Карл Великий: реалии и мифы - Олег Валентинович Ауров

в целом. Современный немецкий ученый К. Дешнер определил роль Августина в истории следующим образом: «…он был епископом, который не только оказывал значительное влияние в течение своей жизни, но более того, стал зачинателем политического августинизма» (Дешнер 1, 418).

Самым важным положением теософии Августина является принцип единства, выраженный формулой «Один Бог, один царь, одно царство», из которого следует, что люди должны быть объединены, прежде всего, единой верой и, таким образом, составляя единое сообщество, управляться одним царем, поскольку его власть установлена Богом, Главными условиями существования единого христианского сообщества, по Августину, являются мир и порядок. Для достижения мира, как учит гиппонский епископ, опираясь на любимые и ценимые им Послания апостола Павла, необходимо, чтобы каждый гражданин занимал в государстве определенное ему Божественным Провидением место, обязательно и четко исполнял свои функции, обусловленные его принадлежностью к тому или иному общественному сословию, и не стремился что-либо изменить в своем положении. В доказательство приводится как простой пример сравнения государства и человеческого тела, где каждый член имеет свое предназначение, так и сложное теософское рассуждение на тему, о том, что церковь, по сути, есть ни что иное, как тело Христово, Град Божий; в земном же понимании — это собрание истинно верующих в Спасителя, каждый из которых, желая через Него получить спасение, должен стремиться к сохранению гармонии и мира в Его Граде. В конечном итоге, «…все его [Августина] помыслы были обращены на Божье царство и на устроение той его части, которая скиталась на земле» (Герье, 670).

Таким образом, Августин идеологически обосновал правомерность и значение королевской власти, а его концепция общественной иерархии вполне оправдывала подчинение низших сословий высшим, приветствуя послушание как путь искупления греха и осуждая какие-либо попытки возмущений. В рамках августиновской теософии естественно, что сословием, имеющим самое значимое положение в обществе, являются клирики, поэтому епископ призывает всех, в том числе и монархов, им подчиняться, т. к. по Божьей воле именно клирики осуществляют духовный контроль над своей паствой и отвечают за нее перед лицом Бога.

Исходя из этого, заботу о мире и порядке Августин перекладывает на государство и его правителей. Русский ученый В. И. Герье, исследуя творчество Августина, пришел к выводу, что именно эта функция для отца латинской патристики была «… главным достоинством государства, главным признаком, далеко возвышающим его над разбойничьим станом…» (Герье, 667). Речь, конечно же, идет о христианской монархии, шестом возрасте человеческой истории, — следуя «всемирным хроникам» отцов церкви, в том числе, и Августина, — каковой уже в это время являлась Римская империя.

Однако необходимо отметить, что подобное отношение к государству сформировалось у Августина не сразу. Изначально он, проводя параллель между земным грешным градом и государством, резко противопоставлял их Граду Божьему (это видно из первых глав августиновского сочинения). Мнение Августина известным образом изменилось, когда он осознал, что только в союзе и под защитой государства, в обязанность которого вменялось служить церкви, духовенство может распространять и осуществлять свою власть и бороться с еретиками и язычниками, разрушавшими единство христианского мира.

Из этого ясно, почему Августин с таким упорством вел нескончаемые богословские споры с донатистами, пелагианами, целестианцами, выступал против иудеев и язычников. Следует также отметить, что гиппонского епископа, по-видимому, не устраивали не только догматические расхождения (они, кстати, не были в то время многочисленными и значительными), но и высказывания еретиков, имеющие политический характер. Например, вряд ли удовлетворяли Августина — в свете его представлений об общественной иерархии, предначертанной самим Господом, — призывы Пелагия к отказу от любого богатства и отрицание эксплуатации.

Августин неоднократно в своей «Исповеди» признавался в том, что его душой движет любовь. Поэтому изначально он колебался в вопросе о правомерности применения насильственных мер по отношению к врагам церкви, но в конечном итоге, оправдываясь благородной целью возвращения в лоно церкви заблудших ради их спасения, епископ смирился и с конфискацией имущества, и с лишением наследства еретиков и язычников в пользу церкви, и даже с пытками. Ему же принадлежит мысль, достойная политического лидера: только лучшие воспитываются любовью, большинство — страхом. Единственно, что Августин отрицал категорически, — это смертную казнь. Вот что по данному поводу пишет К. Дешнер: «Действительно, Августин в принципе отвергал смертную казнь, но отнюдь не на гуманных — лишь на теологических и тактических основаниях: она исключала возможность покаяния и помогала противникам в мученичестве, в большей способности к конкуренции» (Дешнер I, 417). С достаточно резким выказыванием Дешнера можно до конца и не согласиться, учитывая, с одной стороны, представление об Августине как личности на основе «Исповеди» и ряда его биографий, например, Посидия Каламского или Карло Кремоны, а с другой, особенный аспект работы Дешнера и его личный максималистский тезис: «Кто пишет мировую историю не как криминальную историю — ее сообщник» (Дешнер I, 9); тем не менее, в нем содержится значительная доля истины.

Борьба с еретиками и язычниками стала причиной, по которой Августин был вынужден в рамках своего учения о Граде Божьем создать теорию «справедливых» и «несправедливых» войн. В своих историко-религиозных истоках раннесредневековая церковь оказалась связанной с народами, для которых война была основой их общественной жизни. В этих условиях она была вынуждена не просто искать оправдания постоянным войнам варваров, но поставлена перед необходимостью создать «… самую настоящую "теоретическую" основу, хотя и выраженную посредством известной символики, но органично вытекавшую из христианского учения» (Дешнер I, 419).

Необходимость теоретического оправдания войны определялась тем, что церковь была не в состоянии искоренить насилие и вычеркнуть войны из истории человечества, тем более, что в то время они удовлетворяли и ее потребностям. Но она могла некоторым образом повлиять на ход событий, регламентировать нормы, обусловливающие применение силы, создать этику, которая, не упраздняя войны, становилась препятствием и осуждением насилия над слабым и безоружным, и, таким образом, в известной мере подчинить войну задачам духовного порядка. Церковь была наделена правом решать, какая война является праведной, а какая — нет, и христианину давалось право участвовать только в «справедливой» войне.

Августиновская теория оказалась единственным в истории ранней церкви аргументированным оправданием военной экспансии, направленной против язычников и еретиков, и тем самым теософия гиппонского епископа еще раз доказала свое преимущество в политической практике последующих столетий в сравнении с учениями других отцов церкви. Маркус Булл совершенно справедливо отмечал по этому поводу: «Церковь унаследовала от римского права, Ветхого и Нового Заветов и ранних христианских отцов Церкви (особенно от Блаженного Августина) систему понятий, в рамках которой возможно было анализировать случаи насилия и выносить оценочные суждения. Общественная точка зрения, восходящая к Блаженному Августину и