Ельцин - Борис Минаев

«Я уже был под коммунистическим режимом и больше не хочу, — сказал Андрей Макаревич. — Приходите 16 июня и проголосуйте, чтобы “Машина времени” могла играть». Как после этого не проголосовать?

«Алиса», «Цветы», «Наутилус» — все они были представителями того самого поколения, которое выросло в атмосфере протеста, в атмосфере борьбы против запретов и казенной цензуры.

Главный лозунг Ельцина — борьба за свободу — совпал с их личной идеологией.

В Волгограде Б. Н. вышел на сцену перед рок-концертом, на площади стояли десятки тысяч. Он произнес короткую речь, и аудитория взревела от восторга — это был апофеоз его поддержки. Ельцин, знавший толк в публичных выступлениях, был потрясен этими бушующими стадионами, раскованностью, эмоциональным зарядом, который шел на него из зала. Его пляска на одном из концертов стала классикой ельцинской «иконографии» — смешной, неуклюжий, пожилой человек танцует твист вместе с молодым певцом (это был исполнитель старых дворовых песен Женя Осин, который до сих пор любит об этом рассказывать). Но это был его ответ, эмоциональная реакция, выплеск его страсти, которую он не смог и не захотел удерживать в себе.

«Мы умоляли папу не делать этого, — рассказывала мне Таня. — Чуть ли не держали его за руки. Но удержать было невозможно. При виде огромной молодежной аудитории, собравшейся на рок-концерт, он пришел в дикий восторг».

Вот тогда (хотя танец Ельцина на сцене далеко не у всех вызывал только улыбку) стало окончательно ясно — с ним не страшно.

Этот танец, как ни странно, сыграл чуть ли не решающую роль в эмоциональном «признании» Ельцина, в его окончательном утверждении в роли лидера. С ним было не страшно, потому что к нему, вот такому, привыкла страна. Стерпелась, свыклась, сроднилась. Он не обещал легкой жизни никогда, и эта его «нелегкая жизнь» была более предсказуемой, более понятной, чем то, что предлагали коммунисты.

Но за мелодраматической стороной предвыборной борьбы Ельцин никогда не забывал, что именно хочет сказать, донести до сознания людей. «Нам не нужна новая революция, Россия не переживет новой революции», — говорил он в апреле в Москве.

«Свобода есть наиболее ценное достояние человечества», — говорил 3 мая в Ярославле. «Нам с самого начала было ясно, что дело не сдвинется с места, если у нас по-прежнему останется ничейная “государственная” собственность и люди будут лишены возможности владеть средствами производства… Приватизация была вопросом жизненной важности», — говорил в интервью «Российской газете» 5 июня.

От недели к неделе менялась и интонация ведущих отечественных СМИ. Резкий, жесткий, во многом агрессивный тон в начале предвыборной кампании Ельцина сменился в конце ее на безусловную поддержку. (Коржаков на заседании предвыборного совета попытался устроить разнос Игорю Малашенко, руководителю НТВ, за «антипрезидентскую позицию», то есть за критику предвыборной кампании, но Ельцин резко осадил его, заявив, что «это раньше нельзя было ругать генсеков, сейчас другое время».)

«Сегодня мы можем честно признать, что общество пережило гражданскую войну, хотя и в ее “холодном” варианте, — напишет через несколько дней после выборов руководитель социологической службы канала «ОРТ». — В этой ситуации телевидение действительно не было беспристрастным. Оно было тенденциозным в пользу демократии… в пользу выживания средств массовой информации как института общественного мнения… Для нас было бы приятнее просто информировать общество, апеллируя к разуму и рассудку. Это будет возможно тогда, когда мы будем выбирать между социальными и экономическими программами, а не между плохой свободой и хорошей тюрьмой».

Изменение позиции СМИ происходило без всякого нажима. Их не нужно было уговаривать, увещевать, распределяя рекламные бюджеты, вызывать в Кремль для «доверительных» бесед. Вот удивительный феномен выборов-96 — руководители электронных СМИ, газет и журналов поддерживали Ельцина настолько искренне и страстно, что это перекрывало все ожидания Аналитической группы.

И все же на пути к победе лежала мина замедленного действия — Чечня.

Еще в марте Ельцин объявил, что у него есть «семь планов выхода из кризиса». Но какой из них лучший и по какому пути он будет идти — оставалось неясно. Не помогали ни обилие планов, ни постоянно нарушавшийся мораторий на боевые действия… Война в Чечне продолжалась, и выход из кризиса не просматривался вплоть до конца апреля 1996 года.

Два обстоятельства неожиданно вмешались в ситуацию, которая казалась неразрешимой.

В конце апреля информационные агентства сообщили о гибели Джохара Дудаева. «Нива», в которой чеченский лидер выезжал из своего тайного укрытия для переговоров по радиотелефону, подверглась обстрелу самонаводящейся российской ракетой. Многомесячная работа российских спецслужб оказалась в какой-то момент эффективнее всех партизанских предосторожностей охраны чеченского лидера. Неуязвимый Дудаев погиб.

Это событие стало определяющим для всего хода чеченской войны.

Российские и мировые СМИ долго не хотели верить в это известие. Но похороны Дудаева и официальный траур заставили признать факт его смерти.

Отныне исчезла главная преграда для переговоров. Оставшиеся после него чеченские лидеры — Зелимхан Яндарбиев и Аслан Масхадов — были более приемлемыми для Кремля субъектами переговорного процесса. На них не висело того груза, который связывал действия Дудаева, у них была бóльшая степень свободы.

Исчез некий моральный барьер для контактов на самом высоком уровне.

Вторым обстоятельством, способствовавшим выходу из кризиса, была позиция генерала Александра Лебедя. Намерение «остановить бессмысленную войну» стало главным пунктом его предвыборной программы.

Наконец в российской политике появился посредник, которого так давно ждали. Посредник, обладавший именем, влиянием, бесспорным моральным авторитетом. Лебедь еще в августе 1991-го был посредником между Ельциным и Грачевым во время событий у Белого дома. А затем, в качестве командарма 14-й армии, расквартированной в Приднестровье на спорной, взрывоопасной территории, — сумел остановить войну и там, на границе самопровозглашенной республики.

Уйдя в отставку и занявшись политикой, Лебедь с его брутальной внешностью командира спецназа и низким голосом, которым он любил изрекать фразы в духе то американского боевика, то русского анекдота (знаменитое «упал-отжался»), — быстро набирал очки. Изо всех сил стремился приобрести себе славу всероссийского миротворца. Военного, который научит гражданских политиков как следует гасить локальные конфликты. Остановить войну в Чечне, несмотря на позицию генералитета, было идеей фикс Лебедя. В войсках к нему относились между тем с огромным уважением.