Золярия (СИ) - Хан Владимир Феликсович

«Ятаганы...», – вспомнил Башка.

Он видел такие у охранников турецких послов в Ельцинграде.

Из кареты вышли два почтенных мужа с крашеными хной бородами. Они долго восторгались величественной площадью и парящим над ней дворцом на фоне гигантского чёрного шара, оживлённо переговариваясь на непонятном гортанном наречии, в восхищении цокая языками и вскидывая руки.

«Что, заробели, небось?», – почему-то злорадно подумал Башка. – «То-то! Привыкайте к великолепию чудному. На Русь приехали никак, басурмане иноземные!».

Послы уже уселись в карету и собрались ехать ко дворцу, как к карете подошёл полицейский в синем плаще и указал нагайкой на одну из двух дорог, окаймляющих площадь по периметру и отделённые от неё гранитными столбиками с натянутыми промеж них чугунными цепями.

– Вам туда, по дороге. Через площадь не велено, – услышал Башка слова полицейского.

– А пошто он их на площадь не пустил? – спросил удивлённый Башка у куратора.

– По главной площади имеют право ходить только сам Князь и граждане России, а кто не гражданин – только в обход, по одной из этих дорог. Мы тоже пойдём по дороге, ведь вы всё ещё не присягнули Князю в верности.

– Оно как! – в очередной раз удивился Башка.

– Ух, ты! Вот это да! Крутенько, однако... – загомонили мужики, когда услышали объяснения куратора. – Видать, чувствует Князюшка силу свою, раз не боится аж самих турецких послов забижать.

– Нет тут никакой обиды послам, – начал терпеливо объяснять Кирилл. – В любой стране есть свои обычаи, которые нельзя нарушать. А у нашего Князя обычай такой: свой, русский человек ему дороже любого иноземного царя или султана. И за своего простого мужика войной может пойти на обидчика. Никому не спустит обиды за ради своего подданного!

– Раз он так, то и мы за него горой! – расшумелись мужики – Когда присягу давать будем на верность вечную?

– Не раньше, чем через полгода. Гражданство в России заслужить надо.

– Заслужим! – подтвердили все. – Ты, мил человек, похлопочи за нас. Пусть Князь не откладывает испытание наше.

– Да нет никакого особого испытания. Вот за три дня поучитесь малость, как себя надо вести, какие права имеете – а равно и обязанности! – да нашими премудростями полезными пользоваться привыкните, и на работу вас определим, каждого – куда сам захочет.

– Это как так, сам захочет? Неужто у Князя работы для нас не найдётся?

– Работы у нашего Князя – непочатый край, – рассмеялся Кирилл. – Только зачем ему кого-то неволить? Пусть человек сам выберет, что ему по сердцу: кто крестьянствовать пожелает, кто до ремёсел горазд... Человек лучше знает, что у него хорошо получается. Вот и выбирайте сами. А у кого профессии нет – так на курсы пойдёт разные. Опять же: сами и выберите, на кого учиться. А за учёбу эту Князь платить будет – для вас она бесплатная. И жильё вам дадут бесплатно. Одиноким – общежитие, а кто с семьёй – квартиру отдельную. А кто сможет – так пусть свой дом покупает. Своим недорого Князь продаёт. За стеной, на слободке, дома с огородами, да такими, которые обработать сможешь. Хоть гектар целый бери. А хоть два. Бери, сколько хочешь, только чтоб сил хватило землю обиходить, чтоб сорняком не зарастала.

За этими, радостными для мужиков разговорами так и дошли до дворца. По дороге Кирилл здоровался с некоторыми полицейскими, что расхаживали по площади вдоль чугунных цепей, отделяющих дорогу от площади. Кому просто кивнёт, кому рукой помашет, а с кем и поручкается да парой слов обмолвится.

«Видать, наш карутор – большой человек, раз полицейские такие вежливые с ним...», – отметил про себя Башка. – «В Ельцинграде этим костоломом на глаза лучше не попадаться. Обязательно из тебя пару копеек вытряхнут, а не дашь с поклоном – так сами придумают, как обвинить в чём, да уже полтину, а то и цельный рубль в казну забрать. Штраф называется. А то и дубинкой приласкают, ежели в соответствующем настроении будут...».

Перед дворцом Башка задержался дольше всех, аж звать начали. Все слова придумывал, какими такое чудо великолепное будет описывать Ефимке и Свисту, а потом и кругу всему, когда домой возвернётся. Да так ничего нового и не придумал.

«Чудо-чудное», «лепота необыкновенная» да «восторг неописуемый»...» – других и подобрать не выходило.

– А как Князя нашего по батюшке кличут? – наконец решился Башка задать давно интересующий его вопрос.

– Князь именуется Стрелецкий Седьмой, – кратко ответил Кирилл. – А по батюшке – Илья Иванович.

– Из стрельцов, что ли?

– Из них, наверное.

– А-а... Вот почему он к людям простым добрый... – начал вслух рассуждать неугомонный дед. – Ведь стрелец – это тот же мужик простой, только военный. Хотя... Раз уже седьмой по счёту, так, наверное, сам-то и не познал доли мужицкой... А всё равно добрый... Просто, видать, человек хороший.

– Да, очень хороший человек. Мудрый, справедливый... – согласился Кирилл. – Русский, одним словом.

После осмотра княжеского дворца и Центральной площади, Кирилл повёз группу на другую площадь. Она была в разы меньше не только Центральной, но и Прибашенной, хотя для общественной жизни города имела не меньшее значение. И называлась она площадь Позора. Горожане её звали Тюремной.

Доминантой всего архитектурного комплекса было здание тюрьмы. Двадцатиэтажная башня из тёмного, почти чёрного туфа с узкими решётчатыми окнами нависла над кварталом, одним только видом демонстрируя неприступность, надёжность и полную бесперспективность организации побега. Это обеспечивалось и внутренним устройством башни. Камеры и другие помещения для преступников находились только на пятом этаже и выше и не имели входа с нижних этажей.

Туда можно было попасть только с крыши башни, куда регулярно прилетал дежурный гравитолет. На нём привозили и отвозили преступников, пищу, следователей для проведения допросов и сменяющиеся наряды надзирателей.

Даже если взбунтовавшимся сидельцам удастся перебить охрану и прорваться на плоскую крышу, то у них всё равно останется только два пути к вожделенной свободе: сдаться на милость Князя или прыгнуть с двадцатиэтажной высоты.

На Башку и его товарищей эта неприступная и мрачная башня произвела огромное впечатление, но когда они опустили задранные вверх головы и огляделись по сторонам, то не меньшие эмоции испытали, увидев другие составляющие этого жутковатого архитектурного ансамбля. Почти посередине площади, чуть ближе к входу Тюремной башни, находилось круглое возвышение, облицованное тем же чёрным туфом, что и башня, около шести метров в диаметре и высотой в два метра. На нём стояла массивная дубовая колода, из которой торчал воткнутый в неё топор палача, а в паре метрах возвышалась деревянная конструкция в виде буквы «Г», с конца которой свисала пеньковая верёвка с петлёй.

– Это – Лобное место, – пояснил куратор. – Здесь рубят головы и вешают тех, кто совершил преступления несовместимые с жизнью. В первую очередь – казнокрадов и предателей. Иногда – лжецов, если враньё много вреда принесло.

Возле Лобного места стояли в ряд пять железных клеток, в которых сидели измождённые люди в рваных и заляпанных кровью одеждах. На каждой висела табличка с написанными словами: «Взяточник», «Лжец», «Жулик», «Вор», «Предатель».

Никто из группы читать не умел, и Кирилл озвучил надписи.

– А что такого совершил вот этот? – Башка показал пальцем на здорового мужика, судя по лохмотьям от богатого кафтана – когда-то занимавшего в жизни не самое плохое место.

– Это – жулик, бывший купец. Он нарушил государственный стандарт и испёк партию хлеба из муки низкого качества, желая обмануть своих покупателей и получить дополнительную прибыль. А вот этот... – куратор продолжил объяснения, показывая на соседа жулика. – Этот – лжец. Он обманул своего бригадира, приписав к вырытой канаве два лишних метра, чтобы получить не заработанную оплату.

– За два метра?! – удивились мужики. – И такие страсти человеку? Да его, поди, ещё и пытали? Вон у него ожоги на груди и кровь на рубахе!