Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

С Сирией и Египтом было нетрудно справиться. Между этими двумя государствами вспыхнула война снова из-за обладания Келесирией и Палестиной. Египтяне утверждали, что эти провинции были уступлены Египту при вступлении в брак сирийской принцессы Клеопатры, но этого не признавал вавилонский двор, фактически владевший теми провинциями. Поводом для ссоры, по-видимому, послужило то обстоятельство, что в приданое Клеопатры предназначались подати келесирийских городов, а правы были сирийцы; поводом для начала войны послужила в 581 г. [173 г.] смерть Клеопатры, так как вслед затем прекратилась уплата ренты. Войну, по-видимому, начал Египет, но и царь Антиох Эпифан поспешил воспользоваться этим удобным случаем, чтобы еще раз (это был последний раз) попытаться достигнуть заветной цели Селевкидов — завоевания Египта, пока римляне были заняты в Македонии. Счастье, по-видимому, благоприятствовало ему. Царствовавший в то время в Египте сын Клеопатры Птолемей VI Филометор едва вышел из детского возраста и был окружен плохими советниками; после большой победы на сирийско-египетской границе Антиох вступил во владения своего племянника в том самом году, когда римские легионы высадились в Греции (583) [171 г.], и этот племянник скоро попал в его руки. Антиох, по-видимому, намеревался вступить от имени Филометора в обладание всем Египтом, поэтому Александрия заперла перед ним свои городские ворота, объявила Филометора низложенным и провозгласила вместо него царем младшего брата Эвергета II, прозванного Толстым. Смуты, возникшие в собственных владениях сирийского царя, побудили его возвратиться из Египта; в его отсутствие два брата вступили между собой в соглашение; тогда Антиох стал вести войну против них обоих. Вскоре после битвы при Пидне (586) [168 г.], в то время как Антиох стоял под Александрией, к нему прибыл римский посол Гай Попиллий, человек крутой и грубый, и передал ему приказание сената возвратить все, что им завоевано, и очистить Египет в назначенный срок. Царь просил, чтобы ему дали время на размышление, но консуляр провел вокруг него черту своей тростью и потребовал, чтобы он дал ответ, прежде чем переступит за эту черту. Антиох ответил, что исполнит приказание, и удалился в свою резиденцию, для того чтобы отпраздновать в качестве «бога и блестящего победоносца» победу над Египтом и разыграть пародию на триумф Павла. Египет охотно поступил под римский протекторат, но и вавилонские цари отказались от всякой попытки отстаивать свою независимость против Рима. Как Македония в войне Персея, так и Селевкиды в келесирийской войне сделали последнюю попытку вернуть прежнее могущество, но различие между Македонией и Сирией заключается в том, что в первой дело порешили легионы, а во второй — грубое слово дипломата.

В собственно Греции — после того как Беотийские города уже поплатились более, чем это требовалось, — оставалось наказать только союзников Персея молоссов. По тайному приказанию сената Павел предал разграблению в один и тот же день семьдесят городских округов в Эпире, а местных жителей в числе 150 тысяч человек продал в рабство. За свое двусмысленное поведение этолийцы лишились Амфиполиса, акарнанцы — Левкадии; напротив того, афиняне, которые не переставали разыгрывать роль описанного Аристофаном нищенствующего поэта, не только получили в подарок Делос и Летнос, но даже не постыдились просить опустошенную местность Галиарта, которая и была им отдана. Таким образом, было кое-что сделано для муз, но еще более оставалось сделать для правосудия. В каждом городе существовала македонская партия, и потому во всей Греции начались процессы по обвинениям в государственной измене. Всякого, кто служил в армии Персея, немедленно казнили; в Рим отправляли всех, кто был скомпрометирован или найденными в бумагах Персея указаниями, или доносами стекавшихся со всех сторон политических противников; по этой части особенно отличились ахеец Калликрат и этолиец Ликиск. Самые именитые патриоты между фессалийцами, этолийцами, акарнанцами, лесбийцами и т. д. были этим способом удалены из своего отечества, такая же участь постигла более тысячи ахейцев, причем главная цель заключалась не в том, чтобы преследовать удаленных людей судом, а в том, чтобы зажать рот ребяческой оппозиции эллинов. Сенат, измученный непрерывными просьбами ахейцев, которые по своему обыкновению были недовольны, что им не дают ответа по вопросу о следствии, наконец объявил, что привезенные в Италию люди будут оставаться там до дальнейших распоряжений. Эти переселенцы были интернированы по провинциальным городам, с ними обходились сносно, но за попытки к бегству наказывали смертью; точно в таком же положении находились привезенные из Македонии прежние должностные лица. Как ни были насильственны эти меры, они все-таки были довольно сносны при тогдашнем положении дел, и рассвирепевшие греки из римской партии были очень недовольны тем, что головы отрубались недостаточно часто. Поэтому Ликиск счел более целесообразным перерезать на собрании совета 500 самых знатных приверженцев этолийской партии патриотов; нуждавшаяся же в этом человеке римская комиссия допустила это и только выразила свое неудовольствие по поводу того, что исполнение этого эллинского местного обычая было возложено на римских солдат. Впрочем, следует полагать, что римляне стали придерживаться системы ссылок в Италию именно для того, чтобы предотвратить подобные ужасы. Так как в собственно Греции не было ни одного государства, которое могло бы равняться по могуществу даже с Родосом или Пергамом, то там и не представлялось надобности кого-либо унижать, а все, что там делалось, имело целью правосудие, конечно понимаемое по-римски, и предотвращение самых жестоких и самых явных проявлений партийной вражды.

Таким образом, все эллинские государства вошли в состав римской клиентелы и все царство Александра Великого досталось римской гражданской общине совершенно так, как если бы Рим унаследовал его от наследников Александра. Цари и послы стали со всех сторон стекаться в Рим с поздравлениями, и на деле оказалось, что нигде нельзя услышать такой низкой лести, как в прихожей, где дожидаются приема цари. Царь Массинисса, не приехавший в Рим только потому, что это было ему решительно запрещено, заявил устами своего сына, что он считает себя только временным владетелем своего царства, которое составляет собственность римлян, и что он всегда будет доволен тем, что они оставят на его долю. В этих словах была по крайней мере правда. А царь Вифинии Прузий, которому предстояло загладить вину своего нейтралитета, получил в этом состязании пальму первенства: когда его привели в сенат, он пал ниц и выразил свое благоговение перед «богами-избавителями». Так как он дошел до такого унижения, говорит Полибий, то ему отвечали вежливо и подарили флот Персея. По крайней мере была удачно выбрана минута для проявления такой лести. Полибий полагает, что с битвы при Пидне начинается всемирное владычество римлян. Действительно, это была последняя битва, в которой Рим имел дело с цивилизованным государством, стоявшим на равной с ним ноге; все позднейшие войны велись или с бунтовщиками или с такими народами, которые не входили в сферу римско-греческой цивилизации, с так называемыми варварами. С тех пор весь цивилизованный мир признавал римский сенат за высшее судилище, которое через посредство своих комиссий разрешало в последней инстанции все споры между царями и народами, а чтобы изучить язык и обычаи этого судилища, в Риме стали подолгу проживать иноземные принцы и молодые люди знатного происхождения. Только великим Митридатом Понтийским была сделана открытая и серьезная попытка освободиться от такого владычества, но она была единственной в своем роде. Вместе с тем битва при Пидне обозначает последний момент, когда сенат еще не отступал от политического принципа, — по мере возможности не приобретать никаких владений и не содержать постоянных армий по ту сторону италийских морей, а держать бесчисленные зависимые государства в покорности, опираясь только на свое политическое преобладание. Поэтому все эти государства не должны были впадать в совершенное бессилие и анархию, как это, однако, случилось в Греции, и не должны были выходить из своего полусвободного положения до состояния полной независимости, как это не без успеха попыталась сделать Македония. Ни одно государство не должно было погибнуть, но и ни одно не должно было усиливаться до того, чтобы держаться без посторонней помощи, поэтому римские дипломаты выказывали не менее, а нередко даже более сочувствия к побежденному врагу, чем к верному союзнику; тому, кто был побежден, они помогали снова стать на ноги, а того, кто сам поднимался на ноги, они старались унизить; это испытали на самих себе этолийцы, Македония после азиатской войны, Родос и Пергам. Впрочем, не только эта роль покровителей скоро сделалась невыносимой и для повелителей и для подчиненных, но и римский протекторат доказал свою полную несостоятельность в этой неблагодарной, непрерывно возобновлявшейся с самого начала сизифовой работе. Зачатки перемены в системе управления и постоянно усиливавшееся нежелание Рима допускать рядом с собой существование хотя бы только небольших самостоятельных государств ясно обнаружились уже после битвы при Пидне в уничтожении македонской монархии. Вмешательство Рима во внутренние дела мелких греческих государств, впадавших вследствие дурного управления в политическую и социальную анархию, становилось все более и более частым и неизбежным; Македония была обезоружена, несмотря на то что для охраны ее северных границ требовались более значительные военные силы, чем те, которые занимали там военные посты; наконец в Рим стали поступать поземельные подати из Македонии и Иллирии — все это было не чем иным, как началом превращения покровительствуемых государств в настоящих подданных Рима.