Новый Мир. № 2, 2002 - Журнал «Новый мир»

Между тем понимал, знал, чуял старый плотник-избарь Лекса Галчев: судьба обманывает — выбора нет и быть не может.

— Сенькя, — вдруг позвал он, хотя и ясно было, что звать уже незачем и не о чем уже спрашивать.

И пошли они домой, во Ржаксу — медленно: Марьяне тяжело было торопиться.

По дороге Лекса пытался читать заупокойную молитву — и думал со страхом, что вот уже и начинает выживать из ума: и в звенящей в ушах молитве, и в пересчете шпал отчего-то слышалась ему плясовая.

И думал Лекса, косясь взглядом на Марьяну, спешащую домой, ничего еще не понявшую, что на тот год ему пятьдесят, прежней силы нету. Сам еще топором помашет, много, десять лет. Митька не помощник, его рука — для сохи. А если родит Марьяна нового сына — уже не Лексе его наставлять. Да и что ему в руки дадут — топор, или весло, или вовсе винтовку? — как с того света проверишь?

…Не будут стоять на Тамбовщине пары домов, сцепленных сенями, как переправой.

И Ржакса не станет городом.

Тут вдруг Лекса шагнул с дороги влево, к узловатой раскидистой ветле, прижался к стволу, уцепился за ветки и пообвис всей тяжестью, словно хотел не то влезть на небо, не то дерево в землю вдавить, вдавить в землю к чертовой матери…

Отметили Сеньке девять дней по христианскому обычаю. Подошел двенадцатый день — день поминок по древнему обычаю. Вновь собрали за стол родню и соседей, вновь выставили самогон, и бражно, и блины…

Сидели почти молча, почти не переговариваясь, даже самые младшие Галчевы не ревели и не клянчили со стола.

— А, сына! — заголосила вдруг Марьяна, переступая дробно и раскачиваясь. — А, где ж мне тебя искать! Помощник был, наследник был, и надо же, чтобы…

— Сметаны к блинам принеси, — сказал ей Лекса, придвигая к себе четверть.

…Марьяна вернулась чуть не через час, с тючком, совершенно не похожим на сметанный жбан.

Тючок вздохнул и пискнул. Марьяна раскрутила его, и на разложенном фартуке появилась крошечная девочка с тельцем, на котором переливался красный цвет с изжелта-синим.

— Ну да, — сказал Лекса.

Встал из-за стола, вышел за порог и ходил неизвестно где четверо суток. А на пятые вернулся.

Где он был и что там делал, никому не ведомо. Но все могли подтвердить: когда средь бела дня горели венцы недостроенной избы Кирилки-рыжего, Лексы в селе точно не было.

Нет, мне не страшно думать о том, что было бы, не пойди Лекса к ворожее, кинься спасать старшего, на младшего плюнув, не уйди он из села…

Особенного ничего бы не было. И даже я родилась бы, как родилась, через пятьдесят пять лет.

Только это была бы — совсем другая я.

Игорь Меламед

Гроздь воздаянья

Меламед Игорь Сунерович родился в 1961 году. Окончил Литинститут им. А. М. Горького. Автор двух лирических сборников: «Бессонница» (1994) и «В черном раю» (1998). Живет в Москве.

Так холодно, так ветер стонет,как будто бы кого хоронят,родной оплакивая прах.И будет так со всеми нами:мы в землю ляжем семенамии прорастем в иных мирах.О, как все здешнее нелепо:изнеможенье ради хлеба,разврат, похмелье и недуг.Ты пригвожден к трактирной стойке,я пригвожден к больничной койке —какая разница, мой друг?Вот нам любовь казалась раем,но мы друг друга покидаем,как дым уходит от огня.И лишь в объятьях скорби смертноймы молим: «Боже милосердный,прости меня, спаси меня!»И в час лишенья, в час крушеньяслетает ангел утешеньяи шепчет, отгоняя страх:всё, что не стоит разрушенья,познает счастье воскрешеньяи прорастет в иных мирах.

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье…

Е. Б.

Коль водка сладка, как писал ты, родной,с тобой бы я выпил еще по одной.Зачем же меня ты покинул?Как будто в промозглый колодец без дна,откуда звезда ни одна не видна,ты черный стакан опрокинул.Тебе бы к лицу был античный фиал.Влюбленный в земное, ты не представлялпосмертного существованья.Но если, родной мой, все это не ложь,дай знать мне, какую там чашу ты пьешь,сладка ль тебе гроздь воздаянья?И если все это неправда — в ночи,явившись ко мне, улыбнись и молчи,надежде моей не переча.Позволь мне молиться, чтоб вихорь и градне выбили маленький твой вертоград,где ждет нас блаженная встреча.

Каждый шаг дается с болью.Жизнь твоя почти не жизнь.Положись на Божью волю,если можешь, положись.Что случилось — то случилось.Не оглядывайся вспять.И рассчитывай на милостьдавшего Себя распять.

Веет холодом, как из могилы.До рассвета четыре часа.Даже близкие люди немилы —отнимают последние силытелефонные их голоса.Днем и ночью о помощи молишь,заклиная жестокую боль.Милосердный мой, выжить всего лишьмне хотелось бы, если позволишь, —но хотя бы забыться позволь.Неужели такие мытарства,отвращение, ужас и бредисцеляют вернее лекарства,открывают небесное царство,зажигают божественный свет?

Я хотел бы прижаться к мамеи сказать: помоги, родная!Но ко мне с пустыми рукамипочтальон вернулся из рая.Ты не пишешь мне больше писем.Отведи меня снова в детство,чтоб я стал от тебя зависим,никуда не сумел бы деться.Ты бы мне наливала грелку. Ах, когда бы не умерла ты,унесла бы мою тарелку,убрала бы мою палату.А теперь лишь глубокой ночью,да и то лишь по Божьей воле,я увижу тебя воочью,забываясь от тяжкой боли.

Мой бедный мальчик, жизнь одна лишь —да и ее прожить невмочь.Читаешь, пишешь, а не знаешь,какая наступает ночь,какая тьма уже струитсяв окно сквозь тусклое стекло.Перелистни ж еще страницу,пока глазам твоим светло.

Нина Горланова, Вячеслав Букур

Два рассказа

Горланова Нина Викторовна и Букур Вячеслав Иванович родились в Пермской области. Авторы «Романа воспитания», повестей «Учитель иврита», «Тургенев — сын Ахматовой», «Капсула времени» и др. Печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Звезда». Живут в Перми.

Нечего стесняться, что мы любим Пермь. Столько здесь породистых лиц, что каждое второе можно поместить на обложку журнала! А Петелина была вообще из какой-то будущей Перми, где никто не станет копаться в мусорных баках… Впрочем, мы видели ее всего раз, лет так уже двадцать тому назад, когда у нее было прозвище Елена Прекрасная. Елена Климентьевна была сахарно-смуглого вида, и реяли какие-то беспричинные отблески во всей ее фигуре. В общем, казалось, что прозвище — точное. И выглядела в свои пятьдесят она от силы на тридцать! Помнится, что и за один тот раз она успела вбить в нас массу своей биографии: были там дворянские корни, два образования, подлец отец Ромы… С Романом, ее сыном, нам и приходилось много общаться (поначалу он — с джунглями на голове и внутри, а потом — коммерсант, и тут же природа словно спохватилась, что его образ не соответствует новому положению, и запустила свои вездесущие руки к нему в волосы, нечувствительно пропалывая, так что через год он уже зеркалил лысиной).

Первый звонок. 27 апреля 2001 года она нам позвонила:

— Мой Ромочка ведь вам помогал! Помогите и вы мне: ремонт нужен, я не могу в такой обстановке… Семья у вас большая, рабочих рук полно! За неделю управитесь вшестером.

— Елена Климентьевна! У нас внук родился, мы себе ремонт в этом году не планируем, не то что вам…

— Ну и что — внук! Помогите хотя бы достать мои фамильные драгоценности! Ящики в комоде провалились, я не могу справиться, а чужих людей боязно просить — ограбят. Мой Рома вам всегда помогал.

Ну, мы никак не ожидали, что жизнь может так вертеться, как вошь на гребешке! Ее Рома ходил к нам как многолетний стукач и носил, как все соглядатаи, что-то утешительное и смягчающее на уровне курицы, а то и торта. Посудите: сказать ей о том, чем занимался сын — нельзя, но если все одиннадцать мам одиннадцати стукачей, которые паслись в нашем доме, попросят сейчас отслужить… И не нужно думать, что у нас была мания преследования: деньги-то на пригляд отпущены, а в Перми кругом одни самоотверженные коммунисты, ветераны войны, передовые рабочие — кого отслеживать-то? Оставались какие-то хилые писатели да шизанутые художники. Андропов, видите ли, по Венгрии понял, что восстание может начаться с группы молодых писателей, а мы теперь одиннадцати матерям одиннадцати стукачей будем, что ли, ремонт делать?!