Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

Глава шестая

ДЕМОН

У ВАСИЛИЯ Евдокимовича Темлякова, зажиточного терского казака, было три дочери: Евфросинья, Аглая и Наталья. «Харигы», – обмолвился как-то заезжий семинарист. Сомнительно, чтобы Василий Евдокимович, коренной старообрядец, принадлежащий к Спасову Согласию, знал, кто такие хариты, но полностью исключить такого знания нельзя: стихийная, дикая осведомленность в святоотеческих писаниях, но также и в языческой философии, проникшей в эти писания, была распространена среди его свойственников. Достаточно сказать, что жена Василия Евдокия, урожденная Троянова, приходилась родной теткой Питириму Троянову, отличившемуся во время Балканской войны, награжденному тремя Георгиями, но, главное, вернувшемуся с Балкан проводником некой исконной казачьей веры. По слухам, он встретил там учителя или учителей (трудно сказать, кто они были: тайные богумилы или славянские суфии), они укрепили его в некоем родовом чаянье, хранимом в роду Трояновых. Трояновы тоже числили себя по Спасову Согласию, но, по словам Питирима, сама их фамилия происходила от имени Троян, обозначавшего Светлую Троицу. В нее входили Светбог, Святбог и Сватбог. Трояну противостоит Ятрон, Троян навыворот, темная троица, в которую входят Бледбог, Блядбог и Блудбог. Любопытно, что черная троица была представлена белым (Бледбог), а белое выступало в истории как черное. Напротив, Троян отличался красным цветом (Красное Солнышко). Приверженцы Трояна искони были красными, а приверженцы Ятрона – белыми. Во времени не происходило ничего, кроме борьбы красных с белыми. Отражалась она в вечности (на вечности), но об этом Питирим говорил неохотно. Зато он утверждал, что само имя Ятрон («я трон») означает притязание на вечную царскую власть. Ятрон – черный царь мира в трех лицах. Далее Питирим утверждал, что величайший из римских императоров Траян наречен именем «Троян». Просто в первом Риме акали, как акают в Риме Третьем. (Аканье – имперское, царственное произношение; произносить «а», когда пишется «о», значит исповедовать: Аз есмь Альфа и Омега, Первый и Последний.) Но, вообще говоря, имя императора происходит от города Троя, она же истинная колыбель всех трех Римов. Именно в Трое исповедовали истинную религию красного Трояна, за что Троя и была уничтожена белой гвардией Ятрона. Троянова тропа, упомянутая в «Слове о полку Игореве» – это, во-первых, тропа Светлой Троицы, во-вторых, тропа истинного Царя, и, в-третьих, троянская тропа, ведущая в Святое Царство. К этому Питирим вполголоса добавлял, что род Трояновых происходит от императора Трояна (будто бы где-то в тайнике у него хранилась даже родословная, которую, правда, кое-кто видел только мельком). Таким образом, Трояновы – истинные казаки (или козаки, опять-таки пример царственного оканья-аканья), они же троянцы царского рода, красное воинство Трояна.

У Темляковых тоже было свое родовое предание, хотя и не столь причудливое. В середине семнадцатого века они еще звались Темрюковыми, происходя по прямой линии от кабардинского князя Темрюка, чья дочь Мария Черкасская стала московской царицей: супругой Ивана Грозного. Темрюковы традиционно принадлежали к местной терско-кубанской, казацко-кавказской знати. Раскол произошел не только на Руси, но и в роду Темрюковых. Одна его ветвь приняла никонианство или, по крайней мере, не противодействовала ему и не только сохранила, но даже повысила свой социально-сословный статус. Темркжовы уже не только дослуживались до полковников, из них все чаще выдвигались атаманы. Столбовое дворянство Темрюковых безоговорочно признавалось всеми государевыми сановниками, вплоть до самого царя.

Но среди Темрюковых были и противники церковных новшеств, и, естественно, родовое процветание на них не распространялось. Власти предпочитали не замечать их родовитости, хотя они были того же происхождения, что и знатнейшие их сородичи. Дело кончилось тем, что в конце семнадцатого века полковой писарь допустил ошибку: Темрюкова записал Темляковым. Разумеется, описка могла быть и умышленной. Сама по себе фамилия Темляков только делала честь казаку, подчеркивая его неподдельный природный казачий корень. Темляк – особая тесьма с петлей на шашке, куда просовывается рука, чтобы вернее рубить. Бывали и орденские, наградные темляки, выдаваемые за доблесть. Так что казаку нечего было стыдиться фамилии Темляков. Но приняв эту фамилию или не сумев сохранить фамилию Темркжовы, старообрядцы Темляковы утратили дворянство, выпали из него. При этом ни Темркжовы, ни Темляковы не забыли своего родства. Кое-кто из Темрюковых стыдился своего отступничества от правой веры, и все они смутно чувствовали свою вину перед Темляковыми. Может быть, этим чувством родовой вины и объясняется то обстоятельство, что дворянский род Темрюковых постепенно падал в своем значении, а казачий род Темляковых, напротив, поднимался, ветвясь, плодясь и множась. Среди них росло число георгиевских кавалеров, а соответственно росло и их влияние на казачьем круге и во всем казачьем войске. С ними всерьез приходилось считаться и атаманам, и войсковым командирам, и правительственным чиновникам. К тому же все Темляковы отличались примерным трудолюбием, хорошо умели ладить с родной землею, обогащаясь и рыбными ловлями, и виноделием. Трудно было найти на Кубани Темлякова, который не принадлежал бы к зажиточнейшим казакам, чем Темляковы и довольствовались. Так и повелось. Темрюковы бесспорно принадлежали к высшему обществу, исподволь разоряясь и угасая, а Темляковы благоденствовали, кажется, нисколько не стремясь проникнуть в высшие сферы.

Впрочем, обе ветви старинного казачьего рода продолжали переплетаться одна с другой болезненно, подчас мучительно, но всегда прочно. И дело было не только в голосе крови и в общих семейных преданиях о своем былом родстве с московскими царями, чья династия то ли прекратилась, то ли затаилась, утратив право на престол. Вера не только разобщила Темрюковых с Темляковыми, но и продолжала их сближать. Среди Темрюковых всегда встречались тайные приверженцы старообрядчества, которое они, впрочем, нередко путали с мистическими учениями, имевшими хождение в высшем обществе. Такая путаница ужаснула бы любого старообрядческого уставщика, но кое-кому из Темрюковых она представлялась истинной духовной жизнью и благочестием. Не секрет, что в сознании родового начитанного интеллигента хлыстовщина до сих пор сближается со старообрядчеством, хотя оно не имеет ничего общего с хлыстовскими верованиями точно так же, как старообрядческие секты, основанные на строжайшей ортодоксии, не допускают никакого сближения с масонством и розенкрейцерством, к чему тяготеет скорее хлыстовщина, и с этой точки зрения старообрядческие толки никак не могут считаться сектантством.

Спасово Согласие предписывает своим приверженцам креститься и венчаться в православной церкви, что позволяет им внешне не отличаться от других православных. Мало кто догадывается, что за таким внешним церковничеством скрывается один из наиболее непримиримых старообрядческих толков: глухая нетовщина. Она глухая, потому что за богослужением староспасовцы поют не вслух, а про себя, так как по их учению благодати на земле не осталось, а богослужение вслух могут совершать лишь священники. Принимая в церкви таинства крещения и брака, староспасовцы гнушаются всеми остальными таинствами. Исповедуется каждый из них молча перед Стасовым образом, читая опять-таки про себя особое скитское покаяние. И Темляковы и Темрюковы (во всяком случае, некоторые из них) по-своему следовали этому непримиримому толку. Темляковы не скрывали своего старообрядчества, но и не подчеркивали его, что позволяло им подчас занимать видное положение в казачьем войске, а к высшим чинам они и сами не стремились. Что же касается Темрюковых, то они могли сохранять общение со своими родичами, а этим общением они, по-видимому, дорожили. Давно сложилась и свято соблюдалась Темляковыми традиция приглашать к себе в крестные Темрюковых. Это было вполне законно и прилично, поскольку крещение все равно совершалось в православной церкви.

И у младшей из сестер-харит Натальи Темляковой крестной матерью была Нина Герасимовна Темрюкова, в замужестве княгиня Арсеньева. Крестная мать и крестная дочь испытывали одна к другой более чем родственную привязанность, как говорится, надышаться друг дружкой не могли. Еще в церкви Нина Герасимовна что-то заметила, взглянув на свою малютку-крестницу, а потом вся родня уверилась: Наталья была больше похожа на свою крестную, чем на родную мать: точная ее копия, чуть ли не младший двойник. Когда Наталья подросла, оказалось, что они с княгиней одного роста, а поскольку Нина Герасимовна и в пятьдесят лет выглядела, как в тридцать, их нередко принимали за старшую и младшую сестру. Один дальний родственник, склонный к близорукости, счел их даже однажды сестрами-близнецами: обе стройные, темно-русые, сероглазые (у обеих серые глаза казались карими), тонкий профиль и точеный носик с горской горбинкой; обе они напоминали родовитых кабардинских красавиц. По-видимому, княгиня узнавала в своей крестнице самое себя и любовалась ею с любопытством, втайне перечитывая, вернее переживая свою собственную жизнь. Вот почему она буквально не спускала глаз с Натальи и не выносила разлуки с нею. Вот почему Наталья жила в княжеском доме, а на отцовском хуторе только гостила, хотя отец ее тоже души в ней не чаял. Однако и суровый казак Василий Евдокимович Темляков не отваживался надолго разлучить свою дочь с крестной матерью, хотя нередко роптал на княжеское воспитание, и ему было не по душе, что дочь растет барышней, а не казачкой. Было одно обстоятельство, которому пожилой казак не мог не подчиниться. Среди родни, включая Темляковых и Темрюковых, укоренился слух, будто обе они, и Нина Герасимовна, и Наталья, уродились в Марию Темрюковну, царицу московскую. Таинственное сходство сближало Нину Герасимовну с Натальей, хотя нередко между ними вспыхивали краткие, но бурные размолвки. Давало себя знать некое соперничество, как будто обе втайне спорили, которая из них настоящая Мария Темрюковна. При этом в доме Арсеньевых не только любовались маленькой Натальей, но и стремились нечто зашифровать в ее облике и нраве. Как это водится в аристократическом обществе, ей дали еще одно семейно-светское имя, называя ее не Nathalie, а другим экзотическим именем, заимствованным у Шатобриана, Атала. В романе Шатобриана это имя носила красавица индианка.