту войну…