На исходе зимы - Леонид Гартунг

Он прошел мимо, уже в пальто и шапке, смотря прямо впереди себя, как будто ее и не было здесь в сенях, но у двери остановился и сказал, не оборачиваясь:

— Ты не стой здесь, простудишься.

— Гоша, не сердись, — сказала она.

— Не стой здесь…

— Я люблю тебя, ты знаешь. Но я думала, что у нас все будет по-другому.

Тут он обернул лицо к ней, и она увидела нехорошую, недобрую его улыбку.

— По-другому? Как же это?

— Откуда я знаю?

— Нам лучше не встречаться.

— Но почему?

— Только мучить будем друг друга…

Он ушел, не закрыв входную дверь, и Варя видела, как он спустился с крыльца и пошел тропинкой, засунув руки в карманы пальто. Ей хотелось окликнуть его, но она не решилась, боясь, что он подумает совсем другое. Потом все же окликнула, но он был уже далеко и, должно быть, не слышал.

Варя вернулась в библиотеку, села на пол около опрокинутой банки с белилами и сказала вслух:

— Как нехорошо…

Она долго сидела так, поджав ноги и упираясь одной рукой в пол, вспоминала его и свои слова, то состояние, когда ждала его, радость, когда он приближался к библиотеке и остановился, смотря на белок.

На полу были капли от растаявшего снега, который он принес на своих ногах. На подоконнике — кисточка, которую он бросил.

Потом она работала до темноты, все надеясь, что он еще вернется, но он не вернулся.

Вечером в старой библиотеке она забилась в свой любимый уголок за стеллажами, где стоял столик, и, избегая глаз Ивана Леонтича, сделала вид, что целиком ушла в работу.

И все же, как она ни старалась скрыть свое состояние, старик что-то заметил. Он принес ей кружку горячего кофе. Никогда не приносил, а сейчас принес и сказал:

— На-ка, выпей.

Варя сидела, склонившись над книгами, и по звукам знала, что происходит в библиотеке. Слышала осторожные шаги Юльки, слышала, как тихо шепталась со стариком Светка. Потом пришел кто-то и назвал ее имя. Варя вышла к перегородке и увидела Машу. И то, как Маша посмотрела на нее, сразу ей не понравилось. Маша держалась, как всегда, серьезно и сдержанно, но было видно, что пришла она неспроста.

— Да, да. Мне тебя… Иван Леонтич, вы не возражаете? Мы ненадолго… Нет, нет. Ты оденься.

Варя пошла следом за Машей, предчувствуя, что сейчас случится что-то ужасное. На крыльце она остановилась и спросила почти грубо:

— Что вы хотите?

Маша приблизила к ней свое белое красивое лицо и сказала, кивнув куда-то в темноту:

— Иди, возьми своего.

Варя кинулась туда, куда указала Маша, и увидела на снегу Георгия. Он лежал на спине, раскинув руки. Варя вскрикнула. Маша произнесла насмешливо:

— Не бойся, живой.

Варя встала на колени перед ним. Густой запах водки ударил ей в лицо. Попробовала поднять тяжелое расслабленное тело, но не хватило сил. Обернулась к Маше:

— Ну, что же вы… Помогите.

Она не видела в темноте лица Маши, но по голосу догадалась, что та улыбается.

— Давай, давай, привыкай, девочка. Тебе, может, его всю жизнь таскать…

Варя опять наклонилась к Георгию и стала его тормошить. Он пробормотал что-то невнятное, махнул рукой, видимо, не узнавая ее.

— Уйди…

Ей казалось, что если она скажет что-то очень ласковое, то случится чудо, и он очнется. И она говорила ласковые слова, но чуда не случилось. Она знала, что он замерзнет здесь насмерть, если его не поднять и не увести домой. Поэтому она вернулась в библиотеку и позвала на помощь Ивана Леонтича.

Ночью Варя слушала, как бьется снег в стену, как что-то нудно стучит под порывами ветра на чердаке. Нет, теперь все. Никогда больше не будет она такой глупой. Любовь и все прочее — это для красивых, для интересных, а ей надо раз навсегда понять, что это не для нее. Зачем мучить себя? Ему это, может быть, пустяк. А ей теперь плохо. Но надо забыть и привыкнуть. Все дело в привычке. И не мечтать. Если размечтаешься — вот и горе. Надо жить тем, что перед глазами. Работать — делать свое дело хорошо. Даже отлично, чтоб уважали люди. Читать — сколько на свете увлекательных книг, на всю жизнь хватит. Главное, не мечтать. И жить, как будто ничего не случилось.

Утром Юлька спросила:

— У тебя клопы, что ли, в раскладушке. Всю ночь вертелась, мне спать не давала.

Варя не ответила.

Да, конференцию по Тополеву пора готовить. Сам прочел, теперь надо учительнице и практиканткам. Успеют ли? Пожалуй, успеют, книжка небольшая. Вопросник составить, чтоб читатели заранее обдумали. И еще краткую биографию. Пусть ознакомятся. И план составить. Распределить обязанности, кто за что отвечает. Раз надо — значит надо. Во-первых, это Илья, а не кто другой. Во-вторых, Васицкий жмет. Нельзя же без конца с ним на ножах…

А тут еще с Гошкой чепуха творится.

В это утро начали возить книги. Думал, радость будет, а вместо этого на душе неуютность, словно я в чем-то виноват. Неприятный разговор предстоит. Уйти от него — а потом что? Приедет Анна. С кого спрос? С меня. Да и при чем Анна — не в Анне дело.

В обеденный перерыв Георгий был уже на ногах. На работу, конечно, не вышел. Я без всяких предисловий:

— К разговору способен?

Он попробовал было отшутиться. Но я на его шутку не среагировал.

— Может, капустного рассола хочешь?

— Да нет, я в порядке.

— Тогда сядь.

— А стоя нельзя?

— Не тот разговор стоя.

— Только, дядя, не очень длинно.

— Это уж как получится. Прежде всего, по первому вопросу: ты вчерашнее помнишь?

— Не очень.

— Врешь. Ни черта ты не помнишь. Ну, скажи, кто тебя домой привел?

— Можно предположить.

— Ты свои предположения оставь. Я тебе прямо скажу: привела тебя сюда моя практикантка Варя Глазкова. Вот так. Не ожидал?

Он действительно этого не ожидал. Аж позеленел весь.

— Вы шутите, дядя?

— Какие тут шутки…

Он за голову схватился и некоторое время так и сидел за столом. Я подождал, пока он переварит это известие, потом продолжил:

— А когда мы тебя на крыльцо заволакивали, ты нас такими словами крыл, от каких уши вянут.

Это на него еще сильнее повлияло — смотрю, парень сам не свой. Но, думаю, так ему и надо. Покачал он головой и говорит:

— Какой же я свинья…

— Вот это, — говорю, — ты не в бровь, а в глаз. Но ничего, посиди, подумай, а потом продолжим.

Взял я газеты свежие, просмотрел их, а он все сидит.

— Ну, а теперь по второму вопросу.

— Что я еще натворил?

— Натворить, может, не натворил, а к тому дело идет. Я насчет Вари…

Он с некоторой опаской на меня взглянул.

— Помнишь наш разговор о любви и прочем? Здесь, в этой же кухне?

— Ну…

— Ты не нукай, не вожжи в руки взял. Так вот, учитывая твои взгляды по этому вопросу, считаю своим долгом тебе сказать: Варю оставь немедля и голову ей не крути. Если грубо выражаюсь — извини. Но ты меня знаешь: сказал — сделаю. Так вот, предупреждаю, пока не поздно: как только увижу вас вместе, сразу же отправляю ее домой. Она пока что в моей власти. Напишу ей справку, что практику не закончила по личным причинам, и до свиданья. Она поплачет, поплачет, а придет время — спасибо скажет, что я ее от такого охламона сберег.

— Какое вы имеете право?!

— Очень простое. Право умного над дураком. Ты ей голову крутишь, а сам и не подозреваешь, какое сокровище у тебя в руках. Тебе забава, а она ребенок и притом доверчивый. Ты мизинца ее не стоишь. У тебя ветер в голове. Можно ошибиться, кем быть. Тут можно попробовать одно, другое. Потом найти, как будто и не ошибался. Но нельзя ошибаться, каким быть. Да разве человек, в котором есть хоть капля серьезности, мог бы так по-свински напиться? Да как ты на глаза ей теперь появишься? И вообще, пора задуматься — двадцать третий год, а от тебя что люди видели?

Говорил я это и видел, что не все до него доходит. А мне его хотелось основательно растолкать, растормошить, чтоб что-то реальное из нашего разговора получилось.

— В общем, девчонку оставь в покое. Она от одного горя не оправилась, а ты на ее голову еще одну беду валишь…

— От какого горя?

— У нее недавно мать поездом зарезало… Буквально перед отъездом…

— Мать? Поездом?!

Никак не ожидал, что это на него подействует.

— Накануне моего приезда? На станции?

— Возможно.

— Черт возьми…

Он даже побледнел. Сразу вскочил, оделся и на прощанье мне бросил:

— Почему ж вы раньше не сказали?

Непонятно, чем это его так поразило. Странно у человека мозги устроены.

Надо бы еще с Варей поговорить, раз нет у нее для совета ни матери, ни отца. Но как ее предостеречь? Думал, собирался, да ничего не вышло. Не посмел. Старый человек, целая жизнь за плечами, девчонке ничего, кроме добра, не желаю, а вот не получилось, язык не повернулся. Сидели мы в библиотеке, совсем одни. Я долго решался, наконец окликнул ее. А увидел ее лицо и глаза, ко мне обращенные, ясные, как день, и не смог. С кем только я не говорил за свою жизнь и о самом что ни на есть сокровенном, а тут онемел. О пустяке каком-то спросил — и только…