Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом мы пили чай с вареньем, и Шкловский долго смотрел в окно, нахмурившись. Он потер свой огромный лоб и спросил: «Кажется, здесь росла сирень?»
Анекдоты о нем можно рассказывать часами. Например, я заметил, что, когда он кончает очередную книгу, переставляет стол на новое место… Первое время Шкловский ушибается о край стола, так как стол оказывается на непривычном месте. Потом привыкает. Впечатление такое, что новое для него начинается с нуля.
Но это не так. Огромная, феноменальная эрудиция — культура мира — за его широкими и крепкими плечами.
Шкловский кончил книгу о Боккаччо.
Он дал мне рукопись по старой дружбе. Тогда просил не очень «болтать», так как не считал рукопись готовой к печати. Передаю разговор о сделанной, чистой главе, которую Шкловский не собирался чистить. Речь идет о Четвертом дне «Декамерона». Несчастная любовь у Боккаччо сравнена с… «Анной Карениной».
— Ты помнишь, — говорит Шкловский мне, — женщина стоит спиной к окну (честно говоря, ничего не помшо — но молчу)… Она так спиной и выбрасывается… Ее провожают толпы народа… Анна не может жить в обществе, ее отвергают… Заметь: мышь — пропускают. Анну — кошку! — нет, не могут пропустить… Героиня Боккаччо говорит, что ничего уже не может есть после того, как «съедено благородное сердце» любимого… Муж заставил ее обманом съесть сердце любовника, незадолго до этого убитого им в засаде — Далее я говорю о том, что такое общество во времена Боккаччо и во времена Толстого. И как возникает противоречие любви и условностей времени…
Шкловский рассказывает, а я смотрю на красивую шапочку почетного доктора Сассекского университета (Великобритания), диплом Почетного гражданина города Чертальдо (родина Боккаччо), которых удостоен Шкловский.
Боккаччо я отложил, — говорит Шкловский, — пусть отлежится… А вот мой «Дон Кихот» готов…
На столе — папка. В ней сценарий ТВ-фильма о гениальном идеалисте, ламанчском идальго, созданном воображением и гением Сервантеса.
— Обрати внимание! Как изменяется способ описаний в «Дон Кихоте». Между написанием первой и второй книги — каких-нибудь десять-двенадцать лет, а между тем незаметно изменяется все… даже отношение к маврам… Дон Кихот приближается к Санчо Пансе (Шкловский говорит: «все более санчопансеет», а Санчо — все более «донкихотеет»)… Пародийный роман на глазах эволюционирует в проблемный… Мудрец не может быть безумным… Безумен мир…
И по свойственной ему ассоциативности мысли, без всякого, казалось, перехода, говорит:
Истину нельзя получить при помощи поправок… В искусстве новое не развивается простым опровержением старого… Отжившее осуждается в процессе спора равных противников… В «Кандиде» Вольтера два философа — оптимист и пессимист. Они по- Разному толкуют один и тот же факт. Достоевский в «Братьях Карамазовых» с равной силой пишет речи защитника и прокурора.
Потому вы и назвали свою книгу о Достоевском «За и против»?
Конечно.
А как же выражается точка зрения художника?
В споре, — иронически говорит Шкловский и смеется. — В споре с самим собой. И со временем. Большой художник чувствует отстаивание содержания своих романов или стихов от времени. Это — конфликт формы, которая перестает подчиняться.
Я вспоминаю дневники Александра Блока: «Надо еще измениться (или — чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать материал».
Говорю Шкловскому. Он вздыхает:
Да, трудно писать, когда писать легко…
Но пишущие трудно — трудно и читаются, — возражаю я. — Ясное для художника легко читается… Толстой… Пушкин…
Это другое. Что ясно читается? Начиная «Анну Каренину», Толстой знал, что она покончит жизнь самоубийством. Что изменит мужу и уйдет к любовнику. Что свет ей этого не простит. Выхода у нее не было. Но как это произойдет, кто виноват, какой смысл описываемых характеров — об этом он не знал, начиная писать. Он сразу же знал, что Нехлюдов предложит женщине, которую он когда-то соблазнил, женитьбу, чтобы спасти проститутку. Но что произойдет в результате конфликта, что раскроется людям, кто воскреснет в результате борьбы религий, любви, сложности жизни — он не знал… Сюжет — не способ заинтересовать читателя, а способ анализа жизни, превращения внешнего — во внутреннее, снятие привычного…
Наверное, — говорю я, чтобы подбросить веток в незатухающий костер мысли Шкловского, — наверное, сюжет раскрывает все новые варианты анализа характеров?
Разумеется… Могла ли Анна остаться верной мужу? Почему нет выхода? Почему Вронский, по собтвенному признанию, «такая же здоровая говядина»» как и принц, которого он сопровождает? Почему в родильной горячке Анна Каренина замечает, что оба — и муж, и любовник — Алексеи? Наверное, Алексей Каренин, большой чиновник, мог быть хорошим человеком, но он включен в нечеловеческие отношения. Поэтому свои нечеловеческие отношения к Анне он оформляет законом религии…
И, задумавшись, продолжает:
Раньше я писал о том, как сделана «Шинель» Гоголя. Я шел от сюжета к жизни. Теперь понимаю: сюжет меняется потому, что меняется характер взаимоотношений людей в мире. Греческая трагедия основывалась на мифах, мифы были созданы давно, но изменился анализ взаимоотношений, изменились характеры, обоснования событий, а значит — изменился сюжет. Тысячи раз рассказывалось о том, как изменила женщина. Пьеро тысячу раз терял Коломбину. Об этом Чаплин поставил фильм «Огни рампы», об этом писал трагические стихи Блок, писал Маяковский. Мотивировки несчастья всегда разные, хотя кажется, что те же. Меняется образ влюбленного. Меняется сюжет.
Разговор переходит на фильм «Баллада о солдате». Шкловский говорит, что герой — почти мальчик — на войне должен был ощущать «тень страха», лежащую на нем. Солдат, видевший смерть, жаден к жизни. Мимолетная любовь в фильме дана романтично, без этой тени жадности жизни. Я пожимаю плечами. Не очень согласен. А Шкловский неожиданно говорит:
— Если бы Адам был солдатом, то он съел бы яблоки в саду еще зелеными…
Извините, если кого обидел.
25 декабря 2010
История про сестёр
В воспоминаниях Огнева есть страница о сёстрах Суок.
Вообще, сёстры — это что-то особенное, специальный образ и в русской литературне и в истории русской литературы. К примеру, были сёстры Брик-Триоле.
И были, разумеется, сёстры Суок. Литературнее судьбы не придумаешь, меж тем, хлеб их был горек, и всё вовсе не было так радужно, как писали потом беллетристы.
Итак, Огнев пишет: «Какими разными были эти сестры Суок!
Я знал их — Серафиму, Лидию, Ольгу. Серафима Густавовна побывала — поочередно — женой Нарбута, Олеши, Шкловского. Лидия Густавовна была женой Э. Багрицкого, сын их Сева погиб на Южном фронте. Ольга Густавовна после ухода Серафимы от Олеши вышла за него
